ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
320. Чудеса на корабле в море во время шторма
5 ноября 1945.
1Средиземное море – это простор разъяренных зелено-синих волн, что сталкиваются своими высоченными валами, которые все в пенных гребнях. Сегодня нет никакой туманной дымки. Но морская вода, разбрызгивающаяся от постоянных ударов больших волн, превращается в мелкую соленую едкую пыль, что проникает под одежду, вызывает воспаление глаз, обжигает гортань и, кажется, распространяется повсюду в виде соляной пудры: и в воздухе, делая его матовым, словно от легкого тумана, и оседая на предметах, которые выглядят припорошенными светящейся мукой – мельчайшими кристаллами соли. Но это происходит там, куда не доходят шлепки волн или их бурные всплески, омывающие палубу от края до края, низвергаясь на нее и переливаясь через бортик, чтобы затем с грохотом водопада снова ринуться в море через отверстия в противоположном бортике.
И корабль взмывает и устремляется вниз, щепка во власти океана, ничто в сравнении с ним, и скрипит, и стонет от трюма до верхушек мачт… Настоящий хозяин – море, а корабль – его игрушка…
Кроме тех, что управляют судном, на палубе больше никого. И уже никаких грузов. Только спасательные шлюпки. А члены команды, и впереди всех критянин Никомед, совершенно голые, качаясь в такт корабельной качке, носятся туда-сюда, пытаясь управиться со снастями, а это теперь тяжело из-за скользкой палубы, которую постоянно заливает.
Задраенные люки не позволяют разглядеть того, что происходит под палубой. Но я не думаю, что им там внутри очень спокойно…
Невозможно понять, где мы находимся, поскольку вокруг только море и какой-то далекий берег, что выглядит довольно гористым: не холмы, а настоящие горы. Похоже, плавание продолжается уже не один день, поскольку сейчас явно утро, судя по солнцу, которое, появляясь и исчезая в густых облаках брызг, светит с востока.
Полагаю, корабль еле продвигается, несмотря на то что его так швыряет. А море, похоже, становится всё страшнее.
С пугающим треском отламывается кусок мачты – я не знаю точного названия этой детали оснастки, – и при падении, увлекаемый лавиной воды, хлынувшей на палубу вместе с настоящим вихрем, он сносит часть бортика.
2Те, что внизу, наверное, думают, что терпят кораблекрушение… И в доказательство этого несколько мгновений спустя дверца люка приоткрывается, и оттуда высовывается седая голова Петра. Он смотрит, смекает и вовремя прикрывает люк, чтобы не дать потоку воды устремиться в его отверстие. Но затем, в промежутке между волнами, вновь открывает его и выпрыгивает наружу. Хватается за опоры, глядит на это адское зрелище, которое представляет собой море, и вместо всяких комментариев присвистывает и издает неразборчивые звуки.
Увидев его, Никомед начинает вопить: «Уйди! Уйди! Закрой ту дверцу. Если корабль отяжелеет, он пойдет ко дну. Хорошо еще, если мне не придется выбросить груз… Никогда такого шторма не видел! Уйди, говорю тебе! Мне не нужно, чтобы у меня под ногами путались обитатели суши. Здесь не место для садовников и…» Он не успевает продолжить, потому что еще одна огромная волна обрушивается на палубу, накрывая тех, кто на ней стоит. «Видишь?» – кричит он Петру, с которого льет вода.
«Вижу, но меня это не пугает. Я способен не только присматривать за насаждениями. Я родился на воде: у озера, правда… Но это то еще озеро!.. Прежде чем… стать земледельцем, я уже был рыбаком, и знаю…»
Петр совершенно спокоен и прекрасно справляется с бортовой качкой, расставив свои мускулистые ноги. Критянин следит за ним, пока тот к нему приближается.
«Не боишься?» – спрашивает он его.
«Даже не думаю!»
«А остальные?»
«Трое – рыбаки, как я, то есть были рыбаками… Остальные, кроме нашего больного, люди стойкие».
«Даже женщина?.. Смотри! Смотри! Держись!»
Снова лавина воды хозяйничает на палубе. Петр ждет, пока она схлынет, а потом говорит: «Мне бы такой прохлады этим летом… но что поделать! Ты спрашивал, что делает женщина? Молится… и тебе тоже неплохо было бы этим заняться. А где именно мы сейчас находимся? В Кипрском проливе?»
«Если бы! Я бы тогда прижался к острову и ждал, пока стихии успокоятся. Мы едва-едва на уровне Колонии Юлии или Беритуса[a], если тебе так больше нравится. И сейчас наступит самый разгул… Вон те горы – это Ливан».
[a] Beritus – латинская передача финикийского названия Бейрут.
«А ты не мог бы причалить там, в том селении?»
«Гавань неподходящая и рифы, и скалы. Невозможно. Осторожнее!..»
3Еще один водоворот, и отлетает еще один кусок мачты, задевая человека, которого не смыло в воду только потому, что волна отбрасывает его к какому-то препятствию.
«Иди вниз! Иди вниз! Видишь?»
«Вижу, вижу… А тот человек?..»
«Если он не умер, то придет в себя. Я не могу за ним смотреть… Сам видишь…» В самом деле, критянин ради жизней всех должен всё держать в поле своего зрения.
«Дай его мне. Женщина за ним поухаживает…»
«Всё, что угодно, только уйди!..»
Петр подползает к неподвижному человеку, хватает того за ступню и подтягивает к себе. Оглядывает, свистит… и бормочет: «У него голова треснула, как спелый гранат. Тут был бы нужен Господь… О, если б Он был здесь! Господь Иисус! Учитель мой, зачем ты нас покинул?» В его голосе слышна глубокая скорбь…
Он взваливает умирающего на плечи, сам обильно заливаясь кровью, и возвращается к люку. Критянин кричит ему: «Напрасный труд. Ничего не сделать. Сам видишь!..»
Но Петр под своей ношей делает ему знак, словно говоря: «Посмотрим», и цепляется за стойку, чтобы противостоять новой волне, затем открывает люк и кричит: «Иаков, Иоанн, сюда!» – и с их помощью опускает раненого, и, задраив дверцу, сам тоже спускается. В дымном свете висячих светильников они видят, что Петр окровавлен, и спрашивают: «Ты ранен?»
«Я нет. Это его кровь… Ну… помолитесь, чтобы… 4Синтика, взгляни сюда. Ты как-то мне сказала, что умеешь ухаживать за больными. Погляди вот на эту голову…»
Синтика перестает поддерживать сильно страдающего Иоанна из Эндора, подходит к столу, на который уложили несчастного, и смотрит.
«Тяжелая рана! Два раза такую видела, у двух рабов, одного побил хозяин, на другого свалился валун в Капрарола[b]. Хорошо бы воды, много воды, чтобы промыть и остановить кровь…»
[b] Капрарола – город в Италии в 50 км от Рима.
«Если тебе нужна только вода – ее тут сколько хочешь! Иаков, иди сюда с той кадкой. Вдвоем будет сподручнее». Они выходят и возвращаются насквозь промокшие.
И Синтика с помощью смоченных тряпок промывает рану и прикладывает к затылку компрессы… Но рана тяжелая. Кость обнажилась от виска до затылка. И тем не менее мужчина открывает затуманенные глаза, и в горле у него начинает хрипло клокотать. Его охватывает инстинктивный страх смерти.
«Молодец! Молодец! Теперь поправишься», – по-матерински утешает его гречанка, обращаясь к нему на греческом, так как он заговаривает по-гречески.
Мужчина, хотя и контуженный, заслышав родную речь, удивленно глядит на нее с едва заметной улыбкой и ищет руку Синтики… Мужчина – который, едва лишь начинает страдать, сразу становится ребенком и ищет женщину, которая всегда в таких случаях выступает в роли матери.
«Я попробую мазью Марии», – говорит Синтика, когда кровотечение уменьшается.
«Это же от болей…» – возражает Матфей, бледный как смерть, не знаю, от воздействия моря или от зрелища крови, или от того и другого вместе.
«О, Мария сделала ее Своими руками! И я буду пользоваться ею с молитвой… Вы тоже моли́тесь. Хуже от нее не будет. Масло всегда лечит…»
Она идет к мешку Петра, вынимает какой-то сосуд, по-моему, бронзовый, открывает его, берет немного мази и нагревает ее над лампой прямо в крышке этой ёмкости. Выливает ее на сложенную льняную ткань и прикладывает к раненной голове. Потом туго забинтовывает полосками, сделанными из льняного полотна. Кладет свернутый плащ под голову раненому, который, кажется, задремал, и садится возле него, молясь. Остальные тоже молятся.
5Наверху продолжается грохот, а корабль безостановочно то взмывает вверх, то низвергается вниз. Некоторое время спустя дверка открывается, и внутрь сваливается матрос.
«Что такое?» – спрашивает Петр.
«А то, что мы в опасности. Я пришел взять благовония и жертвенные подношения…»
«Оставь эти сказки!»
«Но Никомед хочет принести жертву Венере! Мы ведь в ее море…»
«Которое такое же бешеное, как она, – тихо ворчит Петр. Затем, громче: – Вы идите со мной. Идем на палубу. Видимо, нам придется потрудиться… Ты не боишься остаться с раненым и с теми двоими?» Двое – это Матфей и Иоанн из Эндора, которых изрядно потрепала морская болезнь.
«Нет, нет. Можете идти», – отвечает Синтика.
Едва выйдя на палубу, они сталкиваются с критянином, который, пытаясь разжечь благовония, разъяренно набрасывается на них, отправляя в трюм и крича: «Неужели вы не видите, что если не случится чуда, мы потонем? Первый раз! Первый раз с тех пор, как я хожу в море!»
«Вот увидите: сейчас он скажет, что это именно мы его сглазили!» – вполголоса произносит Иуда Алфеев.
И в самом деле, мужчина начинает кричать еще громче: «Проклятые израильтяне, что вы с собой принесли? Еврейские собаки, вы меня сглазили! Прочь! Я сейчас принесу жертву восходящей Венере…»
«Ничего подобного. Это мы принесем жертву…»
«Прочь! Вы варвары, вы демоны, вы…»
«Послушай! Я тебе клянусь, что если ты оставишь нас в покое, то увидишь чудо».
«Нет. Прочь!» – и он поджигает благовония, и как попало бросает их в море вместе с жидкостями, которые он перед тем предложил в качестве жертвы и пригубил, и еще неизвестно какими порошками. Но волны тушат фимиам – и море, вместо того чтобы утихнуть, начинает свирепствовать еще сильнее, унося прочь все ритуальные принадлежности и чуть ли не самого Никомеда…
«Прекрасный ответ от твоей богини! 6Теперь дело за нами. У нас тоже есть Одна, и Она чище этой, что родилась из пены, а потом… Спой, Иоанн, как вчера, а мы подхватим за тобой и посмотрим!»
«Да, посмотрим! Но если станет хуже, я брошу вас в море в качестве жертвы умилостивления».
«И ладно. Давай, Иоанн!»
И Иоанн заводит свою песню, а все остальные подпевают, включая Петра, который обычно никогда не поет, поскольку не попадает в тон. Критянин взирает на них, скрестив руки, с полусердитой, полуироничной улыбкой на лице. Затем, окончив песню, они молятся, воздев руки. Должно быть, это «Отче наш», но произнесенное на еврейском, и я ничего не понимаю. Затем они запевают еще громче. И так чередуют, бесстрашно и без остановки, несмотря на хлещущие по ним волны. Они даже не держатся за опоры и всё-таки стоят твердо, словно одно целое с досками палубы. И свирепость волн действительно потихоньку уменьшается. Они не прекращаются совершенно, равно как и ветер не стихает совсем. Но это уже не прежнее неистовство, и волны больше не достают до палубы.
Лицо критянина – это красочная картина изумления… Петр, не переставая молиться, искоса на него поглядывает. Иоанн улыбается и поет еще громче… Остальные вторят ему, всё явственнее перекрывая грохот по мере того, как море утихает до нормального волнения, а ветер – до нормальной силы.
«Ну? Что скажешь?..»
«Но что вы произносили? Что это за изречение?[c]»
[c] Буквально: что это за формула?
«Изречение об истинном Боге и Его святой Служительнице. Можешь ставить и налаживать паруса… Не тот ли это остров?»
«Да, это Кипр… И море в его проливе еще более спокойное… Удивительно! Но что это за звезда, которой вы поклоняетесь? Всё-таки Венера, нет?»
«Почитаете, – надо говорить. Поклоняются только Богу. Но это никакая не Венера. Это Мария. Мария из Назарета, Мария из дочерей еврейских, Мать Иисуса, Мессии Израиля».
«А то, другое, что это было? Это был не еврейский язык…»
«Нет: это наш диалект, нашего озера, нашего отечества. Но этого нельзя пересказать тебе, язычнику. Это речь, обращенная к Яхве, и знать ее могут только верующие. 7Пока, Никомед. И не жалей о том, чтó отправилось на дно. Одним… колдовством, что могло бы навлечь на тебя беду, будет меньше. Прощай, ладно? Ты что – осолонел?»
«Нет… Но… Извините… Я вас сначала оскорблял!»
«О, не имеет значения! Это последствия… культа Венеры… Идем, парни, к остальным…» – Петр, радостно сияя, направляется к люку.
Критянин догоняет их: «Слушайте! А тот мужчина? Умер?»
«Да нет! Возможно, мы скоро вернем тебе его здоровым… Еще одна проделка наших… злых чар…»
«О, извините, извините! Скажите же, где можно научиться им, чтобы они помогали? Я готов заплатить за это…»
«Прощай, Никомед! Это долгое занятие и… не дозволенное. Священные вещи нельзя доверять язычникам! Прощай! Всего хорошего, дружище! Всего хорошего!»
И сияющий Петр, а за ним и остальные, спускается вниз; и так же сияет утихомирившееся море, дует благоприятный для плавания умеренный мистраль, солнце заходит, а на востоке вырисовывается долька уже близкой к своему максимуму луны…