25 марта 1946

In Nomine Domini^[1]

[1] Во Имя Господа (лат.).

¹Наконец-то я снова приступаю к тебе, сладостное Евангелие, святое хождение за моим Учителем по дорогам Палестины! Окончив все свои послушания, я снова берусь за тебя. Точнее сказать: «Ты берешься за меня».

Не знаю, задумывался ли кто-нибудь над тем безмолвным, но таким назидательным уроком, какой Господь преподает Своим молчанием, что бывает вызвано тремя разными причинами: 1) состраданием к немощи Своего больного, а порой и вовсе умирающего глашатая; 2) молчаливым наказанием тому, кто неправильно обращается со своим даром; 3) наставлением – именно такое Он адресует мне, о нем я и хочу рассказать – о том, что необходимо всегда слушаться, даже если это послушание может показаться нам менее важным, чем та работа, какую мы ради него откладываем.

О, это нелегко – быть «голосом»! Приходится жить в состоянии непрерывной бдительности и послушания. Иисус же как Владыка этого мира не позволяет Себе попускать Своему инструменту нарушить исполняемое им послушание, если это послушание наложено тем, кто облечен такой властью.

В эти дни мне пришлось по послушанию заниматься делами, которыми мне велел заняться о. Мильорини. Они были несколько бюрократическими и потому довольно скучными. Однако Иисус ни разу не вмешался, поскольку я должна была выполнить это послушание, причем тщательно, безукоризненно, как говорил вчера Азария в своем толковании на Св. Мессу^[2].

[2] Комментарии Азарии, ангела-хранителя МВ, к праздничным Мессам находятся в «Книге Азарии».

Но сейчас, когда всё доделано, я могу вновь созерцать, о мой Господь, как Ты спускаешься крутыми тропами к плодородной долине, оставляя позади замок Бетэра, всё еще светлеющий на фоне угасающего дня там, на вершине его цветущего холма… Оставляя там любовь учениц, младенцев, смиренных людей и спускаясь к дорогам, ведущим в Иерусалим, к этому миру, в его низины… И они мрачнее вершин не только потому, что это «долина» – отчего солнце и свет ее давно покинули, – но потому, главным образом потому, что в низине, в миру Тебя ожидает западня, ожидает ненависть и столько зла, мой Господь…

²Иисус идет впереди всех. Светлая безмолвная фигура, что шествует величаво, даже когда они спускаются по непролазным и осыпающимся тропинкам, выбранным с целью сократить дорогу. Во время спуска Его длинное одеяние и широкий плащ волочатся по склону, и кажется, будто Иисус уже облачен в царскую мантию, которая тянется за Ним шлейфом.

За Ним – не такие величественные, но столь же молчаливые – следуют апостолы… Последним, несколько поотстав, – Иуда в своем угрюмом раздражении, делающим его некрасивым. Несколько раз самые бесхитростные – Андрей, Фома – оборачиваются и смотрят, а Андрей даже говорит ему: «Что ты там один так далеко? Тебе нездоровится?» На что следует резкое: «За собой смотри», удивляющее Андрея, тем более что оно сопровождается грубым эпитетом.

Петр – второй в ряду апостолов, позади Иакова Алфеева, что следует непосредственно за Иисусом. И Петр слышит это в глубокой тишине вечерних гор. И резко оборачивается. И порывается повернуть назад и подойти к Иуде. Затем тотчас останавливается. Мгновение раздумывает, потом бежит к Иисусу. Бесцеремонно берет Его за руку, трясет ее и в сердцах произносит: «Учитель, Ты можешь меня заверить, что всё именно так, как Ты говорил мне прошлым вечером? Что жертвы и молитвы никогда не бывают безрезультатны, даже если кажется, что они не помогают?..»

Иисус, кроткий, печальный, бледный, глядит на Своего Симона, который вспотел и побагровел от усилия немедленно не отреагировать на оскорбление, которого до сих пор трясет, который настолько грубо вцепился в Его руку, что, наверное, причиняет Ему боль, и отвечает с грустной и мирной улыбкой: «Они никогда не остаются без награды. Можешь быть уверен».

³Петр отпускает Его и идет, но не на свое место, а по склону горы, между деревьями, и дает выход своим чувствам, ломая кусты и молодые деревца с яростью, что предназначалась не им, однако вымещается здесь, на их обломках.

«Да что ты творишь? С ума сошел?» – спрашивают его с разных сторон.

Петр не отвечает. Только ломает и ломает. Он позволяет себя обогнать всей веренице апостолов, Иуде… и всё продолжает ломать и ломать. Он делает это с такой скоростью, словно трудится на сдельной работе. У его ног – кипа веток, которой хватило бы, чтобы зажарить теленка. Он с трудом взваливает ее на себя и устремляется вдогонку за своими товарищами. Не понимаю, как ему это удается, учитывая, что его движения сильно затрудняют и его плащ, и его ноша, и переметная сума, да и сама эта труднопроходимая тропинка. Но он идет и идет, сильно согнувшись, словно под ярмом…

Иуда, увидев, как он приближается, смеется и говорит: «Ты похож на раба!»

Петр с усилием выворачивает голову из-под своего ярма и собирается что-то сказать. Но ничего не говорит и, стиснув зубы, идет дальше.

«Я тебе помогу, брат», – предлагает Андрей.

«Не надо».

«Но для ягненка этих дров слишком много», – замечает Иаков Зеведеев.

Петр не отвечает и продолжает идти вперед. И, должно быть, уже изнемогает. Но не сдается.

⁴Наконец возле какой-то пещеры почти в самом низу спуска Иисус останавливается, а с Ним и все остальные. «Сделаем тут привал, а на рассвете отправимся, – распоряжается Учитель. – Готовьте ужин».

Тогда Петр сваливает на землю свою ношу и садится на нее сверху, никому не объясняя причины такого крайнего напряжения, при том что кругом полно дров. Но когда все расходятся по делам: набрать питьевой воды, вычистить пол пещеры, сполоснуть барашка перед жаркой, – и Петр остается один со своим Учителем, Иисус, стоя рядом, кладет ладонь на седые волосы Своего Симона и гладит его честную голову…

Тогда Петр хватает эту ладонь и целует ее, прикладывает к своей щеке и снова целует и гладит ее… На эту белую ладонь скатывается капля, не капля пота грубого и честного апостола, но его беззвучная слеза любви и страдания и добытой с усилием победы.

Иисус наклоняется и целует его со словами: «Спасибо, Симон!»

Петр, конечно, не красавец. Но когда он запрокидывает голову, чтобы взглянуть на своего Иисуса, который его поцеловал и поблагодарил, поскольку Он и только Он понял его, – благоговение и радость делают его красивым…

И на этом преображении мое видение прекращается.