4 февраля 1946.

¹Многие ученики и ученицы распрощались и вернулись в приютившие их дома или снова отправились теми путями, какими пришли.

В этот прекрасный позднеапрельский полдень в доме Лазаря остаются собственно ученики, особенно те, кто посвятил себя делу проповеди. А именно: пастухи, Ерм и Стефан, священник Иоанн, Тимон, Эрмастей, Иосиф из Эммауса, Соломон, Авель из Вифлеема Галилейского, Самуил и Авель из Хоразина, Агап, Азер и Исмаил из Назарета, Илия из Хоразина, Филипп из Арбелы, лодочник Иосиф из Тивериады, Иоанн из Эфеса, Николай из Антиохии. Из женщин, помимо известных учениц, остаются Анналия, Дорка, мать Иуды, Мирта, Анастасика и дочери Филиппа. Ни дочери Иаира Мириам, ни самого Иаира я уже не вижу. Возможно, он вернулся туда, где останавливался.

Они не спеша прогуливаются во дворах или же на террасе дома, в то время как вокруг Иисуса, сидящего у постели Лазаря, собрались почти все женщины и все пожилые ученицы. Они слушают Иисуса, который разговаривает с Лазарем, описывая ему края, пройденные за последние недели перед пасхальным паломничеством.

²«Ты появился как раз вовремя, чтобы спасти этого малыша, – комментирует Лазарь, выслушав повествование о крепости в Кесарии Филипповой и показывая на младенчика, блаженно спящего на материнских руках. И добавляет: – Красавец! Женщина, дашь мне взглянуть на него поближе?»

Дорка встает и к восторгу больного беззвучно, но торжественно передает ему свое дитя.

«Красавец! В самом деле хорош! Сохрани тебя Господь и дай тебе расти здоровым и святым».

«И верным своему Спасителю. Если он не станет таким, я бы предпочла, чтобы он умер. Даже теперь. Всё, что угодно, кроме неблагодарности Господу со стороны спасенного!» – твердо произносит Дорка, возвращаясь на свое место.

«Господь всегда приходит вовремя, чтобы спасти, – говорит Мирта, мать Авеля из Вифлеема. – Мой был не менее близок к смерти – и какой смерти! – чем младенец Дорки. Но Он пришел… и спас. Какой страшный момент!..» Мирта всё еще бледнеет при этом воспоминании…

«Значит, Ты и ко мне придешь вовремя, не так ли? Даровать мне покой…» – говорит Лазарь, гладя ладонь Иисуса.

«А тебе разве немного не полегчало, брат мой? – спрашивает Марфа. – Со вчерашнего дня ты мне кажешься бодрее…»

«Да. И сам этому удивляюсь. Может быть, Иисус…»

«Нет, дружище. Просто Я вливаю в тебя Свой мир. Твоя душа насыщена им, и это усыпляет твои телесные страдания. Божье распоряжение – чтобы ты страдал».

«И умер, скажи и это. Ну что ж… да совершится Его воля, как Ты учишь. С этой минуты я больше не стану просить ни исцеления, ни облегчения. Я столько получил от Бога (и он невольно глядит на свою сестру Марию), что справедливо будет в обмен на всё полученное проявить послушание…»

³«Сделай еще больше. Смиренно переносить скорбь – это уже много. Но ты придай ей бóльшую значимость».

«Какую, мой Господь?»

«Принеси ее в жертву во искупление людей».

«Я такой же бедный человек, Учитель. Я не могу надеяться быть искупителем».

«Это ты так считаешь. Но ты ошибаешься. Бог сделался Человеком, чтобы помочь людям. Но и люди в состоянии помочь Богу. В час Искупления дела праведников будут объединены с Моими. Праведников, умерших столетия назад, живущих или будущих. Ты же отныне присоедини к ним свои. Это так прекрасно – сливаться с бесконечным Добром, прибавляя к нему то из нашего ограниченного добра, что мы в силах дать, и думать: „Я тоже содействую, Отче, благу моих братьев“. Не может быть более великой любви ко Господу и к ближнему, чем та, что способна страдать и умереть ради славы Господа и ради вечного спасения наших братьев. Спасаться ради самих себя? Этого мало. Это „наименьшая степень“ святости. Спасать – вот что прекрасно. Отдать себя ради спасения других. Довести свою любовь до того, что превратиться ради спасения в жертвенный огонь. Тогда любовь совершенна. И такое великодушие будет величайшей святостью».

«Как это всё прекрасно, не правда ли, сестры мои?» – произносит Лазарь с мечтательной улыбкой на осунувшемся лице.

Марфа взволнованно кивает.

⁴Мария, сидящая на подушке у ног Иисуса в своей обычной позе смиренного и пылкого поклонения, говорит: «Может быть, это я – цена таких страданий моего брата? Скажи мне, Господь, пусть моя мука будет совершенной!..»

Лазарь восклицает: «Нет, Мария… Мне пришлось бы умереть от этого. Не вонзай себе в сердце стрелы».

Однако Иисус в высшей степени искренне говорит: «Конечно так! Я слышал, как молился и как душевно трепетал твой добрый брат. Но это не должно приносить тебе муку, которая тяготит. А наоборот – вызывать желание стать совершенной, из-за того, что ты так дорого стоишь. И ликование! Ликование, оттого что Лазарь, вырвав тебя у дьявола…»

«Не я! Это Ты, Учитель».

«…вырвав тебя у дьявола, заслужил у Бога будущую награду, благодаря чему о нем заговорят люди и ангелы. И как о Лазаре, так заговорят и о других мужах и особенно женах, что своим подвигом вырвали добычу у Сатаны».

«Кто это? Кто это?» – любопытствуют женщины, и каждая, возможно, надеется, что это она.

⁵Мария, мать Иуды, ничего не говорит, а только смотрит и смотрит на Учителя…

Иисус тоже на нее смотрит. Он мог бы внушить ей надежды, Он этого не делает. Не разрушает их, но и не внушает. Отвечает всем: «Узнаете на Небе».

Все еще обеспокоенная мать Иуды спрашивает: «А если она туда не попадет, хотя и стремится? Какая участь ее ожидает?»

«Такая, какую заслуживает ее добрая душа».

«Небо? Но, Господь, как сможет чья-то жена, сестра или мать, которой… которой не удалось спасти тех, кого она любит, и они оказались осуждены, обрести Райское состояние, пусть даже она будет в Раю? Разве Ты не понимаешь, что она никогда не будет радоваться, потому что… плоть от ее плоти и кровь от ее крови заслужили вечное осуждение? Я думаю, что не смогу наслаждать­ся, видя любимого мною человека в жестоких муках…»

«Ты ошибаешься, Мария. Созерцание Бога, обладание Богом – источники столь бесконечного блаженства, что для таких блаженных не существует мук. Деятельные и готовые помочь тем, кого еще можно спасти, они уже не страдают за отсеченных от Бога, а значит от себя самих, пребывающих в Боге. Общение святых предназначено для святых».

«Но если они помогают тем, кого еще можно спасти, это значит, что те, кому они помогают, пока еще не святые», – возражает Петр.

«Но имеют желание быть ими, хотя бы пассивное. Божьи святые помогают и в материальных нуждах тоже, чтобы их пассивное желание переменилось на активное. Понимаешь Меня?»

«И да, и нет. Вот, например, если б я был на Небе и видел, допустим, какое-то мимолетное благое побуждение у… фарисея Илии, скажем, что бы я сделал?»

«Воспользовался бы всеми средствами, чтобы усилить его благие побуждения».

«А если бы это ни к чему не привело? Что тогда?»

«Тогда, после того как он будет осужден, ты бы потерял к нему интерес».

«А если он, как оно есть и сейчас, был бы всячески достоин осуждения, но был бы мне дорог – чего никогда не будет – чтó я должен был бы делать?»

«Прежде всего знай, что ты сам рискуешь подвергнуться осуждению, говоря, что он тебе не дорог и не будет таковым; далее – знай, что если бы ты был на Небе, став одним целым с Милосердием, ты бы молился о нем, о его спасении, до самого суда над ним. Будут души, которые спасутся в последний момент после того, как за них молились всю жизнь».

⁶Входит слуга и сообщает: «Пришел Манаил. Хочет видеть Учителя».

«Пусть заходит. Наверняка он хочет поговорить о чем-то серьезном».

Женщины благоразумно удаляются, а вслед за ними и ученики. Однако Иисус подзывает Исаака, священника Иоанна, Стефана и Ерма, а также учеников-пастухов Матфия и Иосифа. «Вам тоже лучше знать, раз вы ученики», – поясняет Он.

Манаил входит и кланяется.

«Мир тебе», – здоровается Иисус.

«Мир Тебе, Учитель. Солнце заходит. Мои первые шаги после субботы – к Тебе, мой Господь».

«Хорошо ли провел Пасху?»

«Хорошо!! Там, где Ирод с Иродиадой, ничего хорошего быть не может! Надеюсь, что я вкушал с ними агнца в последний раз. Я больше не останусь с ними надолго даже под угрозой смерти!»

«Полагаю, ты совершаешь ошибку. Оставшись, ты можешь послужить Учителю…» – возражает Искариот.

«Это правда. И именно это меня до сих пор удерживало. Но как же всё это отвратительно! Меня мог бы заменить Хуза…»

Варфоломей замечает ему: «Хуза – не Манаил. Хуза – это… Да, он лавирует. И никогда бы не обличил своего хозяина. Ты искреннее».

«Это правда. И твое суждение верно. Хуза – придворный. Он поддается обаянию царственности… Царственности! Что я говорю?! Царственной грязи! Но, находясь при царе, он сам себе кажется царем… И трепещет от царской немилости. В прошлый вечер он был похож на побитую собаку, когда чуть ли не приполз к Ироду, который вызвал его после того, как до него дошли жалобы выгнанной Тобой Саломеи. Хуза оказался в очень затруднительном положении. У него на лице было написано желание спасти себя любой ценой, хотя бы даже и осудив Тебя, сделав Тебя виноватым. Но Ирод!.. Он хотел просто посмеяться за спиной этой девицы, которую сам уже не может терпеть, так же как не может терпеть ее мать. И он хохотал как сумасшедший, слушая, как Хуза пересказывает Твои слова. И повторял: „Они еще слишком, слишком мягкие для этой молодой… (и вставил такое неприличное слово, что я не стану Тебе его повторять). Ему надо было бы наступить на ее похотливую грудь… Но Он бы тогда осквернился!“ И продолжал хохотать. Потом, сделавшись серьезным, сказал: „Тем не менее… оскорбление, заслуженное женщиной, не позволительно в отношении короны. Я великодушен (это его бредовая идея, и поскольку никто его так не называет, он делает это сам) и прощаю Рабби, в том числе и потому, что сказанное Им о Саломее – правда. Но всё-таки хочу, чтобы Он пришел ко Двору, и я бы простил Его совсем. Хочу поглядеть на Него, послушать Его и убедить Его сотворить чудеса. Пусть придет, и я сделаюсь Его покровителем“. Так он говорил в тот вечер. И Хуза не знал, что сказать. Он не хотел говорить монарху нет. А сказать да не мог. Потому что Ты, конечно же, не станешь угождать прихотям Ирода. А сегодня он мне сказал: „Ты наверное пойдешь к Нему… Объяви Ему мою волю“. Что я и делаю. Но… я уже знаю ответ. И всё-таки дай мне его, чтобы я мог его передать».

«Нет!» Это «нет» подобно разряду грома.

«Не наживешь ли Ты Себе слишком серьезного врага?» – спрашивает Фома.

«Даже палача. Но Я могу ответить только „нет“».

«Он станет нас преследовать…»

«О! через три дня он об этом уже и не вспомнит, – говорит Манаил, пожимая плечами, и прибавляет: – Ему пообещали… актрис… Завтра прибудут… И он позабудет обо всём!..»

⁷Возвращается слуга: «Хозяин, там Никодим, Иосиф, Елеазар и другие фарисеи и главы Синедриона. Желают тебя поприветствовать».

Лазарь вопросительно смотрит на Иисуса. Иисус понимает: «Пусть проходят! Охотно с ними поздороваюсь!»

Вскоре входят Иосиф, Никодим, Елеазар (тот праведный на обеде у Исмаила), Иоанн (что присутствовал на давнем обеде в Аримафее), еще один, которого зовут Иосия, некий Филипп, некий Иуда и, последний, Иоаким. Нескончаемые приветствия. Хорошо, что помещение просторное, иначе как бы оно вместило в себя все эти поклоны, размахивания руками и пышные мантии? Но несмотря на его размеры, в нем становится до того людно, что ученики решают улизнуть, оставив Иисуса с Лазарем. Судя по всему, им не верится, что они не попадутся на прицел сразу стольким членам Синедриона!

«Услышали, что ты в Иерусалиме, Лазарь, и пришли!» – говорит тот, чье имя Иоаким.

«Я изумлен и восхищен. Я уж начал забывать, как выглядит твое лицо…» – несколько иронично произносит Лазарь.

«Ну… понимаешь… Мы всё время хотели прийти. Но… Ты сам пропадал…»

«Непохоже, чтобы это было так! На самом деле, очень нелегко прийти к несчастному человеку!»

«Нет! Не говори так! Мы… уважали твое желание. Но теперь, когда… теперь, когда… правда, Никодим?»

«Да, Лазарь. Старые друзья возвращаются, хотят услышать, как твои дела, и почтить Рабби».

«Вы принесли мне какие-то новости?»

«Хм!.. Ну… Обыкновенные вещи… Мирские… Да…» – они искоса поглядывают на Иисуса, который неподвижно сидит на своем месте, несколько погруженный в себя.

⁸«Как это вы все успели собраться, когда сейчас едва закончилась суббота?»

«У нас было внеочередное заседание».

«Сегодня?! Какова же причина такой срочности?..»

Присутствующие бросают выразительные взгляды на Иисуса. Но Он погружен в себя…

«Много было поводов…» – отвечают они наконец.

«А они не касались Рабби?»

«Да, Лазарь. Его в том числе. А еще было вынесено суждение по одному серьезному случаю, коль скоро на праздники все мы оказались в городе…» – объясняет Иосиф Аримафейский.

«Серьезный случай? Какой?»

«Одна… ошибка… молодости… Хм! Н-да! Неприятный разговор, поскольку… Рабби, удели нам внимание. Ты из честных людей. Хотя мы и не Твои ученики, но мы Тебе не враги. В доме Исмаила Ты мне сказал, что я не далек от праведности»^[1], – говорит Елеазар.

«Это правда. И Я это подтверждаю».

«А я защищал Тебя против Феликса на званом обеде у Иосифа»^[2], – говорит Иоанн.

[1] В 335.11.

[2] См. 114.5–6.

«И это тоже правда».

«А эти единомысленны с нами. Сегодня нас позвали решать… и мы недовольны тем, чтó было решено. Поскольку решение осталось за противостоящим нам большинством. Твоя мудрость больше Соломоновой, выслушай же нас и рассуди».

Иисус буравит его Своим глубоким взглядом, затем произносит: «Говорите».

«Мы можем быть уверены, что нас не услышат? Потому как это… нечто ужасающее…» – говорит тот, чье имя Иуда.

«Закрой двери, занавéсь полог, и мы будем в могиле», – отвечает ему Лазарь.

⁹«Учитель, вчера вечером Ты сказал Елеазару, сыну Анны, что нельзя оскверняться никоим образом. Почему Ты это сказал?» – спрашивает Филипп.

«Потому что это следовало сказать. Он оскверняет себя. Но не Я, а священные книги говорят это».

«Это так. Но откуда Ты знаешь, что он оскверняется? Может быть, та девушка перед смертью Тебе рассказала?» – спрашивает Елеазар.

«Какая девушка?»

«Та, что умерла после изнасилования, а с ней – и ее мать; и неизвестно, убило ли их горе или они сами себя убили, или же их отравили, чтобы они не проговорились».

«Я ничего об этом не знаю. Я видел развращенную душу сына Анны. Ощущал ее зловоние. Сказал об этом. Больше ничего Я не знал и не видел».

«Но что же случилось?» – интересуется Лазарь.

«А то, что Елеазар, сын Анны, увидел девушку, единственную дочь одной вдовы, и… заманил ее под предлогом, что хочет заказать работу, поскольку они зарабатывали на жизнь шитьем одежды, и… надругался над ней. Девушка умерла… спустя три дня, и вместе с ней – ее мать. Но перед смертью, несмотря на полученные угрозы, рассказала всё своему единственному родственнику… Тот отправился к Анне предъявить обвинение и, не удовольствовавшись этим, рассказал об этом Иосифу, мне, другим… Анна велел его схватить и бросить в темницу. Оттуда он либо пойдет на смерть, либо никогда уже не выйдет. Сегодня Анна захотел узнать наше мнение по этому поводу», – рассказывает Никодим.

«Он бы не стал этого делать, если бы не знал, что мы уже в курсе», – бормочет сквозь зубы Иосиф.

«Да… В общем, с помощью видимости голосования и бутафорского правосудия было вынесено решение о чести и жизни троих несчастных и о наказании виновного», – заканчивает Никодим.

«И что же?»

«Что же! Понятное дело! Мы, голосовавшие за освобождение того мужчины и наказание Елеазара, были подвергнуты угрозам и изгнаны как злодеи. А что скажешь Ты?»

«Что Иерусалим Мне опротивел, и что самый зловонный нарыв в Иерусалиме – это его Храм, – медленно и страшно произносит Иисус и заканчивает: – Можете довести это до сведения тех, кто в Храме».

«А что сделал Гамалиил?»

«Как только услышал о случившемся, покрыл свое лицо и вышел со словами: „Пусть скорее придет новый Самсон и погубит развратных филистимлян“».

«Правильно сказал! И скоро он придет». Молчание.

¹⁰«А о Нем не было разговора?» – спрашивает Лазарь, указывая на Иисуса.

«О, конечно! В первую очередь. Нашелся кто-то, кто сообщил, что Ты назвал царство Израиля „ничтожным“. И поэтому про Тебя говорили как про богохульника и даже святотатца. Ведь царство Израиля от Бога».

«Ах, вот как?! А как же Понтифик назвал растлителя девуш­ки? Позорящего его служение? Ответьте-ка!» – просит Иисус.

«Он же сын Первосвященника. Ведь настоящий владыка у них там – всё равно Анна», – говорит Иоаким, робея от внушительного вида Иисуса, который стоит напротив него: высокий, вытянув руку вперед…

«Да. Владыка развращения. И вы хотите, чтобы Я не называл „ничтожной“ Страну, где в качестве Тетрарха у нас – подлый душегуб, а в качестве Первосвященника – сообщник насильника и убийцы?..»

«Возможно, она совершила самоубийство или умерла от горя», – шепчет Елеазар.

«Так или иначе, она убита ее насильником… И разве сейчас не становится третьей жертвой ее родственник, заключенный, чтобы не проговорился? И разве не оскверняется алтарь, когда к нему приближаются совершившие такие злодеяния? И разве не задушили справедливость, заставляя молчать праведных, которые слишком редко попадаются в Синедрионе? Да, пусть скорее приходит новый Самсон и разрушит это оскверненное место, уничтожит его, чтобы оздоровить!.. Я не просто назову ничтожной эту несчастную Страну, но ощущаю от нее такую невыносимую тошноту, что удалюсь от ее гнойной сердцевины, полной безвестных преступлений, от этого логова Сатаны… Я ухожу. Не от страха смерти. Я докажу вам, что не боюсь. Но ухожу, ибо еще не Мой час, и Я не стану отдавать жемчужин свиньям Израиля, но отнесу их смиренным людям, обитающим в лачугах, разбросанных по горам и долинам в бедных краях. Там, где пока еще умеют верить и любить, когда есть кому научить этому. Там, где под грубым одеянием есть дух, тогда как здесь туники и священные мантии, и даже эфод и нагрудник^[3] служат для прикрытия нечистой падали и таят в себе смертоносное оружие. Скажите им, что во имя истинного Бога Я обрекаю их на осуждение и, как новый Михаил^[4], изгоняю их из Рая. Причем навсегда. Их, что захотели быть богами, а стали бесами. Чтобы быть судимыми, им нет нужды умирать. Они уже осуждены. И без прощения».

[3] Детали облачения Первосвященника, описанные в Исх. 28; 39. Нагрудник, по сути квадратный карман, прикреплялся к эфоду, одеянию в виде искусно расшитого фартука. 

[4] Михаил – старший архангел (см. Дан. 10:13, 21).

¹¹Высокопоставленные члены Синедриона и фарисеи словно бы сделались маленькими, как будто съёжились перед этим устрашающим гневом Христа, который, наоборот, кажется гигантом, до того Его взор молниеподобен, а жесты – неистовы.

Лазарь стонет: «Иисус! Иисус! Иисус!» …

Иисус слышит его и, меняясь в голосе и внешнем облике, произносит: «Что с тобою, друг Мой?»

«О! Не будь таким грозным! Это уже не Ты! Как надеяться на милосердие, если Ты являешь Себя в таком грозном виде?»

«И всё же Я буду именно таким и даже более грозным, когда буду судить двенадцать колен Израиля. Но крепись, Лазарь. Кто верит в Христа, тот уже на суде…» Он снова садится.

Молчание. Наконец Иоанн спрашивает: «А как будут судить нас, что предпочли скорее понести оскорбления, чем солгать в правде?»

«По справедливости. Будьте стойкими и достигнете того, чего Лазарь уже достиг: дружбы с Богом».

Они встают. «Учитель, мы пойдем. Мир Тебе. И тебе, Лазарь».

«Мир вам».

«Пусть всё сказанное останется здесь», – умоляюще просят некоторые из них.

«Не бойтесь! Ступайте. Наставь вас Бог на всякое дело».

Они выходят. Остаются лишь Иисус и Лазарь. Немного погодя этот последний произносит: «Какой ужас!»

«Да. Какой ужас!.. Лазарь, Я пойду подготовлю наше отбытие из Иерусалима. Погощу у тебя в Вифании до окончания Опресноков»^[5]. И Он выходит…

[5] Праздник Опресноков начинался Пасхой и продолжался неделю.