18 февраля 1946.

¹Не знаю, какой Галгал сейчас^[1]. В тот момент, когда туда входит Иисус, это обычный палестинский город, довольно населенный, расположенный на невысоком холме, большая часть которого покрыта виноградниками и оливами. Но солнце чувствует здесь себя настолько по-хозяйски, что тут присутствуют и злаковые культуры, как попало посеянные под деревьями или между рядами виноградных лоз. И, несмотря на лиственные кроны, они зреют, поскольку отлично согреты солнцем, которое уже напоминает о близости пустыни.

[1] У МВ название женского рода: Галгала.

Пыль, шум голосов, грязь и суматоха рыночного дня. И неотвратимые, как судьба, привычно рьяные и не поддающиеся убеждению фарисеи и книжники, что с размашистыми жестами спорят и разглагольствуют в лучшем углу площади, притворяясь, что не замечают Иисуса или не узнают Его.

Иисус идет напрямик и доходит до какой-то второстепенной площади, где собирается перекусить. Она почти на окраине и вся в тени от сплетений, образованных ветвями всякого рода деревьев. У меня такое впечатление, что это часть горы, где селиться стали недавно, и поэтому она еще хранит память о своем естественном состоянии.

²Первым к евшему хлеб и маслины Иисусу подошел какой-то оборванный мужчина. Просит немного хлеба. Иисус отдает ему Свой хлеб и все маслины, что были у Него в руке. 

«А Ты? Денег у нас нет, Сам знаешь… – напоминает Петр. – Мы всё оставили Анании…»

«Не важно. Я не голоден. Вот жажда – это да…»

Нищий говорит: «Тут позади есть колодец. Но зачем Ты отдал мне всё? Мог бы дать мне половину Своего хлеба… Если не побрезгуешь взять его обратно…»

«Ешь, ешь. Я обойдусь. Но чтобы ты не думал, будто Я испытываю к тебе отвращение, дай Мне из твоих рук всего один кусок, и Я съем его в знак нашей дружбы…»

Беспросветно грустное лицо мужчины озаряется удивленной улыбкой, и он говорит: «О, с тех пор, как я стал бедным Оглой, впервые кто-то говорит мне, что хочет быть моим другом!» Он протягивает Иисусу кусок хлеба и спрашивает: «Кто Ты? Как Тебя звать?»

«Я Иисус из Назарета, Рабби из Галилеи».

«Ах!.. Я слышал о Тебе от других… А… разве Ты не Мессия?..»

«Мессия».

«И Ты, Мессия, такой добрый с нищими? Тетрарх велит своим слугам бить нас, если мы попадемся ему на пути…»

«Я Спаситель. Я не бью, а люблю».

Мужчина пристально смотрит на него. Потом начинает тихо плакать.

«Почему ты плачешь?»

«Потому что я…  хотел бы спастись… ³Ты уже не хочешь пить, Господь? Я бы отвел Тебя к колодцу, и мы бы поговорили…»

Иисус, догадавшись, что мужчина хочет в чём-то признаться, встает и произносит: «Пойдем».

«Я тоже пойду!» – вскакивает Петр.

«Не надо. В любом случае, Я сразу вернусь… К тому же необходимо проявить уважение к кающемуся».

Они заходят за дом, за которым город уже кончается.

«Вон там колодец… Попей, а потом выслушай меня».

«Нет, муж. Сначала ты излей Мне свою печаль, а потом… попью Я. И, может быть, у Меня будет еще более сладкий родник для Моей жажды, чем эта вода из земли».

«Какой, Учитель?»

«Твое покаяние. Идем под те деревья. Здесь за нами наблюдают женщины. Пойдем», – и Он кладет ему руку на плечо и подталкивает вперед, к зарослям олив.

«Откуда Ты знаешь, что я согрешил и что раскаялся?»

«О!.. Ну рассказывай. И не бойся Меня».

⁴«Господь… Нас было семеро братьев у одного отца, но я родился от женщины, на которой мой отец женился, когда овдовел. И остальные шестеро меня ненавидели. Отец, умирая, оставил всем поровну. Но после его смерти эти шестеро, подкупив судей, лишили меня всякого имущества и выгнали меня и мою мать с позорными обвинениями. Она умерла, когда мне было шестнадцать лет… и умерла от лишений… И с тех пор у меня не было никого, кто бы меня любил…» – плачет он навзрыд.

Придя в себя, продолжает: «Шестеро, богатые и счастливые, преуспевали в том числе и за мой счет, а я умирал от голода, потому что заболел, помогая истощенной матери… Но Бог поразил их одного за другим. Я так их проклинал, так ненавидел, что они стали жертвами сглаза. Плохо я поступал? Конечно. Я это знаю. И знал это тогда. Но как я мог воздержаться от ненависти и проклятий? Последний из них, а на самом деле третий по старшинству, пережил все мои проклятия и даже процветал, владея имуществом остальных пятерых, которое он законно присвоил у троих младших, умерших неженатыми, притом женившись на супруге перворожденного, умершего бездетным, и обманным путем у второго, у чьей вдовы и сирот он с помощью ухищрений и ссуд отхватил большую часть отцовской доли. И когда он, случалось, встречал меня на рынке, куда я, будучи слугой одного богача, ходил торговать съестным, он оскорблял меня и бил… Однажды я его встретил вечером… Я был один. Он был один. Он был немного пьян от вина… А я был пьян от воспоминаний и ненависти… Прошло десять лет с того дня, как умерла моя мать… Он оскорбил меня, оскорбив умершую… Назвал ее „грязной шлюхой“, а меня назвал „сыном гиены“… Господь… если бы он не касался моей матери, я бы стерпел. Но он нанес ей оскорбление… Я схватил его за шею. Мы стали бороться. Я просто хотел его побить. Но он соскользнул на землю… а земля на склоне была покрыта скользкой травой… и внизу был обрыв и поток… Он, пьяный, покатился и упал… Его так и не нашли спустя столько лет… А он погребен среди камней и песка в одном из потоков Ливана. Я уже не вернулся к своему хозяину. И он больше не вернулся в Кесарию Панеаду. Я странствовал, не имея покоя… Ах, это Каиново проклятье! Страшно жить… и страшно умереть… Я заболел… А потом… услышал о Тебе… Но я боялся… Рассказывали, что Ты видишь сердце человека насквозь. А наставники^[2] Израиля такие злые!.. Не знают жалости… Ты же, Наставник наставников, был моим ужасом. И я бегал от Тебя. И всё-таки мне хотелось бы получить прощение…» Он плачет, повалившись на землю.

[2] Рабби.

⁵Иисус глядит на него и тихо произносит: «Мы возьмем на Себя и эти грехи!.. Сын! Послушай. Я есть Милость, а не ужас. Я пришел и ради тебя. Не надо Меня стыдиться… Я Искупитель. Ты хочешь получить прощение? За что?»

«За мое преступление. Ты еще спрашиваешь? Я убил своего брата».

«Ты сказал: „Я просто хотел его побить“, ведь в тот момент ты был оскорблен и разгневан. Но когда ты ненавидел и проклинал не его одного, а шестерых братьев, ты не был оскорблен и разгневан. Ты делал это непроизвольно, как вдох и выдох. Ненависть и проклятие, злорадство по поводу их участи были твоим духовным хлебом, не правда ли?»

«Да, Господь. Моим хлебом в течение десяти лет».

«Так вот: в действительности самое большое преступление ты начал совершать с той минуты, когда стал ненавидеть и проклинать. Ты шестикратный убийца своих братьев».

«Но Господь, они ведь первые разорили меня и возненавидели… И моя мать умерла от голода…»

«Ты хочешь сказать, что имел право на отмщение».

«Да. Именно это».

«Ты не прав. Наказывать было делом Бога. Тебе надлежало любить. И Бог благословил бы тебя на Земле и на Небе».

«Значит, Он меня никогда уже не благословит?»

«Покаяние вновь приводит к благословению. Но сколько боли, сколько огорчений ты сам себе принес! Гораздо больше, чем доставляли тебе братья, ты принес сам себе: своей ненавистью!..»

«Это правда! Это правда! Ужас, который продолжается двадцать шесть лет. О, прости меня во имя Божье! Ты же видишь, что я страдаю от своего греха! Я ничего не прошу для своей жизни. Я нищий и больной. Но желаю остаться таким и нести искупительные страдания. Только дай мне успокоение от Бога! Я приносил в Храме жертвы, терпя голод, чтобы накопить сумму для всесожжения. Но не мог рассказать про свое преступление и не знаю, будет ли принята моя жертва».

«Она недействительна. Даже если бы ты каждый день приносил по одной, какой бы был в этом толк, если ты приносишь ее вместе с ложью? Обряд превращается в бесполезное суеверие, когда ему не предшествует искреннее исповедание греха. Один грех прибавляется к другому, так что он более чем бесполезен. Это кощунственная жертва. Что ты говорил священнику?»

«Говорил: „Я согрешил по неведению, делая то, что запрещено Господом, и хочу искупить это“. А сам думал: „Я знаю, в чём я согрешил, и Бог это знает. Но людям я не могу ясно об этом рассказать. Всевидящий Бог знает, чтó я думаю о своем грехе“».

«Мысленные умолчания, недостойные уловки. Всевышний ненавидит их. Раз уж согрешил, искупай вину. Больше так не поступай».

«Не буду, Господь. И мне простится? Или я должен пойти и исповедовать всё до конца? И заплатить своей жизнью за ту жизнь, которую я отнял? Мне достаточно того, что я умру прощенный Богом».

«Живи ради искупления. Ты ведь не сможешь вернуть мужа вдове и отца детям… Прежде, чем убивать, прежде, чем допускать, чтобы ненависть стала нашим повелителем, нужно было бы подумать! Встань же и пойди новым путем. Идя по нему, ты найдешь Моих учеников. Они, несомненно, в Иудейских горах, если пойти от Текои до Вифлеема и дальше к Хеврону. Скажи им, что тебя послал Иисус и сказал, что перед Пятидесятницей Он сам пойдет в Иерусалим, проходя мимо Бет-Цура и Бетэра. Разыщи Илию, Иосифа, Левия, Матфия, Иоанна, Вениамина, Даниила и Исаака. Запомнишь эти имена? Обращайся исключительно к ним. А теперь идем…»

«А пить Ты не будешь?»

«Я напился твоими слезами. Душа, которая возвращается к Богу! Для Меня нет ничего более утешительного».

«Так значит, я прощен?! Ты же говоришь: „возвращается к Богу“…»

«Да, ты прощен. И впредь никогда не поддавайся ненависти».

Мужчина снова склоняется – до этого он уже успел подняться на ноги – и целует ступни Иисуса.

⁶Они возвращаются к апостолам и застают их спорящими с несколькими книжниками.

«Вот наш Учитель. Он сумеет вам ответить и объяснить, что вы грешники».

«В чём дело?» – спрашивает Иисус, на чье учтивое приветствие ответа не последовало.

«Учитель, они донимают нас вопросами и насмешками…»

«Выносить травлю – это труд милосердия».

«Но они и Тебя оскорбляют. Делают Тебя предметом своих насмешек… и народ начинает колебаться. Видишь? Нам удалось собрать людей… А теперь сколько их осталось? Две или три женщины…»

«О, нет! У вас еще есть один мужчина, невзрачный такой. Да и это для вас многовато! Только не кажется ли Тебе, о Учитель, что Ты слишком уж оскверняешься, Ты, всё время твердящий, что Тебе отвратительно безобразие?» – острит какой-то молодой книжник, показывая на стоящего рядом с Иисусом нищего.

«Он не безобразен. Это не то безобразие, какое Мне противно. Он неимущий. Неимущий не вызывает отвращения. Его убожество должно лишь будить в душе чувство братской любви. Мне противны нравственное убожество, зловоние сердец, оборванность душ и покрытый язвами дух».

«А ты уверен, что он не таков?»

«Уверен, что он верит и надеется на Бога и на Его милосердие: теперь, когда он с ним познакомился».

«Познакомился? А где оно живет? Скажи, чтобы мы тоже могли пойти и увидеть его в лицо. Ай! Ай! Тот грозный Бог, на кого не осмеливался взглянуть Моисей, должен иметь достаточно грозный лик и в Своем милосердии, даже если Его непреклонность смягчилась спустя столько веков!» – смеясь возражает молодой книжник, и в этом смехе нигилизма больше, нежели в ином богохульстве.

«Божье Милосердие – это Я, говорящий с тобой!» – громко произносит Иисус, выпрямившись, и в Его глазах и движении сияет мощь.

Не знаю, как Его собеседник не испугался… Тем не менее, хоть он и не сбегает, но уже не смеет язвить и замолкает, тогда как его замещает другой: «О, сколько ненужных слов! Мы всего лишь хотели бы поверить. И больше ни о чём бы не спрашивали. Но, чтобы верить, нужно иметь доказательства. ⁷Учитель, знаешь ли Ты, что такое для нас Галгал?»

«А ты считаешь Меня невеждой?» – говорит Иисус. И с интонацией псалма медленно, немного растягивая слова, начинает: «И, поднявшись рано утром, Иисус свернул свой лагерь. Выступив из Ситтима, он со всеми сынами Израилевыми прибыл на Иордан, где они остановились на три дня, на исходе которых глашатаи обошли стан, объявляя: „Когда увидите, что священники из колена Левия несут ковчег завета с Господом Богом вашим, выступайте также и вы и следуйте за ними, но между вами и ковчегом должно быть расстояние в две тысячи локтей, так чтобы вы могли видеть издалека и различать дорогу, по которой вам идти, ведь вы никогда по ней не ходили и…“»^[3]

[3] Нав. 3:1–4.

«Достаточно, достаточно! Этот урок Ты знаешь. Итак, чтобы поверить, мы хотели бы увидеть от Тебя такое же чудо. В Храме на Пасху мы были потрясены известием от одного лодочника, что Ты остановил бурное течение реки^[4]. Следовательно, коль скоро Ты совершил такое для рядового человека, то для нас, намного превосходящих простых людей, сделай вот что: сойди со Своими последователями в Иордан и перейди его посуху, как Моисей сделал на Красном море, а Иисус Навин – в Галгале. Смелее! Колдуны действуют только на невежественных. Мы же не соблазнимся Твоей некромантией, хотя Ты – это известно – знаком с тайнами Египта и магическими заклинаниями».

[4] См. 361.11–12.

«Я в них не нуждаюсь».

«Давай сойдем к реке и тогда поверим в Тебя».

«Сказано: „Не искушай Господа Бога твоего“!»^[5]

[5] Втор. 6:16.

«Ты не Бог! Ты жалкий безумец. Такие, как Ты, совращают невежественные толпы. С ними-то справиться легко, Тебе ведь сопутствует Вельзевул. Но в сравнении с нами, отмеченными печатью экзорцистов, Ты меньше, чем ничто», – пытается ужалить один из книжников.

«Не оскорбляй Его! Проси Его удовлетворить нашу просьбу. От твоего обращения Он может упасть духом и потерять силу. Ну же, Рабби из Назарета! Предоставь нам доказательство, и мы преклонимся перед Тобой», – ехидно произносит один старый книжник, и в своем изворотливом заискивании он еще более враждебен, чем остальные в своем неприкрытом ожесточении.

Иисус смотрит на него. Затем обращается лицом на юго-запад и, разведя руки в стороны, простирает их вперед со словами: «Там находится Иудейская пустыня, и там Дух Зла предлагал Мне испытать Моего Господа Бога. И Я ответил: „Иди прочь, Сатана! Сказано, что Богу подобает только поклоняться, а не испытывать Его. И оказывать Ему предпочтение перед плотью и кровью“. То же самое скажу и вам».

«Это Ты нас называешь именем Сатаны? Нас? Ага! Будь проклят! – и больше напоминая хулиганов, чем учителей Закона, они берутся за камни, что разбросаны на земле, собираясь бросить их в Него, и вопят: – Пошел прочь! Пошел прочь! Будь Ты проклят навеки!»

Иисус глядит на них без всякого страха. Он сковывает их кощунственное стремление, подбирает Свой плащ и говорит: «Пойдемте! Муж, иди впереди Меня», – и опять идет к колодцу, к оливковой роще исповедания, куда и углубляется… Голова Его удрученно опущена, и две неудержимые слезы скатываются с ресниц на Его бледное лицо.

⁸Они добираются до дороги. Иисус останавливается и говорит нищему: «Дать тебе денег Я не могу, у Меня их нет. Я тебя благословлю. Прощай. Делай то, что Я тебе сказал». Они расстаются…

Апостолы приуныли: не разговаривают, смотрят друг друга украдкой…

Иисус прерывает молчание и возобновляет оборванный книжником речитатив: «И сказал Господь Иисусу: „Возьми двенадцать мужей, по одному из колена, и пусть они соберут с середины русла Иордана, где стояли ноги священников, двенадцать самых прочных камней, которые вы возложите на месте вашего стана, там, где этой ночью будете ставить шатры“. И Иисус, призвав к себе двенадцать мужей, избранных из сынов Израиля по одному от колена, сказал им: „Пойдите перед ковчегом Господа Бога вашего на середину Иордана и вынесите оттуда на своих плечах каждый по одному камню, согласно числу сынов Израиля, чтобы соорудить из них себе памятник. И когда в будущем ваши дети спросят вас, говоря: что означают эти камни? – вы ответите им: воды Иордана иссякли перед ковчегом завета с Господом, пересекавшим их, и эти камни были положены как вечное напоминание сынам Израилевым“»^[6].

[6] Нав. 4:1–7.

Он поднимает голову, что была понуро опущена. Обводит взглядом Двенадцать, которые на Него смотрят, и говорит изменившимся голосом, свойственным Ему в минуты сильнейшей печали: «И был в реке Ковчег. И не воды, а Небеса расступились^[7] из почтения к Слову, находившемуся в них, чтобы освятить их более, чем они освятились от того ковчега, что останавливался в русле реки. И Слово выбрало Себе двенадцать камней^[8]. Прочнейших. Потому что они не должны терять прочности до самого конца света. И потому что должны стать основанием нового Храма и вечного Иерусалима. Двенадцать. Запомните это. Таким должно быть их число. А потом избрал других двенадцать для сугубого свидетельства. Первые ученики из пастухов и прокаженный Авель, и калека Соломон, первые исцеленные… и благодарные… Прочнейшие еще и потому, что должны будут противостоять ударам Израиля, который ненавидит Бога!.. Который ненавидит Бога!..» Какой измученный, ослабленный, почти срывающийся голос у Иисуса, когда Он оплакивает это жестокосердие Израиля!

[7] МВ: Намек на Его Крещение.

[8] МВ: Апостолы.

Он продолжает: «Те памятные камни в реке разбросали века и люди… На Земле ненависть раскидает Моих Двенадцать. Века и люди разрушили памятный алтарь на берегах реки… Уже невозможно распознать те первые и вторые камни, ибо они были использованы для всяких нужд по причине ненависти бесов, что обитают не только в преисподней, но также и внутри людей. Некоторые даже послужили орудием убийства. И кто знает, не было ли среди поднятых на Меня булыжников обломков тех прочнейших камней, отобранных Иисусом? О, они прочны! Враждебны и ох как прочны! Вот и среди Моих найдутся такие отколовшиеся, которые послужат мостовой для надвигающихся на Меня демонов… и станут летящими в Меня булыжниками… и уже будут не избранными камнями… но бесами… О, Иаков, брат Мой! Как жесток Израиль со своим Господом!» И, невиданное дело, Иисус, одолеваемый не знаю откуда нахлынувшим отчаянием, прикладывается к плечу Иакова и обнимает его со слезами…