27 марта 1946

¹Рассвет озаряет молочно-зеленоватым свечением небосвод над прохладной и безмолвной долиной. А затем его блеск, такой неуловимый, – уже свет, и вроде еще не свет – омывает вершины двух склонов. Кажется, он будто легонько ласкает самые верхние участки Иудейских гор и говорит увенчивающим их вековым деревьям: «Вот я спускаюсь с неба, прихожу с востока, предшествуя заре, прогоняю тени, несу свет, оживление и благословение нового дня, который дарует вам Бог», – и верхушки деревьев просыпаются со вздохом листвы, с чириканьем первых птиц, разбуженных этим легким дрожанием ветвей и этим первым проблеском света. А рассвет опускается ниже, к кустарнику подлеска, потом к травам, потом к откосам, всё ниже и ниже, и его приветствует всё более многочисленное щебетание в кронах и шорох пробудившихся ящериц в травах. А затем он достигает ручья в долине, и его темные воды начинают переливаться в матово-серебристом блеске, который всё больше проясняется и превращается в сияние. А тем временем наверху, в небе, где на фоне ночного индиго едва забрезжила голубовато-зеленоватая заря, проявляются первые признаки рассвета и делают небо голубым с оттенками розового… А потом вдруг воспаряет какое-то крохотное пушистое облачко, всё уже в розоватой пене…

Иисус выходит из пещеры и осматривается… Потом умывается в ручье, приводит себя в порядок, переодевается, поглядывая на пещеру… Но никого не зовет… Наоборот, забирается в гору и идет молиться, поднимаясь на выступающий пик, уже достаточно сильно возвышающийся, чтобы оттуда открывался широкий обзор: и на восток, весь розовеющий утренней зарёй, и на запад, всё еще окрашенный в индиго. Молится… горячо молится, коленопреклоненно, уперевшись локтями в землю, почти в земном поклоне… И молится Он так до тех пор, пока снизу не начинают доноситься голоса Двенадцати, что проснулись и зовут Его.

Он встает и отвечает: «Иду!» И звук Его безупречного голоса многократно отражается эхом в этой узкой долине. Как будто бы долина доносит до смутно виднеющейся на западе равнины это обещание Господа: «Иду!» – чтобы и та заранее возликовала.

Иисус трогается с места со вздохом, роняя фразу, которая подытоживает Его долгое моление и поясняет его: «А Ты, Отче, даруй Мне утешение…»

Он быстро спускается и, сойдя вниз, с приятнейшей улыбкой приветствует Своих апостолов привычными словами: «Да пребудет с вами мир в этот новый день».

«И Тебе того же, Учитель», – отвечают апостолы. Все.

²В том числе Иуда. Последний, не знаю, то ли успокоенный молчанием Иисуса, который не упрекнул его и общается с ним, как со всеми остальными, то ли потому, что за ночь придумал нечто в свою защиту, не столь мрачен и не столь замкнут; более того, именно он от имени всех спрашивает: «Идем в Иерусалим? Если да, то нужно немного вернуться назад и пройти по тому мосту. За ним есть дорога, которая идет прямо к Иерусалиму».

«Нет. Мы идем в Эммаус-на-Равнине».

«Но зачем? А как же Пятидесятница?»

«Время есть. Хочу дойти до Никодима и до Иосифа через приморские равнины…»

«Но зачем?»

«Затем, что там Я еще не был, а тамошние люди Меня ждут… И потом этого пожелали Мои добрые ученики. У нас хватит времени на всё».

«Это Тебе сказала Иоанна? Для того она Тебя позвала?»

«В этом не было нужды. Меня Самого, непосредственно, об этом попросили в дни Пасхи. И Я держу слово».

«Я бы туда не ходил… Возможно, они будут уже в Иерусалиме… Праздник скоро… К тому же… Ты можешь повстречать Своих врагов и…»

«Врагов Я встречаю повсюду, и они всегда рядом…» – Иисус бросает взгляд на апостола, который является Его болью…

Иуда больше не говорит. Заходить дальше было бы слишком опасно! Он чувствует это и умолкает.

³Возвращаются Иоанн и Андрей с какими-то мелкими плодами, похожими на что-то вроде малины или земляники, но потемнее, почти как недозрелая ежевика, и предлагают их Учителю: «Ты это любишь. Мы приметили их вчера вечером – и залезли наверх, чтобы набрать для Тебя. Съешь их, Учитель. Они хорошие».

Иисус гладит по голове двух добрых и юных апостолов, что приносят Ему в дар свои ягоды на вымытом в ручье широком листе и, сверх того, одаривают Его своей любовью, – и, выбрав самые красивые ягодки, раздает всем понемногу, и они едят их с хлебом.

«Искали для Тебя молока. Но еще нет ни одного пастуха», – извиняется Андрей.

«Не важно. Пойдемте скорее, чтобы оказаться в Эммаусе до наступления зноя».

Они выступают, и наиболее голодные продолжают есть, идя вдоль прохладной долины, которая всё расширяется и расширяется, в конце концов переходя в цветущую равнину, где уже кипит работа жнецов.

«Не знал, что у Никодима есть дома в Эммаусе», – замечает Варфоломей.

«Не в Эммаусе: дальше. Поля его родственников, которые он унаследовал…» – поясняет Иисус.

«Какая красивая местность!» – восклицает Фаддей.

В самом деле, это какое-то море золотых колосьев, перемежающееся сказочными фруктовыми рощами и виноградниками, что уже обещают славные гроздья. Орошаемая благодаря близким горам, с которых стекают сотни и сотни ручейков в те меся­цы, когда требуется наибольшее орошение, и, очевидно, богатая подземными водами, эта местность – настоящий земледельческий рай.

«Хм! Она получше той, что была в прошлом году, – бормочет Петр. – По крайней мере, тут есть вода и фрукты…»

«А Саронская равнина еще прекрасней», – говорит ему в ответ Зелот.

«А разве это уже не она?»

«Нет. Она идет вслед за этой. Но уже с ней сопоставима…»

Двое апостолов затевают между собой разговор, несколько удаляясь от остальных.

⁴«Небось, владения фарисеев?» – задается вопросом Иаков Зеведеев, указывая на эту прекрасную равнину.

«Определенно, что иудеев. Они присвоили себе лучшие места, множеством способов отобрав их у прежних владельцев», – отвечает ему Фаддей, возможно, вспоминая владения своих предков в Иудее, откуда те были изгнаны, утратив значительную часть благосостояния.

Искариота это возмущает: «Если они и были отобраны, то это потому, что вы, галилеяне, менее святы и вообще уступаете…»

«Не забудь, пожалуйста, что Алфей и Иосиф были из рода Давида, так что эдикт повелел им пойти отмечаться в Вифлееме Иудейском. Поэтому Он и родился там», – спокойно отвечает Иаков Алфеев, предвосхищая резкий ответ своего вспыльчивого брата и кивая на Господа, ведущего беседу с Матфеем и Филиппом.

«О, в самом деле! Я со своей стороны скажу, что и хорошие, и дурные бывают везде. По своим торговым делам мы сближались с людьми всяких национальностей, и уверяю вас, что во всяком народе я встречал честных и нечестных. И потом… Зачем хвалиться своим иудейством? Разве мы его выбрали? Хм! Почём мне было знать, находясь в утробе моей матери, чтó такое быть иудеем или галилеянином! Я был там… и с меня было довольно. А родившись, я лежал в пеленках, в тепле, и не спрашивал себя, каким воздухом я дышу: иудейским или галилейским… Я знал только материнскую грудь… И все мы так же. Чего же теперь так переживать, что один родился севернее, а другой южнее? Разве мы не в равной степени израильтяне?» – добродушно и справедливо рассуждает Фома.

«Ты прав, Фома, – отзывается Иоанн и заключает: – К тому же, теперь мы принадлежим одному единственному роду – роду Иисуса».

«Да, который – и думаю, в этом была воля Всевышнего, дабы внушить нам, что эти разделения противоречат любви к ближнему и что Он послан собрать всех, как делает любящая наседка, о чем повествуют священные книги^[1], – который принадлежит племени иудеев, но зачат был и проживает в Галилее после того, как появился на свет в Вифлееме, посредством самих этих фактов как бы говоря нам, что Он Искупитель всего Израиля, от севера до юга. К галилеянам не стоило бы пренебрежительно относиться уже из-за одного того, что Его самого называют „Галилеянином“», – кротко, но твердо говорит Иаков Алфеев.

[1] Аналогичные образы мы находим во Втор. 32:11, в книге Руфь (2:12) и в псалмах (16:8; 35:8; 60:5; 62:8; 90:4).

Иисус, казалось бы, увлеченный разговором с Матфеем и Филиппом, идя в нескольких метрах впереди, оборачивается и говорит: «Правильно ты сказал, Иаков Алфеев. Ты постигаешь Истину, а также истинность и справедливость всякого Божьего действия. Поскольку Бог, помните об этом все и всегда, никогда ничего не делает бесцельно, равно как и не оставляет без награды ничего из того, что творят имеющие правое сердце. Блаженны те, кто даже в самых незначительных событиях умеет увидеть Божьи смыслы и Божьи ответы на приносимые людьми жертвы».

Петр оборачивается и намеревается заговорить. Но после отказывается от своего намерения и ограничивается тем, что улыбается Учителю, который теперь в окружении Своих апостолов, так как идут они сейчас по широкой главной дороге среди золотистых полей.

⁵Они продвигаются к Эммаусу, который теперь уже близок: нагромождение слепящих белизною домов посреди светлых и спелых хлебов и зелени тучных фруктовых рощ.

«Учитель! Учитель! Остановись! Это Твои ученики!» – доносятся издалека крики, и горстка мужчин, оставив отдыхающих под сенью яблоневой рощи крестьян, спешит к Иисусу по залитой солнцем тропинке. Это Матфий и Иоанн, бывшие пастухи, а впоследствии ученики Крестителя, и с ними Николай, Авель, бывший прокаженный, Самуил, Эрмастей и еще кто-то. 

«Мир вам. Вы здесь?»

«Да, Учитель. Мы обошли всё морское побережье. Теперь идем в сторону Иерусалима. Выше^[2] идет Стефан с некоторыми учениками. А еще выше – Ерм с другими. А дальше – Исаак, наш всеобщий маленький учитель, он еще выше. Во всяком случае, был там. В то время как Тимон был в Заиорданье. Но теперь-то все уже будут собираться в Иерусалим на Пятидесятницу. Мы разделились таким образом на множество групп, маленьких, зато подвижных. Так что если нас будут преследовать, то кого-то, может, и схватят, но не всех», – поясняет Матфий.

[2] Имеется в виду: выше по течению Иордана, т.е. севернее.

«Вы правильно поступили. Я удивлялся, что не встретил вас нигде в южной Иудее…»

«Учитель… Ты сам туда ходил… Кто может быть лучше Тебя? И вдобавок… О, она уже получила больше, чем нужно, чтобы стать святой!.. И тем не менее!.. Встречает камнями тех, кто несет слово о Небе. Илья и Иосиф были избиты в ущельях Кедрона – и ушли в Заиорданье, в дом Соломона. Иосифа чуть не убили, попав ему камнем по голове. Восемь дней они прожили в какой-то глубокой пещере вместе с одним из Твоих посланцев, который знал все тайны этих гор. Потом ночью осторожно перешли на ту сторону…» 

Ученики и апостолы приходят в возбуждение вспоминая или узнавая об этих преследованиях. Однако Иисус успокаивает их и говорит: «Вифлеемские младенцы окрасили пурпуром своей невинной крови путь Христа. Но этому пути надлежит обагряться вновь и вновь, чтобы изгладить следы Зла на Божьих стезях. Это царская дорога. Ее обагрят мученики ради любви ко Мне. Блаженны из блаженных те, что претерпят гонения ради Меня».

«Учитель, мы говорили с теми крестьянами. Может, теперь Ты сам поговоришь?» – спрашивает бывший пастух Иоанн.

«Пойдите скажите, что на закате Я буду проповедовать у ворот Эммауса. Сейчас этому мешает солнце. Ступайте. И да пребудет с вами Бог. Я буду в конце этой улицы».

Он благословляет их и продолжает путь, пытаясь найти тень, так как солнце палит нещадно на этой открытой дороге, на которой лишь две тонких полоски тени от платанов, посаженных вдоль обочин для защиты от солнца.