1 ноября 1945.

   ¹По той же самой дороге, впрочем, единственной в этом селении, что кажется орлиным гнездом на вершине одинокой горы, они отправляются на следующий день, преследуемые дождливой и холодной погодой, затрудняющей движение.

   Даже Иоанн из Эндора вынужден слезть с телеги, поскольку дорога на спуске еще опаснее, чем на подъеме, и если самому по себе ослу опасность не угрожала, то вес телеги, устремляющейся вперед благодаря уклону, приводит к тому, что бедное животное чувствует себя очень нехорошо. И так же чувствуют себя его проводники, которым сегодня приходится попотеть, уже не толкая, но, наоборот, удерживая повозку, рискующую опрокинуться, что может вызвать беду или, по меньшей мере, потерю поклажи. Дорога такая ужасная на протяжении примерно трети своей длины, трети, ближайшей к долине. Затем она раздваивается, и одно из ее ответвлений, ведущее на запад, уже более удобное и ровное.

   Они останавливаются отдохнуть, вытирая пот, и Петр выдает поощрение ослу, что весь дрожит, тяжело дыша, фыркая, и прядет ушами, очевидно, погруженный в глубокое размышление о незавидном положении ослов и о капризах людей, выбирающих такого рода дороги. По крайней мере, Петр приписывает эти рассуждения задумчивому выражению животного и, чтобы поднять тому настроение, вешает ему на шею суму, полную конских бобов, и пока ослик с жадным удовольствием перемалывает свою твердую пищу, люди тоже принимаются есть хлеб и сыр и пить молоко, которым наполнены их фляжки.

   Трапеза окончена. Но Петр хочет напоить «своего Антония, который заслуживает почестей больше Цезаря», как он говорит, и с ведерком, что было на телеге, идет набрать воды к потоку, текущему в сторону моря.

   ²«Теперь можем идти… Могли бы даже побежать рысцой, потому что, думаю, за тем холмом уже только равнина… Но мы-то рысцой бегать не можем. И всё же пойдем побыстрее. Давай, Иоанн, и ты, женщина. Забирайтесь и поедем».

   «Я тоже сяду, Симон, и сам буду править. А вы все следуйте за нами…» – говорит Иисус сразу после того, как те двое сели.

   «А что? Плохо себя чувствуешь? Ты так бледен…»

   «Нет, Симон. Хочу поговорить с ними наедине…» – и кивает на двоих, что тоже побледнели, догадываясь, что настал момент прощания.

   «А! Хорошо. Ну забирайся, а мы пойдем за Тобой».

   Иисус садится на доску, служащую скамеечкой для возничего, и говорит: «Иди сюда ко Мне, Иоанн. И ты, Синтика, подвигайся поближе…»

   Иоанн садится слева от Господа, а Синтика – у Его ног, почти на краю телеги, повернувшись спиной к дороге и глядя снизу на Иисуса. В таком положении, сидя на пятках, расслабленная, словно изнемогая под каким-то бременем, уронив на колени ладони и скрестив их с целью унять охватившую их дрожь, с усталым лицом, прекрасными темно-фиолетовыми глазами, будто затуманенными от обильно пролитых слез, под сенью низко опущенного покрывала и надвинутого плаща она напоминает безутешную Скорбящую Мадонну[a]. А уж Иоанн!.. Я полагаю, если в конце пути его ждала бы виселица, он и тогда не был бы столь потрясенным.

[a] Буквально: Пьету. Пьетá – образ плачущей над Иисусом Марии.

   Осел пускается шагом так послушно и осторожно, что Иисусу не нужно за ним особенно присматривать. И Иисус этим пользуется, отпуская поводья и беря за руку Иоанна, а другую ладонь кладя на голову Синтики.

   ³«Дети Мои, Я благодарю вас за всю ту радость, что вы Мне подарили. Этот год для Меня был усыпан цветами радости, ведь Мне удалось, как цветы, сорвать ваши души и, держа их перед Собой, закрыться ими от уродств этого мира, наполнить воздух, загрязненный мирскими грехами, их благоуханием, напитаться их сладостью и утвердиться в надежде, что Мое служение небесполезно. Марциам, ты, Мой Иоанн, Эрмастей, ты, Синтика, а также Мария сестра Лазаря, Александр Мисах и некоторые другие… Цветы торжества Спасителя, которого признать таковым могут лишь правые сердцем… Почему ты качаешь головой, Иоанн?»

   «Потому что Ты по Своей доброте поместил меня среди правых сердцем. Но мой грех всегда стоит у меня перед глазами…» 

   «Твой грех – порождение плотского начала, подстрекаемого двоицей злых людей. Твое прямодушие – основа твоего честного я, жаждущего простых вещей и несчастного оттого, что они были отняты у тебя смертью или коварством, но от этого не менее живого, пусть и под гнетом многих скорбей. Достаточно было голосу Спасителя проникнуть в ту глубину, где томилось твое я, чтобы ты вскочил на ноги и, стряхнув всякую тяжесть, пришел ко Мне. Разве не так? Поэтому ты правый сердцем. Намного, намного правее других, у кого нет твоего греха, но зато есть гораздо худшие грехи, так как они умышленные, и их упорно лелеют…

   Так что будьте благословенны – вы, цветы Моего торжества в роли Спасителя. В этом бесчувственном и враждебном мире, что опаивает Спасителя горечью и отвращением, вы явили собой любовь. Спасибо! В самые тягостные часы, что были у Меня в этом году, Я вспоминал о вас, получая от этого утешение и поддержку. В те, еще более тягостные часы, что Мне предстоят, Я опять буду вспоминать вас. До самой Своей смерти. И вы будете со Мною в вечности, обещаю вам.

   ⁴Я доверяю вам Свои самые дорогие заботы, а именно устроение Моей Церкви в Малой Азии, куда Я не сумею прийти: и потому что место Моего служения здесь, в Палестине, и потому что косное умонастроение власть имущих Израиля стало бы вредить Мне всеми средствами, если б Я отсюда отправился куда-нибудь еще. Мне бы еще таких Иоаннов и Синтик и для других стран, дабы Моим апостолам найти вспаханную почву, когда придет время разбрасывать семена!

   Будьте ласковы и терпеливы, и в то же время стойки, чтобы всё преодолеть и выдержать. Вы встретите непонимание и насмешки. Не унывайте по этому поводу. Рассуждайте так: „Мы вкушаем тот же хлеб и пьем из той же чаши, что и наш Иисус“. Вы же не больше вашего Учителя и не можете претендовать на лучшую участь. Ведь это самое лучшее – разделить с Учителем Его участь.

   Даю только одно распоряжение: не унывать и не пытаться самим себе истолковывать эту разлуку, каковая вовсе не изгнание, как склонен думать Иоанн, но наоборот, поставит вас раньше всех остальных на пороге Отечества как служителей, всех превзошедших своей зрелостью. Небо склонится над вами материнским покрывалом, а Царь Небесный уже принял вас у Себя на лоне и укроет вас Своими крылами света и любви как первенцев безмерного гнезда слуг Божьих, служителей Глагола Божьего, который благословляет вас во имя Отца и превечного Духа ныне и во веки.

   И молитесь за Меня, Сына Человеческого, идущего навстречу всем Своим мукам Искупителя. О, поистине Моя Человеческая природа будет вот-вот придавлена всеми горестями, какие только известны… Молитесь за Меня. Я буду нуждаться в ваших молитвах…[b] Они станут лаской… Станут признаниями в любви… Станут поддержкой и не дадут прийти к выводу, что это человечество состоит из одних лишь копий Сатаны[c]…

[b] Нуждаться – не как может нуждаться в чем-либо обычный человек, испытывающий всякого рода потребности. Но в том, чтобы почувствовать Своим духом утешение от любви учеников, выраженной в молитве «Ему» и «за Него», – такое примечание делает МВ в машинописной копии. И добавляет: – Во избежание ложных интерпретаций поясню. Молиться – значит помнить о ком-то, будь то Бог или ближний. Помнить о ком-то означает любить этого кого-то. Иисус при всей той ненависти, что Его окружала, желал любви и утешения. Он и теперь желает людям не забывать молиться о том, чтобы мир полюбил Его и этим был спасен. Как сказал сам Иисус: «У Сына Человеческого есть сердце… и это сердце испытывает потребность в любви» (478.11).

[c] В оригинале: di satana…

   ⁵Прощай, Иоанн! Поцелуемся на прощание… Не плачь так… Я бы дал Свою плоть на растерзание, лишь бы удержать тебя, если бы не видел всё то благо, что последует для тебя и для Меня от этой разлуки. Вечное благо.

   Прощай, Синтика. Да, приложись хотя бы к Моим ладоням, но знай, что если Мой пол и запрещает Мне поцеловать тебя как сестру[d], Я дарю Свой братский поцелуй твоей душе…

[d] Не потому, что это было бы непозволительно само по себе, а из-за того, что это было бы неполезно для других, в согласии с принципом, выраженным ап. Павлом в 1 Кор. 6:12; 10:23–24.

   И пусть ваш дух ждет Меня. Я приду. Я буду с вами в ваших тяжелых трудах и в вашей душе. Да, ибо хотя любовь к человеку заключила Мою божественную природу в смертную плоть, эта последняя, однако, не смогла ограничить ее свободу. И как Бог Я свободен отправиться к тем, кто заслуживает общения с Богом.

   Прощайте, дети Мои. Господь с вами…»

   И Он вырывается из судорожных объятий Иоанна, который держит Его за плечи, и Синтики, что уцепилась за Его колени, и спрыгивает с телеги, кивая на прощанье Своим апостолам и убегая обратно по той же дороге стремительно, как уходящий от погони олень…

   ⁶Осел, почувствовав, что вожжи, прежде лежавшие на коленях Иисуса, совсем ослабли, останавливается. И в изумлении останавливаются восемь апостолов, глядя на всё удаляющегося и удаляющегося Учителя.

   «Он плакал…» – шепчет Иоанн.

   «И был бледен, как бездыханное тело…» – тихо вторит Иаков Алфеев.

   «Даже не взял Свой мешок… Вон он, на телеге…» – замечает другой Иаков.

   «И как Ему теперь быть?» – спрашивает себя Матфей.

   Иуда Алфеев во весь свой могучий голос зовет: «Иисус! Иисус! Иисус!..» Далекое эхо на холмах отвечает: «Иисус! Иисус! Иисус!..» Однако Учитель скрывается в зелени растений за поворотом дороги, даже не повернувшись посмотреть, кто это Его зовет…

   «Ушел!.. Нам тоже ничего не остается, как идти…» – потерянно говорит Петр, залезая на телегу и беря поводья, чтобы подстегнуть ослика.

   И телега трогается в путь: со скрипом и ритмичным стуком подкованных копыт, и горьким плачем двоих, что, повалившись на пол повозки, стонут: «Мы Его больше не увидим, никогда больше, никогда больше…»