15 февраля 1946.

¹Домик Соломона, тот, что я видела, не зная о его владельце, в мартовском видении 1944 г. о воскресении Лазаря^[1], – один из последних домов единственной и ведущей к реке улицы этой бедной захолустной деревушки. Деревушки лодочников, где домики… побогаче расположены вдоль пыльной улочки, а остальные наудачу разбросаны меж прибрежных деревьев. И их совсем немного. Думаю, что не наберется и пятидесяти. И они такие крошечные, что уместились бы в один многоквартирный дом современных больших городов. Сейчас, весною, они выглядят не так убого, поскольку их украсила ее свежесть – и на примитивных изгородях, что обозначают владения, по краям крыш и по периметру входных дверей появились гирлянды вьюнков или фестоны виноградной лозы, или приветливо улыбающиеся желтые цветки тыквы. Нет недостатка и в розах, что кажутся не совсем уместными среди корзин и сетей, желтизны цветущей горчицы и скромно качающихся первых бобовых стручков.

[1] Этот эпизод изложен дважды: в видении 23 марта 1944, изложенном в «Тетрадях за 1944 год», и в главе 548 настоящего Труда (видение 28 декабря 1946).

Да и улица выглядит не такой неказистой, поскольку камышовые заросли, которыми она заканчивается, не только увенчаны  твердыми шишками их пыльных наростов^[2], но украшены и пышными султанами элеохариса, а среди ленточных листьев камыша торчат мечи диких гладиолусов, щеголяющих в разноцветных колосьях своих соцветий, тогда как легкие вьюны с нитевидными стебельками обвивают по спирали наросты и стебли камыша и на каждом обороте оставляют весьма изящную чашеч­ку маленького цветка нежнейшего сиренево-розового оттенка. И в этих зарослях брачуются мириады птиц: кокетничают на верхушках стеблей, раскачиваются, свесившись с вьюнов, издают трели и оживляют красками зелень болотистых побережий.

[2] Под описание больше подходит не камыш, а разновидность рогоза.

Иисус толкает простенькую калитку, вводящую в огородик или во двор. Правда, если это был огород, то теперь это дикое скопище разросшихся трав; если же это был двор, он всё равно представляет собой буйство принесенных ветрами сорняков. Лишь несколько тыкв умудрились, зацепившись за одинокую лозу или за смоковницу, подняться вверх и раскрыть в улыбке уста своих цветков возле миниатюрных гроздьев лозы или мягоньких листочков смоковницы, у основания которых, в месте крепления черешка, находится твердый бутон едва сформировавшегося цветка. Крапива жжет голые ступни, да так, что Петр и Фома, подобрав два трухлявых весла, принимаются уничтожать эти беспокоящие сорняки, чтобы уменьшить их неприятное воздействие.

Тем временем Иаков с Иоанном пытаются отпереть массивный поржавевший замок и, когда достигают цели, открывают грубую дверь и проникают в комнату-кухню со спертым воздухом и сильным запахом плесени. Стены покрыты пылью и паутиной. Из мебели – грубый стол, несколько скамеек и стульев и полка; в одной из стен две двери.

²Петр исследует… «Тут есть комнатка с единственной кроватью. Подойдет для Иисуса… А тут? А! понял! Это кладовая, склад, амбар и мышиное логово… Гляди, какие мышиные бега! Они всё погрызли за эти месяцы. Но теперь я сам о вас позабочусь, не сомневайтесь. Учитель… мы здесь действительно можем хозяйничать?»

«Соломон сказал так».

«Очень хорошо! Так, брат, и ты, Иаков. Идите сюда и закройте все дыры. А ты, Матфей, вместе с Иудой стань у двери и следи, чтобы ни одна мышь не выбежала. Считай, что ты снова любезный сборщик податей из Капернаума. Тогда бы от тебя не ускользнул ни один клиент, даже если б сделался худым, как ящерица после спячки… А вы пойдите наберите на огороде сорняков столько, сколько сможете, и несите сюда. А Ты, Учитель, иди… куда хочешь, а я тем временем… разберусь с этими нечистыми тварями, которые испортили такие удобные сети и съели весь киль у лодки…» В продолжение своей речи он сваливает в кучу всё: обгрызенные деревяшки, превращенные в паклю куски сети, связки хвороста… на середину комнаты, а когда появляется зеленая трава, кладет ее поверх всего, затем поджигает и удирает, и над всей грудой поднимаются первые клубы дыма. Смеясь, он говорит: «И да погибнут все филистимляне!»

«А твой огонь не перекинется на всё остальное?» – спрашивает Симон Зелот.

«Нет, дорогой. Потому что сырость веток гасит пламя, а пламя выделяет из травы дым, и таким образом этот добрый союз сухого и зеленого поможет нам совершить отмщение. Чувствуешь, как воняет? Скоро услышишь, как они запищат! Кто это мне рассказывал про лебедей, что они поют перед тем, как умереть? А, Синтика! Скоро наши мыши тоже запоют».

Иуда Искариот, резко оборвав свой смех, замечает: «Так и не удалость о ней ничего узнать. И об Иоанне из Эндора. Кто знает, куда их занесло?»

«Наверно, в нужное место», – отвечает Петр.

«Знаешь куда?»

«Я знаю, что они больше не являются мишенью для злого умысла».

«Ты никого не расспрашивал? Я пытался».

«А я нет. Мне не так интересно знать, где они. Мне достаточно думать и молиться о том, чтобы они оставались святыми».

Фома говорит: «Меня о них расспрашивали какие-то богатые фарисеи, клиенты моего отца. Но я ответил, что ничего о них не знаю».

«И тебе не хотелось узнать?» – настаивает Иуда.

«Мне нет, и это чистая правда…»

«Слушайте! Слушайте! Дым действует. Давайте-ка выйдем наружу, иначе мы тоже задохнемся», – говорит Петр и таким отвлекающим маневром завершает дискуссию.

³Иисус на огороде и распрямляет стелющиеся по земле стебли бобовых растений, выросших из упавших там семян.

«Трудишься огородником, Учитель?» – с улыбкой спрашивает Филипп.

«Да. Мне больно видеть бесцельно пресмыкающимся даже какое-нибудь растение, когда оно призвано тянуться к солнцу и приносить плоды».

«Прекрасная тема для беседы, Учитель», – подмечает Варфоломей.

«Да, прекрасная. Но для того, кто способен размышлять, темой может послужить всё».

«Мы тоже Тебе поможем. Так! Кто сходит к реке набрать камыша для этих растений?»

Молодые, смеясь, уходят, а более пожилые принимаются наводить чистоту, тщательно вырывая сорные травы.

«О, теперь видно, что это огород. Тут нет салата. Зато есть лук-порей, чеснок, зелень, приправы, бобы. И тыквы! Сколько тыкв! Нужно подрезать лозу, обработать смоковницу и…»

«Симон, мы же не останемся здесь!..» – говорит Матфей.

«Но будем часто сюда приходить. Он сам так сказал. А нам не составит труда немного вокруг прибраться. Гляди, гляди! Под этим тыквенным нагромождением еще и жасмин, бедняга. Если бы Порфирия увидела это растение в таком запущенном состоянии, она бы стала над ним плакать и разговаривать с ним, как с ребенком. Ну да, пока у нее не появился Марциам, она разговаривала со своими цветами, как с детьми… Ну вот, я и тут расчистил место. Убрал эту тыкву, чтобы… ⁴О! вот наши парни с камышом и с… Учитель, это по Твою душу. Он слепой!»

Действительно, подходят Иаков, Иоанн, Андрей и Фома, нагруженные камышом, и Фома чуть ли не несет на себе бедного старичка, всего оборванного и с блеклыми от катаракты глазами.

«Учитель, он искал на берегу цикорий и едва не упал в воду. Он уже несколько месяцев один, потому что сын, который его содержал, умер, невестка вернулась домой, а он… выживает, как может. Верно, отец?»

«Да. Да. А где Господь?» – говорит он, вращая своими затуманенными глазами.

«Он здесь. Видишь там что-то белое и высокое? Это Он».

Но Иисус уже подходит Сам и берет его за руку. «Ты одинок, бедный отец? И не видишь?»

«Нет. Пока видел, плел корзины и верши и вязал сети. А теперь… Больше полагаюсь на пальцы, чем на глаза, так что, когда ищу травы, могу перепутать, и иногда от вредных трав у меня болит живот».

«Но в селении…»

«О! они все бедные, и у них полно детей, а я старый… Если умрет осел… о нем жалеют. А если умрет старик!.. Что такое старик? Что я такое? Невестка отобрала у меня всё. Так хотя бы взяла меня с собой, как какую-нибудь старую овцу, чтобы я был рядом со своими внучатами… с детьми моего сына…» – плачет он на груди Иисуса, который держит его в Своих объятьях и гладит.

«И дома у тебя нет?»

«Она его продала».

«Как же ты живешь?»

«Как зверь. Первые дни мне еще помогали в селении. А потом им надоело…»

«Значит, Соломон не из их рода, он-то щедрый», – замечает Матфей.

«Ну это с нами. Почему же он не отдал свой дом старику?» – вопрошает Филипп.

«Потому что, когда он приходил сюда в последний раз, у меня еще был дом. Соломон добрый. Но в селении его с некоторых пор называют „помешанным“ и больше не делают того, что Соломон учил делать», – говорит старик.

⁵«А не хотел бы ты находиться здесь со Мной?»

«О! Я бы тогда не сожалел о внуках!»

«И тебе для счастья было бы достаточно служить Мне, даже оставаясь бедным и слепым?»

«Да!» Это «да» сказано хоть и дрожащим голосом, но очень твердо…

«Хорошо, отец. Слушай. Ты не можешь совершать такие путешествия, какие Я совершаю. Я не могу оставаться здесь. Но мы можем, любя друг друга, делать друг другу добро».

«Ты-то мне да. А я… Что может делать старый Анания?»

«Присматривать за этим домом и огородом, чтобы, возвращаясь сюда, Я находил их ухоженными. Идет?»

«О, конечно! Но я слепой… Дом – к его стенам я привыкну. Но огород… Как мне за ним ухаживать, если я не различаю травы? О! как прекрасно было бы служить тебе таким образом, Господь! Закончить так свою жизнь…» Старичок прижимает ладони к сердцу, мечтая об этом как о чём-то несбыточном.

Иисус, улыбаясь, наклоняется и целует его помутневшие глаза…

«Но я… начинаю видеть… Я вижу… О! О! О!..» От радости он теряет равновесие и упал бы, если бы Иисус его не поддержал.

«Эх, такая радость!..» – произносит Петр сиплым от волнения голосом.

«А еще голод… Он сказал, что уже несколько дней питается одним цикорием без масла и соли…» – делает вывод Фома.

«Ну да, мы его для того и привели. Чтобы накормить…»

«Бедный старик!» – сочувствуют все.

Старичок приходит в себя и всё плачет и плачет – жалкими стариковскими слезами… такими грустными, даже когда они льются от радости, – и негромко говорит: «Теперь да, теперь я могу послужить Тебе, благословенный! Благословенный! Благословенный!» И порывается поклониться Иисусу в ноги, чтобы поцеловать их.

«Не надо, отец. Сейчас мы зайдем внутрь и поедим, а потом дадим тебе какую-нибудь одежду, и ты обретешь сыновей, а у нас будет отец, который будет приветствовать нас с каждым нашим возвращением и всякий раз благословлять нас в дорогу. Сходим приищем тебе пару голубей, чтобы рядом с тобой были живые существа. Поищем семян для огорода, и ты будешь сеять их в эти грядки, а в сердцах здешних обитателей посеешь веру в Меня».

«Буду учить человеколюбию, которого у них нет!»

«И человеколюбию тоже. Только будь кротким…»

«О, буду! Я ведь не сказал ни одного грубого слова моей невестке, которая меня бросила. Я понял и простил».

«Я увидел это в твоем сердце. За это и полюбил тебя. Иди сюда, пойдем со Мной…» Иисус входит в дом, держа старичка за руку.

⁶Петр глядит на них и, прежде чем опять приняться за прерванную работу, тыльной стороной ладони вытирает слезу.

«Ты плачешь, брат?» Петр не отвечает. Андрей не отстает: «Отчего ты плачешь, брат?»

«Займись-ка ты сорняками. Если я и плачу, то оттого что… я сам знаю отчего…»

«Скажи и нам тоже, будь добр», – просят и другие.

«Это оттого, что… Это оттого, что мое сердце больше трогают такие вот назидания, такие… такие… в общем, когда в них нет громогласных повелений…»

«Но именно тогда в Нем видят Царя!» – восклицает Иуда.

«А так в Нем видят Святого. Петр прав», – говорит Варфоломей.

«Но чтобы царствовать, нужно быть сильным».

«А чтобы спасать, нужно быть святым».

«Для отдельных душ да. Но для Израиля…»

«Израиль никогда не будет Израилем, если наши души не станут святыми».

Скрещиваются разные «за» и «против», и всякий приводит свое мнение.

Старичок снова выходит из дому, уже с кувшинчиком в руках. Идет к роднику набрать воды. Он настолько счастлив, что больше не похож на себя прежнего.

«Послушай, батюшка. В ком, по-твоему, нуждается Израиль, чтобы стать великим? – вопрошает его Андрей. – В царе или в святом?»

«В Боге он нуждается. В том Боге, что сейчас молится и размышляет там внутри. Ах, чада, чада! Будьте добрыми, вы ведь Его последователи! Добрыми будьте, добрыми, добрыми! Ах, какой дар дал вам Господь! Какой дар! Какой дар! – и он уходит, воздевая руки к небу и повторяя: – Какой дар! Какой дар!..»