22 января 1946.

¹Иисус покинул Вифанию вместе с теми, кто приходил с Ним, то есть с Симоном Зелотом и Марциамом. Но к ним еще присоединилась и Анастатика, и она – вся под покрывалом – идет рядом с Марциамом, тогда как Иисус, чуть позади, с Симоном. Обе двоицы разговаривают на ходу. Каждая – о своём, о том, что для них важнее.

Продолжая уже начатый разговор, Анастатика говорит Марциаму: «Мне не терпится с ней познакомиться», – может быть, женщина имеет в виду Элизу из Бет-Цура. – «Представь, я не волновалась так сильно, даже когда шла на свадьбу или когда была объявлена прокаженной. Как мне Ее приветствовать?»^[1]
[1] Из дальнейшего ясно, что речь о Деве Марии.

А Марциам ей с ласковой и в то же время серьезной улыбкой: «О, по Ее настоящему имени! Мама!»

«Но я ведь Ее не знаю! Это не слишком фамильярно? Кто я такая, в конце концов, в сравнении с Ней?»

«Такая же, каким был я в прошлом году. А ты еще гораздо больше, чем я. Я был бедный сирота: грязный, напуганный, неотесанный. И всё же Она всегда называла меня сыном, с самой первой минуты, и стала мне настоящей матерью. В прошлом году я тоже трепетал от волнения, ожидая, когда Ее увижу. Но потом, как только увидел – больше уже не трепетал. И избавился от того страха, что был у меня в крови с тех пор, когда я своими ребячьими глазами увидел сначала неистовство природы, полностью уничтожившей мой дом и мою семью, а потом… Потом теми же ребячьими глазами мне довелось, пришлось увидеть, как человек может быть более жестоким хищником, чем шакал и упырь… Всё время дрожать, всё время плакать… чувствовать – вот здесь – тугой, жесткий, болезненный узел из страха, боли, ненависти, всего…  В считанные месяцы я познал всё зло, всё горе и жестокость, какие есть на свете… И уже не мог поверить, что где-то еще есть добро, любовь и защита…»

«Как это! Когда тебя уже взял Учитель?!.. И ты уже был среди Его учеников, таких добрых?!»

«Я всё еще дрожал, сестра… и всё еще ненавидел. О! мне нужно было время, чтобы убедить себя не бояться… И еще больше времени, чтобы перестать ненавидеть того, кто заставил страдать мою душу, показав ей то, во чтó может превратиться человек: в беса в обличье дикого зверя. Невозможно перенести страдания и обойтись без длительных последствий, особенно если ты ребенок… Остается отметина, потому что наше сердце еще нежное и хранит тепло маминых поцелуев, и сильнее нуждается в поцелуях, чем в хлебе. А вместо поцелуев получает удары…»

«Несчастный ребенок!»

«Да. Несчастный. Еще какой несчастный! Я уже не имел ни надежды на Бога, ни уважения к человеку… Я боялся человека. Даже рядом с Иисусом, даже в объятьях Петра я боялся… Говорил себе: „Возможно ли? О! долго это не продлится. Они тоже устанут быть добрыми…“ И всё мечтал попасть к Марии. Чья-то мама – это всё равно мама, правда ведь? И действительно, когда я Ее увидал, когда очутился в Ее объятиях, я перестал дрожать. Я понял, что прошлое в самом деле закончилось и что из преисподней я перебрался в рай… Последнюю боль я пережил, когда обо мне позабыли, оставив в стороне… Я всегда предполагал дурное. И громко заплакал. О, тогда! С какой любовью Она меня подхватила! С той минуты я больше не оплакивал свою маму и уже не дрожал. Мария – это услада и успокоение несчастных…»

«Вот и я тоже нуждаюсь в нежности и покое…» – вздыхает женщина.

«И скоро их обретешь. Видишь вон ту зелень? Там они и прячутся, в Гефсиманском доме».

«А Элиза тоже там? Но что я им скажу? Что скажут мне они?»

«Не знаю, там ли Элиза. Она болеет».

«О! она не умрет?! Кто меня тогда возьмет в дочери?»

«Не бойся. Он же сказал: „Ты обретешь мать и дом“. Так и будет. Пойдем чуть побыстрее вперед. Я не могу себя удержать, когда поблизости Мария».

Они ускоряют ход, и я больше не слышу их разговора.

²Зелот, видя, что они чуть ли не бегут по оживленной дороге, замечает Иисусу: «Они похожи на брата и сестру. Гляди, как хорошо сдружились».

«Марциам умеет общаться со всеми. Это редкая добродетель и такая необходимая для его будущего служения. Я стараюсь развить в нем это счастливое расположение души, поскольку оно ему очень пригодится».

«Ты формируешь его по Своему вкусу. Верно, Учитель?»

«Да. Его возраст Мне это позволяет».

«Тем не менее, Ты сумел сформировать и старого Иоанна Феликса…»

«Да. Ну, это потому, что он позволил себе полностью разрушиться и дал Мне воссоздать себя заново».

«Это правда. Я заметил, что самые большие грешники, когда обращаются, превосходят в праведности нас, людей, грешных относительно. Почему это?»

«Потому что их покаяние пропорционально их греховности. Безмерное. Поэтому оно сокрушает их под жерновами скорби и смирения. „Грех мой всегда предо мною“, – говорит псалмопевец^[2]. А это держит ум в смирении. Это благая память, когда воспоминание сопряжено с надеждой и с верой в Милосердие. Люди, совершенные наполовину, а то и менее чем наполовину, часто останавливаются, поскольку не имеют стимула в виде угрызения совести от серьезных согрешений и необходимости исправляться, чтобы продвинуться к настоящему совершенству. Они застаиваются, словно неподвижные воды, и довольствуются тем, что прозрачны. Но даже самая прозрачная вода, если не очищается течением от частиц пыли, от наносимого ветром мусора, в конце концов становится илистой и загрязненной».
[2] Пс. 50:5.

³«А пыль и мусор – это те недостатки, которым мы позволяем в себе существовать и сохраняться?»

«Да, Симон. Вы еще слишком малоподвижны. Ваше движение к совершенству почти неощутимо. Разве вы не знаете, что время течет быстро? Неужели вы не понимаете, что в оставшийся промежуток времени вам надо изо всех сил стараться стать совершенными? Если в вас не будет силы совершенства, добытой посредством твердой решимости в это остающееся время, как вы сможете сопротивляться той буре, которую Сатана и его чада воздвигнут против Учителя и Его Учения? Наступит день, когда вы, потрясенные, будете спрашивать себя: „Как же мы могли сбиться с пути, мы, находившиеся с Ним в течение трёх лет?“ О, а ответ-то в вас самих, в вашей манере вести себя! Кто будет сильнее стремиться стать совершенным в это оставшееся время, тот и окажется более способным сохранить верность».

«Трёх лет… Так значит… О, мой Господь!.. Значит, следующей весной мы Тебя лишимся?»

«На этих деревьях завязались плоды, и когда они созреют, Я их отведаю. Но после плодов нынешнего года Мне уже никогда не попробовать нового урожая… Не отчаивайся, Симон. Отчаяние бесплодно. Знай и старайся укрепиться в праведности, чтобы суметь остаться верным в тот страшный момент».

«Да, буду стараться. Изо всех моих сил. Могу ли я рассказать это остальным? Чтобы они тоже подготовились?»

«Рассказать можешь. Но примут это лишь те, у кого сильная воля».

«А остальные? Погибнут?»

«Нет. Но их положение подвергнется суровому испытанию. Они будут подобны человеку, который считал себя сильным и обнаружил, что его повалили на землю и одолели. Будут растеряны. Подавлены. Наконец, смирятся! Так как – поверь, Симон – без смирения невозможно двигаться дальше. Гордость – это то основание, на котором зиждется Сатана. Зачем таить ее в своем сердце? Неужели это жуткое существо – приятный наставник?»

«Нет, Учитель».

«И всё-таки вы оставляете в сердце точку опоры, кафедру для его выступлений. Вы набиты гордостью. Она у вас для всего и по всякому поводу. Даже то, что вы „Мои“, – это предмет вашей гордости. Неужели же, о неразумные люди, вас не исцеляет само сопоставление того, чтó вы есть, с Тем, кто вас избрал? Вы будете святыми не потому, что вы призваны Мной. Всё зависит от того, какими вы станете после Моего призвания. Святость – это здание, которое каждый возводит самостоятельно. Премудрость может подсказать ему способ и план постройки. Но непосредственно трудиться придется вам». 

«Это так. Но значит, мы не погибнем? После того испытания мы станем более святыми, приобретя смирение?..»

«Да». Короткое и строгое да.

«Ты это утверждаешь, Учитель?»

«Я это утверждаю».

«Хорошо бы нам оказаться святыми до того испытания…»

«И Я бы этого хотел, причем от всех».

«От всех! Мы пройдем это испытание неодинаково?»

«Вы не будете одинаковы ни до, ни во время него, ни после. Хотя ко всем Я обращался с одним и тем же словом…»

«И с одной и той же любовью, Учитель. Мы сильно виноваты перед Тобой…»

Иисус вздыхает…

⁴После довольно продолжительного молчания Зелот собрался было заговорить, но навстречу им торопятся апостолы и учени­ки, повстречавшие Марциама у первых склонов Гефсимании, и Симон умолкает, в то время как Иисус отвечает на все их приветствия и затем бок о бок с Петром продолжает путь в сторону оливковой рощи и дома.

Петр сообщает, что они были начеку с самого рассвета, что Элиза всё еще страдает в доме Иоанны, что накануне вечером приходили какие-то фарисеи, что… что… что… целая куча довольно путаных новостей, после чего, наконец, следует вопрос: «Как Лазарь?», на который Иисус дает исчерпывающий ответ.

Петр, крайне любопытный, не в силах удержаться и спрашивает: «И… ничего, Господь? Никаких… известий?..»

«Пока да. В свое время ты их получишь. Где Марциам с той женщиной? Уже в доме?»

«О, нет! Женщина не посмела идти дальше. Села на уступе и ждет Тебя. Марциам… Марциам куда-то запропастился. Может, забежал в дом».

«Пойдем скорее».

Но, несмотря на скорую ходьбу, они не успевают дойти до дома, как оттуда, приветствуя Его, уже выходят Мария со Своей невесткой, Саломеей, Порфирией и женами Варфоломея и Филиппа. Иисус здоровается с ними издалека и направляется к тому месту, где скромно расположилась Анастасика, берет ее за руку и подводит к Марии и другим женщинам.

«Вот, цветок к нынешней Пасхе, Мать. На этот раз только один. Но пусть Тебе будет приятно, ведь это Я привел ее к Тебе».

Женщина встает на колени.

Мария наклоняется и поднимает ее со словами: «Место дочерей – на сердце, а не у ног своих мам. Иди сюда, дочь. Давай познакомимся лично, так как наши души уже знакомы. Вот наши сестры: те, что пришли. Другие еще придут. И пусть это будет милая семья, где между всеми царят любовь и святость во славу Божью».

Ученицы обмениваются поцелуем любви и приглядываются друг к другу. Они заходят в дом и поднимаются на террасу, окруженную серо-зеленым морем сотен олив. И разделяются на две группы: Иисус остается с мужчинами, женщины собираются отдельно, вокруг новоприбывшей. Возвращается Сусанна, ходившая с мужем в город. Приходит Иоанна с детьми. Появляется Анналия со своим ангельским лицом. Иаир же, затесавшийся среди учеников, когда те бежали к Иисусу, возвращается со своей дочерью, и она идет в женскую половину, поближе к Марии, которая гладит ее по голове.

Мир и любовь царят в этом людском собрании. Потом начинается закат, и прежде чем отпустить тех, кому надо возвращаться к себе домой или в приютивший их дом, Иисус собирает всех на молитву и благословляет. Затем прощается с ними, оставаясь с теми, что предпочитают тесниться в Гефсиманском доме или ночевать под оливами, но не удаляться от него. Таким образом, из женщин остаются Мария, Мария Алфеева, Саломея, Анастатика и Порфирия, из мужчин – Иисус, Петр, Андрей, Иаков и Иуда Алфеевы, Иаков и Иоанн Зеведеевы, Симон Зелот, Матфей и Марциам.

⁵Ужин быстро окончен. А после Иисус приглашает Свою Мать и Марию Алфееву пройтись вместе с Ним и учениками по тихой оливковой роще. Видимо, три других женщины тоже бы охотно пошли. Однако Иисус не зовет их, а, наоборот, говорит Саломее и Порфирии: «Поговорите о святых вещах с вашей новой сестрой, а потом ложитесь спать и не ждите нас. Да пребудет с вами мир». И три женщины подчиняются своей участи.

Петр немного обижен и молчит, остальные же разговаривают, пока вся группа направляется прямо к валуну будущей агонии Иисуса. Они садятся на откосе лицом к Иерусалиму, который медленно успокаивается после дневного переполоха.

«Зажги несколько веток, Петр», – велит Иисус.

«Зачем?»

«Затем, что Я хочу прочесть вам то, что пишут Иоанн и Синтика. Именно поэтому – пойми это ты, недовольный, – именно поэтому Я не взял с Собой трех наших женщин».

«Но моя жена присутствовала в тот вечер!..»

«Исключить одну лишь Саломею, давнюю ученицу, было бы некрасиво… В конце концов это даст тебе возможность отпустить на волю свой язык и рассказать своей благоразумной жене то, что ты сейчас услышишь».

Петр, польщенный похвалой в адрес Порфирии и разрешением посвятить ее в тайну, моментально перестает дуться и принимается за разведение яркого костра, от которого поднимаются языки пламени, прямые и неподвижные в безветренном воздухе.

⁶Иисус вынимает из-за пояса оба письма, разворачивает их и читает посреди внимающего круга из одиннадцати лиц.

«Иисусу из Назарета – почтения и благословения. Марии из Назарета – благословения и мира. Святым братьям – мира и здравия. Горячо любимому Марциаму – мира и нежности.

Слезы и улыбки в моем сердце и у меня на лице, пока я сижу и пишу это письмо всем вам. Воспоминания, ностальгия, надежды и чувство выполненного долга переполняют меня. Передо мной всё прошлое, имеющее для меня значение, то есть то, что началось двенадцать месяцев тому назад, и из моего сердца изливается благодарственный псалом Богу, чрезвычайно милостивому ко мне, грешнику. Будь же Ты благословен, и вместе с Тобой – Святая, подарившая Тебя миру, и еще одна мать, которую я вспоминаю как воплощенное сострадание, и да будут с Тобою благословенны Петр, Иоанн, Симон, Иаков и Иуда, и другой Иаков, и Андрей, и Матфей, и наконец дражайший Марциам, которого я ношу в сердце и благословляю, за всё то, что вы дали мне с того момента, как я узнал вас, и до того, когда я вас покинул! Ох, не по своей воле! Да простит Бог тех, кто оторвал меня от вас! Да простит их Бог. И да умножит во мне мою собственную способность прощать. Пока с Его помощью и вместе с Ним мне это удается. Но в одиночку – нет, я бы этого еще не смог, поскольку слишком сильно болит рана, которую мне нанесли, оторвав меня от истинной Жизни, от Тебя, Святейший. Слишком сильно болит, несмотря на то что Твои утешения – это постоянно льющийся на меня бальзам…»

⁷Иисус пробегает глазами много строк не читая, и снова принимается читать: «Моя жизнь…» Однако Петр, который, взяв пылающую ветку и держа ее высоко, чтобы Учитель мог лучше видеть, стоит возле Учителя, вытянув шею и пытаясь разглядеть написанное, заявляет: «Нет, нет, не то! Почему Ты не читаешь, Учитель? Тут еще много чего в середине! Я грубое животное, но не настолько, чтобы совсем не уметь читать. Вот я читаю: „Обещанное Тобой превзошло мои ожидания…“»

«Ну ты несносный! Хуже мальчишки!» – с улыбкой говорит Иисус.

«Конечно! Я уж почти старик! Поэтому во мне больше лукавства, чем в ребенке».

«Должно было бы быть побольше и осторожности».

«Она хороша для врагов. Здесь мы среди друзей. Тут Иоанн говорит о Тебе интересные вещи. Мне хочется их узнать. Чтобы я тоже мог справиться, когда Ты отошлешь меня, как товар, куда-нибудь подальше. Давай, читай всё! Мать, скажи Ему Сама, что это нечестно – сообщать нам новости, сортируя их, как груду рыбешек: то долой! это долой! Нет уж, водоросли, ил, мелкую рыбу, изысканную рыбу – всё давай! Помогите же мне, вы! А то похожи на сборище статуй! Вы меня сердите! И они еще смеются!»

Трудно не засмеяться, глядя на это возбуждение Петра, что прыгает туда-сюда, словно ретивый жеребенок, потрясая своей горящей веткой и не обращая внимания на сыплющиеся на него искры. Исусу приходится уступить, чтобы утихомирить его и иметь возможность продолжить чтение.

«Обещанное Тобой превзошло мои ожидания от Твоих обещаний. О, святой Учитель! Когда в то печальное зимнее утро Ты пообещал мне, что будешь приходить и утешать Своего грустного ученика, я не понял истинного значения Твоего обещания. Горе и человеческая ограниченность подавляли способности моего духа, и он был бессилен понять размах Твоего обещания.

Будь же благословен, духовный Гость моих ночей, которые стали не отчаянием и болью, как я предполагал, но ожиданием Тебя или радостной встречей с Тобой. Ночь, этот ужас больных и изгнанников, одиноких и преступников, превратилась для меня, истинно Счастливого^[3] исполнять Твою волю и служить Тебе, в „ожидание мудрыми девами прихода жениха“. Более того, у моей жалкой души есть нечто большее. Она обладает блаженством невесты, ждущей своего Возлюбленного, что приходит в брачные покои и всякий раз дарует ей радость первой встречи и ободряющий восторг единения.
[3] Игра слов: Феликс (старое имя Иоанна) значит счастливый.

О, мой Учитель и Господь, благословляя Тебя за то многое, что Ты мне даешь, прошу Тебя вспомнить о двух других данных Тобой обещаниях. Важнейшее для такого слабого человека, как я, – не дать мне дожить до Твоего скорбного часа. Тебе известна моя слабость! Не допусти, чтобы тот, кто благодаря Твоей любви отрешился от ненависти, был вынужден, ненавидя Твоих палачей, снова облечься в эти колючие и жгучие одежды ненависти. Второе – для Твоего бедного ученика, тоже слишком слабого и не достигшего совершенства. Будь рядом со мной, как Ты сказал, в час моей кончины. Теперь, когда я знаю, что для Тебя не существует расстояний, и ни моря, ни горы, ни реки, ни человеческие желания не могут помешать Тебе даровать тем, кто любит Тебя, утешение в виде Твоего ощутимого присутствия, я уже не сомневаюсь, что смогу увидеть Тебя, когда буду испускать дух. Приди, Господь Иисус! Приди скорее и введи меня в покой.

⁸А теперь, рассказав о моей душе, я сообщу Тебе новости о моей работе.

У меня много воспитанников из всяких народов и из всех краев. Чтобы не травмировать тех или иных, я поделил дни и чередую: один день – для язычников, другой – для верных, и с немалой пользой, учитывая отсутствие здесь педагогов. Заработок отдаю бедным и этим привлекаю их ко Господу. Я снова взял свое старое имя: не потому, что люблю его, а из осторожности. Когда я принадлежу миру, я – Феликс. Когда же принадлежу одному Иисусу, я – Иоанн: Божья благодать. Филиппу я объяснил, что мое настоящее имя Феликс, а Иоанном меня прозвали лишь для того, чтобы отличать от собратьев. И это не вызвало у него никакого удивления ввиду той легкости, с которой мы меняем имена или даем себе прозвища.

Надеюсь хорошенько тут поработать, чтобы приготовить путь моим святым братьям. Будь я покрепче – я бы с удовольствием прошелся по этим равнинам, возвещая Твое Имя. Но, возможно, мне еще удастся это сделать в начале лета или во время осенней прохлады. И лишь бы были силы, я это сделаю. Чистый воздух Антигонии, эти сады, такие безмятежные и красивые, цветы, дети, курочки, расположенность ко мне садовников и, главное, огромная, мудрая, дочерняя любовь Синтики, – всё это мне очень на пользу. Я бы сказал, что иду на поправку. Синтика так не считает, хотя это ее мнение обнаруживается лишь в усердных и непрестанных заботах обо мне: о моем питании, о моем отдыхе, о том, чтобы я не подхватил простуду… Но я чувствую себя лучше. А может, это просто чувство, возникающее после доблестно выполненного долга? Так утверждает Синтика. И мне хотелось бы знать, права ли она. Ведь долг – вещь нравственная, тогда как болезнь – вещь телесная.

И еще мне хотелось бы знать, в самом ли деле Ты приходишь или только являешься моим духовным чувствам, но до того полноценно, что я не могу разобрать, где заканчивается реальность Твоего физического Присутствия.

Дорогой и благословенный Учитель, Твой Иоанн преклоняет колени, прося у Тебя благословения. Твоей Матери, Марии, моим святым братьям – мир и благословение. Марциаму – поцелуй, пусть не забывает отсылать Твои святые слова, которые являются хлебом для изгнанников, трудящихся в винограднике Господа“.

Вот такое письмо от Иоанна… Ну, что скажете?»

Впечатления накладываются друг на друга… Но сильнее всего впечатление о присутствии Иисуса. К Нему пристают с расспросами… как такое может быть, может ли быть вообще, и видит ли это Синтика и т.д.

⁹Иисус жестом просит тишины и открывает свиток Синтики.

Читает: «„Синтика – Господу Иисусу со всей любовью, на какую способна. Твоей благословенной Матери – преклонение и хвала. Братьям в Господе – признательность и благословение. Марциаму – объятия его далекой сестры.

Иоанн рассказал Тебе, о Учитель, о нашей жизни. Он очень связно рассказал и о том, что делает он, и о моих женских занятиях. У меня маленькая школа, заполненная девочками, и я много приобретаю духовно, потому что приобретаю их для Тебя, о мой Господь, говоря об истинном Боге в процессе той же работы. Тут, в этой местности, где перемешано столько народов, целый запутанный клубок религий. До того запутанный, что… на деле им уже не следуют – это какие-то обрывки религий, от которых уже никакого толка. Среди них – суровая и непримиримая вера израильтян, что своей тяжестью обрывает и так уже потертые связи с другими верами, ничего при этом не достигая.

Иоанн, имея учеников, должен действовать с осторожностью. Я же со своими девочками чувствую себя свободнее. Быть женщиной – это всегда какая-то ущербность, настолько, что семьи разных вероисповеданий не беспокоятся, если их девочки находятся вместе в одной школе. Достаточно того, что они обучаются прибыльному искусству вышивания. И пусть будет благословенно то пренебрежительное представление, какое мир имеет о нас, женщинах, так как оно позволяет мне всё больше и больше расширять поле моей деятельности. Вышивки идут нарасхват, слава распространяется, издалека приходят знатные женщины. Со всеми у меня есть возможность поговорить о Боге… О! даже нити, что становятся цветами, животными, звездами на ткацком станке или на ткани, могут, было бы желание, помочь направить души к Истине. Обладая знанием разных языков, я могу использовать греческий в общении с греками, латынь – с римлянами, еврейский – с евреями. Более того, с этим последним при помощи Иоанна у меня дела всё лучше и лучше.

Еще одно средство проникнуть в души – это мазь Марии. Я наделала много этой мази, свежей, из имеющихся здесь масел, а для освящения добавила в нее частицу той, оригинальной. Язвы и боли, раны и грудные заболевания проходят бесследно. Правда, во время растирания и бинтования я только и делаю, что повторяю два святых имени: Иисус и Мария. К тому же, обыграв греческое именование Христа, я назвала этот бальзам ‚Христово Миро‘^[4]. А разве это не так? Разве в нем не присутствует целебная эссенция породившего Тебя Божьего Мира^[5], о драгоценный Елей, делающий нас царями? Мне часто приходится не ложиться спать, чтобы снова и снова ее готовить, и я просила бы Святую приготовить еще мази и прислать мне ее на праздник Кущей, чтобы можно было подмешивать ее к той, что сделана руками ничтожной рабы Божьей. Однако если, делая так, я поступаю неправильно, скажи об этом, Господь, и я больше никогда не буду так делать.

[4] Греч. Χριστός может означать как «Помазанник», так и «целебная мазь» (кстати, как и итальянское unto), поэтому название может быть прочитано как «Целебное миро», «Целебная благовонная мазь».

[5] Здесь миро (ит. mirra) относится к лицу Богородицы.

¹⁰Дорогой Иоанн меня много хвалит. А что же тогда мне сказать о нем? Он сильно страдает, но он человек поразительной стойкости. Не знай я о его тайне, меня бы это изумляло. Но с той ночи, когда, возвратившись от одного больного, я обнаружила его восторженным и преображенным, услышала его слова и пала ниц, догадавшись, что Ты сам предстоишь перед Своим служителем, я больше не изумляюсь. Возможно, кое-кто из наших братьев удивится, услышав, что я не сожалею о том, что и у меня нет такого же ви́дения. Но с чего мне сожалеть? Что бы Ты ни дал – всё хорошо и всего достаточно. Каждый получает то, чего заслуживает и что ему необходимо. Следовательно, это хорошо, что Иоанн видит Тебя явно, а я ощущаю Тебя только духом.

Счастлива ли я? Как женщина я оплакиваю то время, когда была с Тобой и Марией. Но как душа я в высшей степени счастлива, потому что только теперь я служу Тебе, мой Господь. Я считаю, что время – это ничто. Думаю, что послушание – это плата за вход в Твое Царство. Думаю, что помогать Тебе – это милость, превосходящая то, о чем Твоя жалкая раба могла лишь мечтать в моменты восторга, а Ты позволил мне Тебе помогать. Думаю, что будучи пока в разлуке, я в конце концов обрету Тебя навечно. И распеваю песнь Иоанна, как делает весною какой-нибудь жаворонок в золотистых полях Эллады. Мои девочки тоже ее поют, так как считают ее красивой. Я разрешаю им петь ее под ритм ткацкого станка, так напоминающего ритм вёсел в тот далекий день, поскольку думаю, что произнесение Твоего имени, о Мать, предрасполагает к Благодати.

Иоанн просит меня присовокупить известие о том, что он отправил к Тебе одного замечательного антиохийца по имени Николай. Это его первое приобретение для Твоего стада. Очень надеемся, что Николай не разрушит того представления, какое есть о нем в нашем сердце.

Благослови Твою рабу, Господь. Благослови ее и Ты, Мать. Благословите меня все: вы, святые, и ты, благословенное дитя, возрастающее в премудрости возле Господа“.

Так пишет Синтика. И еще она добавила одно примечание без ведома Иоанна. В нем она сообщает: „Иоанн преуспевает и укрепляется только в духе. Прочее, несмотря на все старания, расстраивается. Он очень рассчитывает на начало лета. Я не думаю, что он сумеет сделать то, о чем говорит. Думаю, зима задушит теплящуюся в нем жизнь… Но он умиротворен. И освящает себя своими делами и своим страданием. Поддержи его силы Своим присутствием, о мой Господь! Прошу Тебя, подвергни меня любому наказанию в обмен на этот дар для Твоего ученика. Посылая эти письма через Толмая к Лазарю, молю Тебя, скажи ему и его сестрам, что мы помним об их доброте к нам и что постоянно и горячо за них молимся“».

Все снова обмениваются впечатлениями.

¹¹Андрей наклоняется, чтобы о чём-то спросить Марию, и удивленно застывает, увидев на Ее лице слезы. «Плачешь?» – спрашивает он.

«Почему Она плачет? Отчего так? Мать!» – говорят многие.

«Я знаю, почему Она плачет», – произносит Марциам.

«Почему же?»

«Потому что Иоанн напомнил о смерти Господа».

«Ну да. Правда! А откуда он о ней знает, если его уже не было, когда Ты ее предсказывал?»

«Он узнал это от Меня, в утешение себе».

«Хм! Утешение!..»

«Да, утешение. Обещание, что ему не придется долго ждать, чтобы обрести Царство. Он этого заслуживает, поскольку превзошел вас в устремленности и послушании. Вернемся в дом. Давайте подготовим наши ответы, чтобы передать их Толмаю, а ты, Марциам, прибавь свои записи».

«А, понимаю! понимаю! Он же писал про них!..»

«Да. Идемте. Завтра пойдем в Храм…»