13 октября 1945.

   ¹ Иисус возвращается не куда-нибудь, а в Эндор. Останавливается у первого же дома в селении, что больше похож на овчарню, чем на дом. Но именно потому, что он такой: с низкими закрытыми стойлами, полными сена, – он способен приютить тринадцать путешественников. Его хозяин, грубоватый, но добрый человек, спешит принести масляную лампу и ведёрко пенящегося молока, а вдобавок несколько совсем темных хлебов. Затем удаляется, получив благословение от Иисуса, который остается лишь со Своими Двенадцатью.

   Иисус возносит и раздает хлеб, и каждый в отсутствие мисок или чаш макает свои ломти хлеба в ведёрко и, если испытывает жажду, пьет прямо из него. Иисус только отпивает немного молока. ²Он серьезен и молчалив… Настолько, что апостолы, окончив трапезу и утолив свой голод, который никогда их не покидает, наконец-то обращают внимание на Его молчание.

   Андрей первый спрашивает: «Что с Тобой, Учитель? Мне кажется, Ты грустный или усталый…»

   «Не буду этого отрицать».

   «Отчего? Из-за тех фарисеев? Но Ты уж должен был к этому привыкнуть… Пожалуй, это удалось даже мне, который… ну, да ладно! Ты знаешь, как я на них реагировал первое время. Они всегда в своем репертуаре![a] Змеи могут только шипеть, понятно, и ни одной из них никогда не удастся изобразить пение соловья. В итоге этому уже не придаешь значения», – говорит Петр отчасти по убеждению, отчасти чтобы успокоить Иисуса.

[a] Дословно: всегда поют ту же песню.

   «И как раз таким образом теряешь над собой контроль и попадаешь в хватку их колец. Прошу вас: никогда не привыкайте к этим голосам Зла, не считайте их безобидными».

   «О, точно! Но если Ты печален только из-за этого, то это напрасно. Сам же видишь, как Тебя любит мир», – говорит Матфей.

   «А Ты именно из-за этого так печален? Скажи мне, добрый Учитель. Или они наговорили Тебе лжи, клеветнических домыслов, подозрительных намеков, не знаю чего еще, про нас, любящих Тебя?» – заботливо и ласково спрашивает Искариот, обнимая рукой Иисуса, сидящего сбоку от него на сене.

   ³ Иисус поворачивается лицом к Иуде. Его глаза фосфорически поблескивают в мерцающем свете лампы, поставленной на пол в центре кружка апостолов, что восседают на сене, постеленном вокруг наподобие низкого сидения. Иисус довольно присталь­но глядит на Иуду из Кериота и, не отрывая взгляда, спрашивает: «Неужели ты признаешь Меня настолько глупым, чтобы Я мог принимать на веру чьи-либо домыслы и еще от этого волноваться? Меня волнуют, Иуда Симонов, реальные вещи», – и Его взгляд, прямой, как медицинский зонд, ни на миг не прекращает вонзаться в темные зрачки Иуды.

   «Какие же реальные вещи волнуют Тебя, в таком случае?» – никак не унимается Искариот.

   «Те, что Я вижу в глубине сердец и читаю на челе развенчанных». Иисус делает акцент на этом слове.

   Все в недоумении: «Развенчанных? Почему? Что Ты имеешь в виду?»

   «Царя развенчивают, когда он недостоин оставаться на престоле, и первым делом с него срывают венец, надетый на чело как на наиболее благородное место у человека, единственного живого существа, что держит свой лоб высоко поднятым к небу, будучи в материальном плане животным, но как существо, наделенное душой, возвышающегося над природой. Но чтобы быть развенчанным, не обязательно быть царем на земном престоле. Всякий человек – царь, благодаря своей душе, и престол его – на Небе. Но когда человек блудит своею душой и делается скотиной, и становится бесом, тогда он сам себя развенчивает. Мир полон развенчанных, чьи лбы больше не устремлены к Небу, но склонились к Бездне под тяжестью слова, которое начертал на них Сатана. Хотите знать его? Это его Я прочитываю на челах людей. Там написано: „Продано!“ И чтобы у вас не было сомнений по поводу того, кто же покупатель, скажу вам, что это Сатана, или он сам, или его слуги, находящиеся в мире».

   «Я понял! Те фарисеи, например, это слуги другого слуги, более влиятельного, чем они, а тот – слуга Сатаны», – убежденно произносит Петр.

    Иисус нисколько не возражает.

   ⁴ «Но… Ты знаешь, Учитель, что те фарисеи, услышав Твои слова, ушли возмущенными? Они говорили об этом, столкнувшись со мной у выхода… Ты был очень резок», – замечает Варфоломей.

   А Иисус отвечает: «Однако совершенно правдив. Это не Моя вина, а их, что приходится говорить некоторые вещи. И в этом еще проявляется Мое человеколюбие. Какое бы ни было растение, но если оно посажено не Моим Небесным Отцом, его надо выкорчевать. И не Им насажденные растения – это бесполезная пустошь трав-паразитов, угнетающих, колючих, которые подавляют семя святой Истины. Это любовь – искоренять предания и правила, которые удушают Десятословие, извращают его, делают его неживым и не дают возможности его соблюдать. Поступать так – это проявлять любовь к честным душам. Что касается их, этих упрямцев, неподатливых и закрытых по отношению ко всякому действию или побуждению Любви, оставьте их в покое, и пускай за ними следуют те, кто подобен им по духу и устремлениям. Это слепцы, которые ведут слепцов. Если один слепой ведет другого, они оба только и смогут, что упасть в яму. Пускай питаются своими сквернами, которые они называют „чистотой“. Дальше им уже некуда оскверняться, ведь они и так возлежат на лоне, из которого происходят».

   ⁵ «То, что Ты сейчас говоришь, связано с тем, что Ты сказал в доме Даниила, не так ли? Что человека оскверняет не то, что входит в него, но то, что от него исходит», – задумчиво вопрошает Симон Зелот.

   «Да», – коротко отвечает Иисус.

   Петр после некоторого молчания, поскольку серьезность Иисуса остужает даже самые темпераментные характеры, спрашивает: «Учитель, я – и не я один – не понял как следует эту притчу. Поясни нам ее чуть-чуть. Как это – то, что входит, не оскверняет, а то, что выходит, оскверняет? Вот если я возьму чистую амфору и налью туда грязной воды, я ее оскверню. Но если я из амфоры, наполненной чистой водой, выплесну воды на землю, я не оскверню амфору, ведь из амфоры выльется чистая вода. Так как же?»

   ⁶ На что Иисус: «Мы же не амфоры, Симон. Мы не амфоры, друзья. И не всё в человеке чисто! Вы и теперь не понимаете? Поразмышляйте над тем, чтó послужило фарисеям поводом для вашего обвинения. Вы, – говорили они, – осквернялись, потому что подносили пищу ко рту пыльными, потными, в общем, нечистыми руками. Но куда девалась та пища? Изо рта – в желудок, из желудка – в кишечник, из кишечника – в сточную яму. Так может ли она вызвать нечистоту всего тела и того, что содержится в этом теле, если проходит лишь по предназначенному для того каналу, исполняя свою обязанность питать плоть, и только ее, и в конце концов оказываясь, как ей и положено, в отхожем месте? Не это оскверняет человека! То, что оскверняет человека, принадлежит именно ему, исключительно ему, происходя и являясь на свет от его собственного я. То есть то, что у него в сердце, и из сердца поднимается к его устам и в его голову и загрязняет его разум и речь, и оскверняет всё человеческое существо. Именно из сердца исходят дурные помыслы, убийства, прелюбодеяния, блуд, кражи, лжесвидетельства и богохульства. Именно из сердца исходят скупость, похоть, гордость, зависть, гнев, неумеренные желания и греховная праздность. Именно из сердца исходят побудительные причины всякого действия. И если сердце злое, оно будет таким же злым, как это сердце. Всякого действия: от идолослужения до разных кривотолков… Все эти злые вещи, выступающие изнутри наружу, оскверняют человека, а не еда немытыми руками. Богознание – это не что-то приземленное, не грязь, в которую наступает всякая нога. А это нечто возвышенное, что живет в звездных мирах и нисходит оттуда лучами света, чтобы возвестить о себе праведникам. Не отрывайте его, хотя бы вы, от Неба, чтобы низвести до этой грязи… Теперь ступайте отдыхать. Я выйду помолюсь».