17 августа 1945.

   ¹И снова они в дороге, которая забирает на восток, прямо к равнинам.

  Теперь апостолы и двое учеников идут с Марией Клеоповой и Сусанной в нескольких метрах позади Иисуса, который рядом со Своей Матерью и обеими сестрами Лазаря. Иисус ведет негромкую беседу. Апостолы, напротив, не разговаривают. Похоже, они утомлены или в состоянии уныния. Их не привлекает даже красота этой местности, которая в самом деле восхитительна своими легкими возвышенностями, разбросанными на равнине, словно множество зеленых подушек под ногами какого-то царя-гиганта, своими холмами в несколько метров высотой, попадающимися тут и там и предваряющими горные цепи Кармеля и Самарии. Как равнина, главенствующая в этой местности, так и украшающие ее невысокие холмы и неровности земли, – всё усеяно цветущими травами и спеющими плодами. Должно быть, эта местность хорошо орошаема, несмотря на ее расположение и время года, поскольку она слишком цветущая, чтобы испытывать недостаток воды. Сейчас я понимаю, почему Саронская равнина неоднократно упоминается в Священном Писании с таким воодушевлением. Но это воодушевление совершенно не разделяют апостолы, идущие вперед как бы с некоторой обидой, единственные, кто испытывает недовольство в этот безмятежный день и в этом отрадном краю.

   Консульская дорога, очень приличная, пересекает своей белой лентой эту плодородную равнину, и – поскольку час еще ранний – на ней легко повстречать нагруженных своими товарами земледельцев или же направляющихся в Кесарию путешественников. Вот один с вереницей нагруженных мешками ослов, поравнявшись с апостолами и заставив их отойти в сторону, чтобы пропустить этот ослиный караван, высокомерно спрашивает: «Кисон – это здесь?»

   «Туда дальше, – сухо отвечает Фома и ворчит сквозь зубы: – Вот болван!»

   «Он самаритянин, и этим все сказано!» – отзывается Филипп.

   ²Они снова погружаются в молчание. Через несколько метров Петр, словно подытоживая мысленный разговор, произносит: «Зачем это было нужно? Стоило ли проделывать такой путь?»

   «Ну да! Зачем мы вообще ходили в Кесарию, если Он не произнес там ни слова? Я думал, Он собирается сотворить какие-нибудь поразительные чудеса, чтобы убедить римлян. А в итоге…» – говорит Иаков Зеведеев.

   «Выставил нас на посмешище – и всё», – истолковывает Фома.

   А Искариот обостряет: «И заставил нас страдать. Ему же нравятся оскорбления, и Он считает, что и нам они тоже нравятся».

  «На самом деле, кто при этом страдал, так это Мария дочь Теофила», – миролюбиво замечает Зелот.

   «Мария! Мария! Мария что – стала центром вселенной? Только она и страдает, только она и подвижница, только ей и совершенствоваться. Если б знал, я стал бы вором и убийцей, чтобы потом стать предметом такого внимания», – срывается Искариот.

  «На самом деле, когда мы приходили в Кесарию прошлый раз и Он сотворил чудо и благовествовал, мы досадили Ему своим недовольством за то, что Он это делал», – замечает брат Господа.

   «Дело в том, что мы сами не знаем, чего хотим… Он делает так – мы ропщем, делает наоборот – опять ропщем. Недостаток в нас», – серьезно говорит Иоанн.

   «О, вот еще один мудрец заговорил! Несомненно то, что уже долгое время ничего путного не делается».

   «Ничего, Иуда? А та гречанка, а Эрмастей, а Авель, а Мария, а…»

  «Не с этими же ничтожествами Он будет устанавливать Свое Царство», – возражает Искариот, одержимый идеей земного триумфа.

   «Иуда, прошу тебя, не суди о действиях моего Брата. Эта претензия смехотворна. Ребенок, желающий судить своего учителя, чтобы не сказать: ничтожество, желающее забраться повыше», – говорит Фаддей, который все-таки испытывает к своему тезке непреодолимую антипатию, хотя и носит с ним одно имя.

   «Благодарю тебя, что ты ограничился лишь тем, что назвал меня ребенком. Вообще-то, прожив столько при Храме, я думал, что меня сочтут, по крайней мере, совершеннолетним», – с сарказмом отвечает Искариот.

    ³«Ох, как тяготят эти споры!» – вздыхает Андрей.

  «В самом деле! Вместо того, чтобы объединяться, мы, чем дольше живем вместе, тем сильнее расходимся. И надо учесть, что в Сикаминоне Он говорил о необходимости быть едиными с паствой. А как мы этого достигнем, если у нас между пастырями нет единства?» – замечает Матфей.

   «Значит, нам нельзя говорить? Никогда не высказывать свои мысли? Я полагаю, мы не рабы».

  «Нет, Иуда, мы не рабы. Но мы люди, недостойные за Ним следовать, потому что не понимаем Его», – спокойно говорит Зелот.

   «Я Его прекрасно понимаю».

  «Нет, ты не понимаешь Его, и наряду с тобой в большей или меньшей степени Его не понимают все те, кто Его критикует. Понимать значит слушаться без обсуждений, поскольку тебя убеждает святость твоего наставника», – продолжает Зелот.

   «А, так ты намекаешь на понимание Его святости! А я говорю о Его словах. Его святость бесспорна и не требует обсуждений», – торопится заявить Искариот.

   «И ты в состоянии отделить одно от другого? Святой всегда будет обладать Мудростью, и его слова будут мудры».

   «Это так. Однако Он может совершать неполезные поступки. Именно из-за чрезмерной святости. Ее я признаю. Но этот мир не свят, и Он сам Себе причиняет неприятности. ⁴Сейчас, к примеру, этот филистимлянин и эта гречанка – ты думаешь, они принесут нам какую-нибудь пользу?»

   «Ну, если я причиняю вред, то я удалюсь, – убито произносит Эрмастей. – Я приходил с намерением воздать Ему честь и поступать праведно».

   «Ты причинишь Ему скорбь, если уйдешь по этой причине», – отвечает ему Иаков Алфеев.

   «Пусть Он считает, что я передумал. Сейчас попрощаюсь с Ним и… уйду».

   «Да нет же! Ты не уйдешь. Ненормально, чтобы из-за чьей-то крайней нервозности Учитель терял хорошего ученика», – горячится Петр.

   «Но если он готов уйти по такому мелкому поводу, значит он сам в себе не уверен. Так пусть идет», – отвечает Искариот.

   Петр теряет терпение: «Я обещал Ему, когда Он дал мне Марциама, стать отцом для всех, и мне неприятно нарушать свое обещание. А ты меня к этому подталкиваешь. Эрмастей здесь – здесь он и останется. Знаешь, что я тебе скажу? Что это ты колеблешь волю остальных и делаешь их неуверенными. Ты тот, кто разделяет и вносит беспорядок. Вот кто ты такой. И тебе должно быть за это стыдно».

   «Ты что? Защитник этих…»

  «Да, ваше величество. Ты верно заметил. Знаю, что ты имеешь в виду. Защитник той Закутанной, защитник Иоанна из Эндора, защитник Эрмастея, защитник той рабыни, защитник всех остальных, кого нашел Иисус, а не тех лоснящихся павлиньих образчиков из Храма, не тех, кто соткан из священной известки и храмовой паутины, не тех фитилей, что пахнут гущей из храмовых лампад, в общем, не таких, как ты, чтобы было яснее сравнение, потому что хотя Храм и велик, но – если я только не сделался глупцом, – но Учитель больше, чем Храм, а ты не обращаешь на Него внимания…»

   ⁵Он так кричит, что Иисус останавливается, оборачивается и собирается вернуться назад, оставив женщин.

   «Услышал! Теперь Он огорчится!» – говорит апостол Иоанн.

  «Не надо, Учитель. Не ходи сюда. Мы дискутировали… чтобы развеять скуку от ходьбы», – находится Фома.

   Однако Иисус, стоя на месте, ожидает, когда они подойдут.

 «Что вы обсуждали? Неужели Мне надо опять повторять вам, что женщины вас превосходят?»

   Его мягкий упрек трогает всех за душу. Они замолкают, опустив головы.

  «Друзья, друзья! Не будьте предметом смущения для тех, кто только сейчас рождается на Свет. Разве вы не знаете, что в деле искупления язычников и грешников ваше несовершенство вреднее всех заблуждений язычества?»

   Никто не отвечает, или потому что не знает, что сказать в свое оправдание, или чтобы не осудить.

   ⁶Возле моста через сухой поток стоит повозка сестер Лазаря. Две лошади пасутся в густой траве на берегах ручья, пересохшего, видимо, недавно, отчего края его русла изобилуют травой. Слуга Марфы и еще один, наверное, возница, тоже спустились к руслу, тогда как женщины находятся внутри повозки, что целиком укрыта увесистым пологом, сделанным из дубленых кож, свисающих наподобие тяжелых портьер до самого пола повозки.

   Ученицы спешат к ней, и слуга, первым их увидевший, подает сигнал кормилице, пока второй торопливо идет запрягать лошадей. Тем временем слуга бежит к своим хозяйкам и кланяется им до земли.

  Пожилая кормилица, красивая женщина с оливковым, но приятным оттенком лица, проворно сходит с повозки и идет к своим госпожам. Но Мария Магдалина что-то говорит ей, и та сразу же направляется к Деве Марии со словами: «Прости… Но я так рада ее видеть, что только ее и замечаю. Иди сюда, благословенная. Солнце палит. А в нашей повозке тень».

   И они все забираются туда в ожидании мужчин, которые сильно отстали. Пока они ждут, а Синтика, переодетая в ту одежду, что вчера была на Магдалине, целует стопы своих хозяек – как она упорно их называет, хотя они и объясняют ей, что она для них не служанка и не рабыня, а лишь гостья во имя Иисуса, – Дева Мария демонстрирует драгоценный сверточек с пурпуром, спрашивая, как можно спрясть этот совсем короткий пучок, чья фактура не поддается ни увлажнению, ни скручиванию.

   «Его используют не так, Госпожа. Его нужно стереть в порошок и уже применять, как любой другой краситель. Это же слизь моллюска, а не волос и не шерсть. Видишь, какой он хрупкий теперь, когда высох? Ты сотрешь его в мелкий порошок, просеешь, чтобы не осталось ни одной большой крупинки, которая могла бы посадить пятно на пряжу или ткань. Лучше, если Ты будешь окрашивать пряжу в мотках. Когда убедишься, что всё измельчено в порошок, раствори его, как это делают с кошенилью или шафраном, или порошком индиго, или всякими разными видами коры, корней или плодов, и используй его. Во время последнего полоскания зафиксируй цвет крепким уксусом».

   «Спасибо, Ноеминь. Сделаю, как ты учишь. Я вышивала пурпурными нитками, но Мне давали их уже готовыми… ⁷Вот, Иисус уже рядом. Время прощаться, дочери. Благословляю вас всех именем Господа. Поезжайте с миром и доставьте мир и радость Лазарю. Прощай, Мария. Помни, что на Моей груди ты впервые плакала от счастья. Поэтому Я тебе – мать, ведь дитя впервые плачет на груди у своей матери. Я тебе мать и таковой буду всегда. То, что тебе нелегко будет сказать даже самой нежной сестре, самой любящей кормилице, приди и скажи это Мне. Я всегда тебя пойму. То, что ты не осмелилась бы рассказать Моему Иисусу из-за того, что оно еще проникнуто человеческими проявлениями, которых Он в тебе не желает видеть, приди и расскажи это Мне. Я всегда проявлю к тебе сочувствие. А если потом ты захочешь рассказать Мне и о своих победах – но предпочту, чтобы их, как ароматные цветы, ты дарила Ему, ведь это Он, а не Я, твой Спаситель, – Я вместе с тобой порадуюсь. Прощай, Марфа. Теперь ты уйдешь счастливая, и это неземное счастье продлится у тебя и дальше. Так что все, что тебе нужно, это преуспевать в праведности, находясь в том состоянии мира, которое больше ничто в тебе не нарушает. Делай это ради любви к Иисусу, который так сильно полюбил тебя, что полюбил и ту, кого ты любишь совершенной любовью. Прощай, Ноеминь. Езжай со своим вновь обретенным сокровищем. Как ты утоляла ее голод своим молоком, так теперь и сама утоляй свой голод словами, какие они с Марфой тебе скажут, и ты увидишь в Моем Сыне гораздо больше, чем заклинателя духов, что избавляет сердца от Лукавого. Прощай, Синтика, цветок Греции, сумевший в одиночку ощутить, что есть нечто большее, чем плоть. Теперь расцветай в Боге и будь первым из новых Христовых цветов Греции. Я очень довольна, что оставляю вас в таком сообществе. Благословляю вас с любовью».

   Шум шагов уже близко. Они поднимают тяжелый полог и видят, что Иисус в двух метрах от повозки. Выходят под обжигающее солнце, залившее дорогу.

   Мария Магдалина, преклонив колени у ног Иисуса, говорит: «Я благодарю Тебя за все. А еще очень благодарю, что дал мне совершить это путешествие. Ты один обладаешь мудростью. Теперь я уезжаю, избавленная от остатков прежней Марии. Благослови меня, Господь, чтобы мне еще больше укрепляться».

   «Да. Благословляю тебя. Радуйся пребыванию со своими домашними и вместе с ними еще сильнее утверждайся во Мне. Прощай, Мария. Прощай, Марфа. Скажешь Лазарю, что Я его благословляю. Доверяю вам эту женщину. Я вам ее не отдаю: она Моя ученица. Но хочу, чтобы вы помогли ей хотя бы в минимальной степени понять Мое учение. Потом приду Я сам. Ноеминь, благословляю тебя, и вас обоих тоже».

   У Марфы и Марии в глазах стоят слезы. Зелот прощается с ними особо, передавая им письмо для своего слуги. Остальные ограничиваются общим приветствием. Затем повозка трогается.

   ⁸«А теперь пойдем поищем тень. Бог да сопутствует им… Ты так сильно жалеешь, Мария, что они уехали?» – спрашивает Он Марию Алфееву, которая тихонько плачет.

  «Да. Они были очень хорошие…»

   «Мы вскоре с ними опять увидимся. И их станет еще больше. У тебя будет много сестер… или дочерей, если тебе так угодно. Всё одно любовь: будь она материнская, будь сестринская», – утешает ее Иисус.

   «Лишь бы это не создавало неприятностей…» – бормочет Искариот.

   «Неприятности – это любить друг друга?»

   «Нет. Неприятности – это иметь при себе представителей другой национальности и другого происхождения».

   «Синтику, ты хочешь сказать?»

  «Да, Учитель. В конце концов, она принадлежала римлянину, и присваивать ее себе нехорошо. Он рассердится на нас, и мы навлечем на свою голову суровость Понтия Пилата».

   «Ну какое дело Пилату до того, что какой-то его подчиненный потеряет рабыню? Ну, узнает, чего тот стоит! И если он хоть немного честен, как о нем говорят, по крайней мере, придворные, то скажет, что та женщина хорошо сделала, что сбежала. Если же нечестен, то скажет: „Поделом тебе. Может, я и сам ее найду“ Нечестные люди нечувствительны к чужим печалям. Да и вообще! Ох, бедный Понтий! При всех беспокойствах, что мы ему доставляем, ему есть чем заняться, кроме того, что тратить время на жалобы кого-то, упустившего свою рабыню!» – говорит Петр. И многие с ним согласны, посмеиваясь над досадой развратного римлянина.

 ⁹Однако Иисус переносит вопрос в более высокую плоскость. «Иуда, ты знаешь Второзаконие?»

   «Конечно, Учитель. И без колебаний скажу, что знаю его, как мало кто знает».

   «Как ты его оцениваешь?»

   «Как Божий рупор».

   «Рупор. Значит, повторяющий слово Божье?»

   «Именно так».

   «Ты правильно рассудил. Но тогда почему ты не считаешь, что хорошо поступать так, как он предписывает?»

   «Я никогда не говорил этого. Напротив! Я нахожу, что мы как раз слишком пренебрегаем им, следуя новому Закону».

   «Новый Закон – плод древнего, иными словами, итог развития древа Веры. Но никто из нас, насколько Мне известно, им не пренебрегает, ведь Я первый уважаю его и не дам другим относиться к нему с пренебрежением», – Иисус резко подчеркивает эти последние слова.  

   Он продолжает: «Второзаконие неприкосновенно. Даже когда восторжествует Мое Царство, а с Моим Царством и новый Закон со своими новыми сводами и разделами, оно все равно будет приложимо к новым заповедям, так же как тесаные камни древних строений используются в новых, потому что это безупречные камни, из которых получаются прочные стены. Но сейчас пока еще не Мое Царство, и Я как верный израильтянин не проявлю неуважения или небрежения к этой Моисеевой книге. Она основа Моего образа действий и Моих наставлений. Беря за основу Человека и Учителя, Отчий Сын возводит на ней небесное строение Своей Природы и Премудрости. Во Второзаконии сказано: „Не отдавай хозяину раба, который у тебя укрылся. Пусть живет у тебя в том месте, которое ему приглянется, пусть спокойно остается в одном из твоих городов, а ты не притесняй его“[1]. Это в том случае, когда кто-то вынужден бежать от бесчеловечного рабства. В Моем случае с Синтикой это бегство не просто к относительной свободе, а к безграничной свободе Сына Божьего. И ты хочешь, чтобы Я этой пташке[2], вырвавшейся из охотничьих силков, снова подложил сеть и вернул ее в заточение, и после свободы отнял бы у нее еще и надежду? Нет, никогда! Благодарю Бога за то, что, как поход в Эндор привел этого сына к Отцу, так и поход в Кесарию привел ко Мне это создание, дабы Я привел ее к Отцу. В Сикаминоне Я говорил вам о силе Веры. Сегодня поговорю с вами о свете Надежды. Но сейчас мы сделаем привал в этой тенистой фруктовой рощице, чтобы перекусить и отдохнуть. А то солнце жарит так, как будто распахнулись врата Преисподней».

[1] Втор. 23: 15–16.

[2] Буквально: жаворонку.