ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
290. Мужчина с воспалением глаз. Привал у «родника Погонщика». Снова о воспоминаниях души
29 сентября 1945.
1Караван выступает со двора Александра упорядоченно, как на военном параде. В хвосте – Иисус со Своими спутниками. Верблюды шагают ритмичным шагом, раскачивая свой тяжеленный груз, и их головы на выгнутых шеях словно вопрошают: «Почему? Почему?» с безмолвным, но характерным движением, напоминающим движение голубей, которые на каждый шаг как будто бы говорят: «Да, да» всему, что видят. Караван должен пересечь город и делает это в чистом утреннем воздухе. Все закутаны, потому что свежо. Верблюжьи бубенчики, хрр-хрр погонщиков, рев какого-то верблюда, сожалеющего о праздности в хлеву, оповещают герасинцев об отбытии Иисуса.
Эта новость распространяется со скоростью молнии, и несколько герасинцев приходят попрощаться с Ним и приносят подношения в виде фруктов и другой пищи. Подбегает также мужчина с больным малышом: «Благослови его, чтобы он исцелился. Сжалься!»
Иисус поднимает руку и благословляет, прибавляя: «Ступай спокойно и верь».
И мужчина отвечает таким полным доверия «да», что одна женщина спрашивает: «А Ты мог бы исцелить моего мужа, у него воспаление глаз?»
«Если вы способны поверить, то да».
«Тогда я пойду и приведу его. Подожди меня, Господин», – и она упархивает, словно ласточка.
Легко сказать: подожди! Верблюды идут вперед. Александр во главе колонны – и не знает, чтó происходит в хвосте. Остается только как-то оповестить его.
«Беги, Марциам. Скажи купцу, чтобы он остановился перед тем, как выйти за пределы городских стен», – говорит Иисус.
И Марциам стрелой летит выполнять свое задание. Караван притормаживает, купец тем временем подъезжает к Иисусу.
«Что случилось?»
«Оставайся и узнаешь».
2Вскоре женщина из Герасы возвращается вместе с мужем, у которого заболевание глаз. Это не просто воспаление! Это две гнойные ямы посреди лица, в центре которых видны глаза: затуманенные, покрасневшие, полуослепшие, отвратительно слезящиеся. Едва лишь мужчина снимает темную повязку, закрывающую их от света, как слезотечение усиливается, поскольку от света эти больные глаза начинают болеть еще больше.
Мужчина стонет: «Помилуй! Я так страдаю!»
«Ты и нагрешил очень много. Об этом ты не сокрушаешься? Горюешь только о том, что можешь потерять это жалкое земное зрение? А о Боге ты ничего не знаешь? И вечный мрак тебя не пугает? Зачем ты грешил?»
Мужчина плачет и сгибается, ничего не отвечая. Его жена тоже плачет и стонет: «Я его простила…»
«И Я также прощу, если он поклянется Мне здесь, что больше не будет впадать в свой грех».
«Да, да! Прости. Теперь я знаю, чтó приносит с собой этот грех. Прости. Как простила жена, прости меня. Ты ведь сама Доброта».
«Я прощаю тебя. Ступай к тому ручью, омой в воде свое лицо и исцелишься».
«От холодной воды ему станет хуже, Господин», – стонет женщина.
Однако ее муж ни о чем ином и думать не хочет и идет неуверенными шагами, пока апостол Иоанн, сжалившись, не берет его за руку, чтобы довести, а потом и жена начинает поддерживать его под другую руку. Мужчина спускается прямо до самой ледяной воды, журчащей между камнями, наклоняется, черпает воду сомкнутыми ладонями и умывает ею свое лицо. Признаков боли не видно. Наоборот, похоже, он испытывает от нее облегчение.
Затем, с мокрым еще лицом, он поднимается на берег, возвращается к Иисусу, который его спрашивает: «Ну как? Исцелился?»
«Нет, Господин. Пока нет. Но Ты же сказал, и я исцелюсь».
«Тогда оставайся в этом своем уповании. Прощай».
Женщина, плача, оседает на землю… Она разочарована. Иисус делает купцу знак, что можно трогаться. И купец, тоже разочарованный, передает это распоряжение по цепочке. Верблюды возобновляют шествие (их движения напоминают движения лодки, что, качаясь на волнах, то взмывает носом вверх, то опускается вниз), покидают городские стены и выходят на широкий и пыльный караванный путь, что тянется в юго-западном направлении.
Последняя пара из группы апостолов, а именно Иоанн из Эндора и Симон Зелот, уже метров на двадцать отошли от стен, когда тишину воздуха прорезает крик, который, кажется, заполняет собой весь мир, повторяясь все громче и громче, радостный и хвалебный: «Я вижу! Иисус! Благословенный мой! Я вижу! Я вижу! Я поверил! Я вижу! Иисус, Иисус! Благословенный мой!» – и мужчина с совершенно здоровым лицом, с глазами, что снова стали красивыми – два уголька, полных света и жизни, – рассекает ряды апостолов и припадает к стопам Иисуса, оказавшись чуть ли не под ногами верблюда, которого купец едва успевает отвернуть от простертого.
Мужчина целует одежду Иисуса, повторяя: «Я поверил! Поверил и вижу. Благословенный мой!»
«Вставай и счастья тебе! А главное, веди себя хорошо. Скажи своей жене, пусть верит безоговорочно. Прощай». И Иисус, освободившись от цепких рук исцеленного, снова продолжает путь.
3Купец задумчиво поглаживает свою бороду… Наконец он спрашивает: «А если бы он не удержался в вере после своего безрезультатного омовения?»
«Остался бы, каким был».
«Почему Ты требуешь такой сильной веры для совершения чуда?»
«Потому что такая вера подтверждает наличие упования на Бога и любви к Нему».
«А почему Ты захотел, чтобы он сначала раскаялся?»
«Потому что раскаяние сближает с Богом».
«А что делать мне, не имеющему болезней, чтобы подтвердить, что у меня есть вера?»
«Прийти к Истине».
«А я мог бы прийти к ней, не сближаясь с Богом?»
«Без милости Божьей к ней не придешь. Господь попускает тому, кто Его ищет, найти Его, еще не покаявшись; ведь покаяние обычно приходит, когда человек знакомится с Богом или сознательно, или едва начав осознавать, чего хочет его душа. До этого он как слабоумный, направляемый одним инстинктом. Ты сам разве никогда не ощущал потребности в вере?»
«Ощущал, и не раз. Я все-таки не был удовлетворен тем, что имел. Чувствовал, что есть что-то еще, что существеннее денег и моих детей, в которых моя надежда… Но дальше я не думал и не пытался познать то, что неосознанно искал».
«Твоя душа искала Бога. Милость Божья позволила тебе найти Бога. Раскаяние же в твоем бездеятельном далеком от Бога прошлом сблизит тебя с Богом».
«Значит, чтобы… чтобы совершилось чудо, и я своей душой узрел Истину, мне нужно раскаяться в своем прошлом?»
«Определенно. Раскаяться и решиться на то, чтобы всецело изменить свою жизнь…»
Тот опять начинает поглаживать бороду, и кажется, будто он рассматривает и подсчитывает волоски на шее у верблюда, настолько неподвижен его взгляд. Непроизвольно он толкает животное пяткой, и оно, приняв этот толчок за побуждение ускорить шаг, слушается и уносит купца вперед, к голове каравана.
4Иисус его не удерживает. Наоборот, останавливается, давая обогнать Себя женщинам и апостолам, пока с Ним не ровняются Симон Зелот с Иоанном из Эндора. Иисус присоединяется к ним.
«О чем разговариваете?» – спрашивает Он.
«Мы говорили об унынии, какое должен испытывать тот, кто ни во что не верит, или кто утратил веру, которую имел. Вчера Синтика была прямо в отчаянии, несмотря на то, что пришла к совершенной вере», – отвечает Зелот.
«Я говорил Симону, что если переход от Добра ко Злу болезнен, то переход от Зла к Добру также приводит в расстройство. В первом случае мучают упреки совести. Во втором… терзания… Как у того, кто оказался в чужой, совершенно незнакомой стране… Или как растерянность того, кто будучи презренным и необразованным, обнаружил, что находится при Дворе царя, среди ученых и благородных. Это мучительно… Я знаю… Весьма мучительно… Невозможно поверить, что это правда, что это будет продолжаться… что ты мог этого удостоиться… особенно если твоя душа запачкана… как была у меня…»
«А теперь, Иоанн?» – спрашивает Иисус.
Исхудалое лицо Иоанна из Эндора, исхудалое и печальное, озаряется улыбкой, отчего делается не таким измученным. Он говорит: «А теперь уже нет. Остается благодарность, более того, она возрастает, благодарность Господу, что Он так решил. Остается память о прошлом, чтобы сохранять во мне смирение. Но есть и уверенность. Я чувствую себя пообвыкшим, а уже не таким чужим в этом Твоем уютном мире прощения и любви. И я умиротворен, безмятежен и счастлив».
«Ты считаешь свой опыт полезным?»
«Да. Если б не моя боль о совершенном грехе, ведь этим грехом я огорчил Бога, я бы сказал, что воспринимаю это свое прошлое как нечто благое. Это может оказать мне большую помощь в поддержании ревностных, но заблудших душ в их новой вере на самых первых этапах».
«Симон, пойди скажи парнишке, чтобы сильно не прыгал. А то к вечеру израсходует силы».
Симон глядит на Иисуса, но понимает подлинный смысл этого распоряжения. И с умной улыбкой уходит, оставляя двоих наедине.
5«Теперь, когда мы одни, Иоанн, выслушай Мое пожелание. Ты по многим причинам обладаешь такой широтой мысли и суждений, как никто другой из Моих последователей. И более разносторонней культурой, чем обычно бывает у израильтян. Поэтому Я прошу тебя Мне помочь…»
«Мне – помочь Тебе? В чем?»
«В отношении Синтики. Ты замечательный педагог! Марциам хорошо и быстро у тебя учится. Настолько, что Я рассчитываю оставить вас вместе на несколько месяцев, поскольку хочу, чтобы познания Марциама простирались дальше, чем на маленький мир Израиля. Занятия с ним доставляют тебе радость. А Мне доставляет радость видеть ваше согласие: как ты учишь, а он внимает; как ты молодеешь, а он, занимаясь, взрослеет. Но тебе надо бы позаботиться и о Синтике. Как о растерявшейся сестре. Ты сам сказал: это растерянность… Помоги ей привыкнуть к Моей атмосфере. Сделаешь Мне такое одолжение?»
«Да это милость для меня – сделать это, мой Господь! Я не приближался к ней, так как мне казалось, что это излишне. Но раз Ты хочешь. Она читает мои свитки. Среди них есть священные и есть просто познавательные: книги из Рима и Афин. Вижу, что она роется в них и размышляет. Но я никогда не предлагал ей свою помощь. Но раз Ты сам этого хочешь…»
«Да, хочу. Хочу видеть вас друзьями. И она, и вы с Марциамом на некоторое время остановитесь в Назарете. Будет здорово. Моя Мать и ты, наставники двух душ, открывающихся Богу. Моя Мать – ангельская Наставница в познании Бога, ты – опытный наставник в человеческом знании, которое, однако, ты теперь можешь разъяснять при помощи отсылок к сверхъестественному. Это будет здорово. И полезно».
«Да, мой благословенный Господь! Слишком здорово для бедного Иоанна!..» – и он улыбается при мысли об этих близких днях покоя возле Марии в доме Иисуса…
6А дорога петляет по привлекательной местности, теперь уже совсем ровной после того, как она тянулась вдоль тех небольших возвышенностей, что расположены сразу за Герасой, и солнечное тепло становится всё более ощутимым. Дорога в хорошем состоянии, и идти по ней удобно. И после полуденной остановки движение возобновляется.
Уже почти вечер, когда я впервые слышу, как смеется от души Синтика, которой Марциам рассказал не знаю что, но это рассмешило всех женщин. Вижу, как гречанка наклоняется приласкать мальчика и слегка касается его лба своими губами. После чего мальчуган снова принимается скакать, словно не чувствуя усталости.
Но все остальные утомлены и с радостью воспринимают решение переночевать у родника Погонщика[1]. Купец говорит: «Я всегда там ночую. Переход из Герасы в Боцру слишком долог. Для людей и для животных».
[1] Точнее: Погонщика верблюдов.
«Он человечный, этот купец», – делятся между собой наблюдением апостолы, сравнивая его с Дорой…
Этот «родник Погонщика» – не что иное как горстка домов вокруг многочисленных колодцев. Нечто вроде оазиса, но не посреди безводной пустыни, поскольку здесь не бывает засухи, а посреди необитаемого простора полей и фруктовых рощ, что сменяют друг друга на протяжении многих миль и с наступлением октябрьского вечера наводят такую же тоску, как море в сумерках. Поэтому увидеть дома, услышать шум голосов, плач детей, ощутить запах дымящих очагов и увидеть, как зажигаются первые огни, бывает так же приятно, как оказаться в собственном доме.
Пока погонщики останавливаются на первый водопой для своих верблюдов, апостолы и женщины следуют за Иисусом и вместе с купцом заходят в… совершенно доисторическую гостиницу, которая принимает их на ночь…
7…В дымном неуютном помещении, где они поужинали и где мужчинам предстоит спать, а пока слуги уже готовят подстилки в виде сена, сваленного на деревянные решетки, все они собираются возле большого очага, занимающего всю меньшую стену этой просторной комнаты. Огонь разожгли, потому что с вечером пришли сырость и холод.
«Только бы погода не стала дождливой», – вздыхает Петр.
Купец его успокаивает: «Еще должен закончиться этот месяц[2], прежде чем придет непогода. Здесь вечерами так бывает. А завтра будет солнечно».
[2] Буквально: эта луна.
«Это я о женщинах, понимаешь? Не о себе. Я-то рыбак и могу жить в воде. И уверяю тебя, что по мне лучше вода, чем эти горы и эта пыль».
Иисус разговаривает с женщинами и со Своими двоюродными братьями. Иоанн из Эндора и Зелот тоже Его слушают. Тимон же вместе с Эрмастеем и Матфеем читают один из свитков Иоанна, и двое израильтян разъясняют Эрмастею наиболее непонятные для него библейские отрывки.
Марциам слушает их зачарованно, но его личико становится сонным. Мария Алфеева замечает это и говорит: «Это дитя устало. Иди сюда, милый, и пойдем-ка мы спать. Идем, Элиза. Идем, Саломея. Старым и детям лучше лечь в постель. И было бы хорошо, если бы все вы пошли спать. Вы уставшие». Но кроме тех пожилых, да еще Марцеллы и Иоанны жены Хузы с места никто не двигается.
Когда же, получив благословение, они ушли, Матфей говорит вполголоса: «Скажи еще совсем недавно кто-нибудь этим женщинам, что они будут спать на соломе и в такой дали от дома!»
«Никогда я еще не спала так хорошо», – решительно заявляет Мария из Магдалы. Ей вторит Марфа.
Однако Петр встает на сторону товарища: «Матфей прав. Я тоже себя спрашиваю и не понимаю, зачем Учитель повел вас сюда».
«Да затем, что мы Его ученицы!»
«Значит если б Он отправился… туда, где обитают львы, вы бы и туда пошли?»
«Конечно же, Симон Петр! Эка невидаль – немного пройтись! Да еще рядом с Ним!»
«Ну, на самом-то деле это много. И для некоторых женщин, не привыкших к этому…»
Но женщины возражают, да так, что Петр пожимает плечами и замолкает.
Иаков Алфеев, подняв голову, замечает на лице Иисуса столь лучезарную улыбку, что спрашивает у Него: «Не расскажешь ли Ты нам, в узком кругу, об истинной цели этого путешествия вместе с женщинами… плоды которого невелики в сравнении с затраченными усилиями?»
«Мог бы ты сейчас рассчитывать увидеть плоды от семени, зарытого в полях, которые мы пересекали?»
«Нет. Я увижу их весной».
«Вот и Я тебе скажу: „Увидишь в свое время“».
Апостолы в ответ молчат.
8Раздается серебристый голос Марии: «Сын Мой, мы сегодня обсуждали между собой то, что Ты сказал в Рамоте. И у всех у нас были разные впечатления и оценки. Мог бы Ты высказать нам Свое мнение? Я считала, что лучше сразу Тебя спросить. Но Ты говорил с Иоанном из Эндора».
«На самом деле этот вопрос подняла я. Ведь я бедная язычница и не обладаю ярким светом вашей веры. Нужно иметь ко мне снисхождение».
«Мне бы иметь такую душу, как у тебя, сестра моя!» – порывисто восклицает Магдалина. И, всё такая же темпераментная, обнимает ее, крепко прижав к себе рукой.
Великолепная в своей красоте, она словно бы сама собой освещает эту жалкую лачугу и привносит в нее изобилие своего роскошного дома. Сидящая вплотную к ней гречанка, совершенно иная и притом уникальная в своем роде, добавляет ноту осмысления к тому кличу любви, что, кажется, все время вырывается у страстной Марии; тогда как сидящая Дева Мария, чье нежное лицо обращено к Сыну, ладони почти молитвенно сложены, а чистейший профиль выделяется на фоне черной стены, предстает непрестанной Богомолицей. Сусанна дремлет в полумраке в углу, а Марфа, пользуясь светом очага, укрепляет застежки на одежонке Марциама, энергичная, даже несмотря на усталость и настойчивые намеки со стороны других.
Иисус говорит Синтике: «Но это размышление не было мучительным: Я слышал твой смех».
«Да, из-за мальчика, который легко решил мой вопрос, заявив: „Я возвращусь, только если возвратится Иисус. Но если ты хочешь узнать всё, то отправляйся на тот свет, а потом вернешься и расскажешь нам, если вспомнишь“».
Все женщины опять смеются и рассказывают, что Синтика просила Марию растолковать не слишком понятное ей объяснение про хранящиеся в душах людей воспоминания, проливавшее свет на некоторую способность язычников обладать смутной памятью об Истине.
«Я сказала: „Может быть, это как раз подтверждает теорию перевоплощений, которой придерживаются многие язычники?“ А Твоя Мать, Учитель, объяснила мне, что Ты имеешь в виду нечто другое. Объясни же мне теперь и это, мой Господь».
9«Слушай. Ты не должна считать, что раз души обладают стихийными воспоминаниями об Истине, то это означает, будто мы проживаем много жизней. Ты теперь уже достаточно знаешь, чтобы разуметь, как был сотворен человек, как человек согрешил, как был наказан. Тебе объяснили, как в тело человека-животного Бог вложил индивидуальную душу. Последняя творится всякий раз отдельно и никогда уже не используется для последующих воплощений. Это убеждение вроде бы должно было свести на нет Мое утверждение о воспоминаниях душ. Должно было бы для любого другого существа, кроме человека, наделенного богосотворенной душой. Животное ничего не может помнить, так как рождается лишь однажды. Человек может помнить, хотя и рождается лишь однажды, при помощи своей наилучшей части: при помощи души. Откуда приходит душа? Всякая человеческая душа? От Бога. Кто есть Бог? Совершенный Дух, обладающий наивысшим разумом и могуществом. То чудесное нечто, каковым является душа, нечто, сотворенное Богом с целью дать человеку Его образ и подобие как неоспоримый знак Его Святейшего Отцовства, отражает в себе достоинства Того, кто ее творит. Поэтому она разумна, духовна, свободна, бессмертна, как сотворивший ее Отец. Она выходит из божественного Замысла совершенной, и в момент своего творения она – на тысячную долю мгновения – подобна душе первого человека: совершенство, воспринимающее Истину в силу данной ей благодати. На тысячную долю мгновения. Потом, сформировавшись, она повреждается от первородного греха. Чтобы тебе было понятнее, скажу, что это как если бы Бог был беремен душой, которую творит, а Его творение, рождаясь, оказалось бы изувечено неким неизгладимым клеймом. Понимаешь Меня?»
«Да. Пока она мыслится, она совершенна. Тысячная доля мгновения – это творческая мысль. Потом эта мысль переходит в реальность, а эта реальность подвластна закону, вызванному Грехом».
«Твой ответ правильный. Таким образом, душа воплощается в человеческом теле, неся с собой как некую жемчужину, скрытую в тайне ее духовной сущности, память о Существе Творца, то есть об Истине. Рождается ребенок. Он может стать чем-то хорошим, прекрасным, а может и чем-то гадким. Он может сделаться каким угодно, потому что он волен выбирать. На его „воспоминания“ проливает свет ангельское посредничество, и набрасывает тень клеветник. По мере того как человек всё больше влечется к свету, а потому и ко всё большей добродетели, делая душу госпожой своего существа, в ней усиливается способность к припоминанию, как если бы добродетель постепенно истончала перегородку, стоящую между душой и Богом. Вот почему добродетельные люди в любой стране чувствуют Истину: не совершенно, поскольку омрачены противоречивыми учениями или смертоносным невежеством, но достаточно, чтобы подарить страницы о нравственном воспитании тем народам, которым они принадлежат. Ты поняла? Тебя это убедило?»
«Да. Подытожим: религия добродетелей, самоотверженно воплощаемых на практике, предрасполагает душу к истинной Религии и к познанию Бога».
«Именно так. А теперь ступай отдохни и благословения тебе. И Ты тоже, Мама; и вы, сестры и ученицы. Божьего мира вашему сну».