ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
412. Похвальное слово лилии долин, символу Марии, и жертва Петра за Иуду Искариота
8 апреля 1946
1Компания апостолов оставила позади равнину и горными дорогами через холмы и долины направляется к Иерусалиму. С целью сократить путь они пошли не по главным дорогам, а напрямик: пустынными, трудными, но очень скорыми тропами.
В эту минуту они идут по широкой зеленой долине, богатой ручьями и цветами. Нет недостатка и в душистых ландышах, и это дает возможность Фаддею заметить, что весьма правильно называть ландыш «лилией долин», и похвалить красоту этого хрупкого, и всё же стойкого и так нежно благоухающего цветка.
«Хотя это лилии наоборот, – отмечает Фома. – Они глядят не вверх, а вниз».
«Какие же они мелкие! У нас есть цветы понаряднее этих. Не понимаю, за что их так хвалят…» – говорит Иуда, презрительно сшибая кустик цветущего ландыша.
«Не надо! Зачем? Они такие милые!» – встает на защиту бедных цветов Андрей, наклоняясь, чтобы подобрать сломанные веточки.
«Просто сено, ничего особенного. Цветок агавы красивее: он такой мощный, величественный. Он достоин Бога и того, чтобы для Него цвести».
«Я в этих крохотных чашечках вижу еще больше Божественного… Только посмотри, какое изящество!.. Такие зубчатые, вогнутые… Как будто из алавастра, из чистого воска, и сделаны очень маленькими ручками… А ведь их сотворил Безмерный! О, Божье Могущество!..» Андрей почти в экстазе от созерцания цветов и размышления о творческом Совершенстве.
«Ты мне напоминаешь какую-то болезненную нервную барышню!..» – острит Иуда из Кериота, недобро посмеиваясь.
«Нет, я тоже всерьез считаю – а я ювелир и понимаю в этом, – что эти веточки – само совершенство. Их сложнее воспроизвести в металле, чем агаву. Потому что знай, друг, что именно в бесконечно малом раскрывается мастерство ремесленника. Дай мне одну веточку, Андрей… А ты, со своим бычьим взглядом, который поражается только огромному, иди сюда и погляди. Ну какой мастер мог бы изготовить эти чашечки, такие легкие и безупречные, украсить их там, внутри, этим крошечным топазом и прикрепить к ножке этим стебельком, так филигранно изогнутым, таким воздушным… Да это просто диковина!..»
«О, какие поэты у нас появились! И ты, Фома, среди них?!»
«Я не глупый, знаешь ли, не женщина, понимаешь? Но я ремесленник, и чуткий ремесленник, чем и горжусь. 2Учитель, Тебе нравятся эти цветы?» Фома обращается к Учителю, который всё слышал, но не высказывался.
«Мне нравится всё, что связано с Творением. Но эти цветы – среди особенно Мною любимых…»
«Почему?» – вопрошают со всех сторон. А Иуда одновременно спрашивает: «Тебе и гадюки тоже нравятся?», – и смеется.
«Даже они. Они приносят пользу…»
«Какую?» – интересуются многие.
«Кусаются. Ха! ха! ха!» – оскорбительно хохочет Иуда.
«Тогда тебе уж они точно должны нравиться», – парирует Фаддей, прерывая его смех весьма недвусмысленным намеком. Теперь уже другие смеются над этим выпадом.
Иисус не смеется. Наоборот, Он бледен и печален. Глядит на Своих Двенадцать и особенно на двоих соперников, что смотрят друг на друга: один гневно, другой сурово, – и отвечает всем, чтобы, в частности, дать ответ Искариоту.
«Если Бог их создал, значит они нужны. В мироздании нет ничего бесполезного, ничего однозначно вредного. Только Зло явно и однозначно вредоносно, и горе тем, которые позволяют ему себя ужалить. Одно из последствий его укуса – это потеря способности различать Добро и Зло, это также искажение в разуме и совести, уклоняющихся в сторону недоброго, и духовная слепота, из-за которой, о Иуда Симонов, в окружающих нас вещах, пускай даже в крохотных, уже не замечают сияния Божьего могущества. В этом цветке оно запечатлено в красоте, аромате, во внешности, так отличающейся от всех других цветов, в этой капле росы, что дрожит и блестит, вися на восковой кромке его крошечного лепестка, и кажется слезой благодарности Творцу за то, что Он всё создал, и это всё – благое, нужное и разнообразное. Сказано же, что для прародителей всё было прекрасно, пока у них не случилась катаракта греха… И всё говорило им о Боге, пока сами вещи, а точнее, их глаза не были забрызганы так, что их способность видеть Бога исказилась… Так и в нынешнее время: Бог тем больше открывает Себя, чем сильнее в каком-либо создании господствует дух…»
«Чудные Божьи дела воспел Соломон, а также Давид… а дух в них явно не господствовал! Учитель, в этот раз я поймал Тебя на ошибке».
«Какой же ты дерзкий! Как ты смеешь говорить такое?» – резко реагирует Варфоломей.
«Пусть говорит… Я не придаю этому значения. Слова, которые развеет ветер и которыми не смутятся травы и деревья. Мы единственные, кто их слышит, и мы в состоянии придавать им тот вес, которого они заслуживают, не так ли? И больше мы о них не вспомним. Молодость часто безрассудна, Варфоломей. Будем к ней снисходительны… 3Но кто-то Меня спрашивал, за что Я отдаю предпочтение лилии долин… Вот что Я отвечу: „За ее скромность“. Всё в ней говорит о смирении… Места, которые она любит… расположение цветков… Он вызывает у Меня думы о Моей Матери, этот цветок… Такой маленький! Однако почувствуйте, какой аромат от одной только веточки. Весь воздух вокруг им благоухает… Так и Моя Мать: скромная, застенчивая, неизвестная; только и просила, чтобы остаться неизвестной… Однако благоухание Ее святости было таким сильным, что притянуло Меня с Неба…»
«Ты видишь в этом цветке символ Своей Матери?»
«Да, Фома».
«И считаешь, что наши древние, восхваляя лилию долин, предчувствовали именно Ее?» – спрашивает Иаков Алфеев.
«В таком случае Ее сравнивали также и с другими растениями и цветами. С розой, с оливой и с самыми милыми живыми существами: горлицами, голубками…» – почти с раздражением говорит Искариот.
«Каждый говорил о Ней то, что сам считал более прекрасным в творении. И в этом творении Она поистине Прекраснейшая. Но Я бы назвал Ее Лилией долин и кроткой Оливой[1], если бы Мне пришлось воспевать Ей хвалы». Иисус успокаивается и просветляется, думая о Своей Матери, и уходит вперед, чтобы уединиться…
[1] Ср. Песнь 2:1–2, и Сир. 24:16.
4Путешествие продолжается, несмотря на жаркий час, так как дно долины представляет собой непрерывную череду деревьев, защищающих от солнца.
Некоторое время спустя Петр ускоряет шаг и догоняет Учителя. Негромко зовет Его: «Мой Учитель!»
«Мой Петр!»
«Я помешаю Тебе, если пойду рядом?»
«Нет, Мой друг. Что же ты хочешь Мне сказать такого срочного, что это подвигло тебя прийти к твоему Учителю?»
«Один вопрос… Учитель, я человек любопытный…»
«Ну?» Иисус улыбается, глядя на Своего апостола.
«И мне хочется много чего знать…»
«Что является недостатком, Мой Петр».
«Знаю… Но не думаю, что на сей раз это будет недостатком. Если б я хотел знать о каких-то неприглядных вещах, каких-то подлостях, чтобы потом критиковать тех, кто их наделал, о! – тогда это был бы недостаток. Но Ты же видишь, я не стал Тебя спрашивать, был ли Иуда как-нибудь связан с Твоим вызовом в Бетэр, и почему…»
«Но испытывал огромное желание спросить…»
«Да, это правда. Но в том-то и бóльшая заслуга, не так ли?»
«Бóльшая. Как немалая заслуга и в том, чтобы владеть самим собой. Что говорит о правильном, серьезном духовном развитии того, кто так поступает, о том, что он по-настоящему понял и усвоил уроки Учителя».
«Вот как?! И от этого Ты доволен?»
«О, Петр, ты Меня спрашиваешь? Я от этого счастлив».
«Да? Правда? О, мой Учитель! Так значит, это Твой бедный Симон делает Тебя таким счастливым?»
«Да. А разве ты не знал?»
«Не осмеливался в это поверить. Но, видя Тебя таким счастливым, попросил вчера у Тебя разузнать. Поскольку думал, что тем, кто начал исправляться, мог быть и Иуда… хотя у меня нет тому подтверждений… Но я могу не замечать. Иоанн передал мне Твои слова, что Ты счастлив оттого, что кто-то двигается к святости… И вот минуту назад Ты говоришь мне, что доволен мной, потому что я становлюсь лучше. Теперь я знаю. Тот, из-за кого Ты счастлив и радостен, это я, бедный Симон… 5Однако сейчас мне хотелось бы, чтобы мои жертвы заставили измениться Иуду. Я не завистлив. Я хотел бы, чтобы все были совершенными, и Ты был бы совершенно счастлив. У меня получится?»
«Надейся, Симон, надейся и будь настойчив».
«Буду! Обязательно буду. Ради Тебя… а также ради него. Потому что, наверно, нет ничего хорошего в том, чтобы всё время оставаться таким. По сути… он мог бы быть мне почти сыном… Хм! Ясное дело, я предпочитаю быть отцом Марциама! Но… я буду ему как отец, трудясь над тем, чтобы его душа стала достойной Тебя».
«И тебя, Симон», и Иисус наклоняется и целует его в макушку.
Петр на верху блаженства… Чуть погодя он спрашивает: «А больше Ты мне ничего не скажешь? Нет ли чего еще хорошего, какого-то цветка среди шипов, что Тебе повсюду попадаются?»
«Есть. Один друг Иосифа, который приходит к Свету».
«В самом деле? Член Синедриона?»
«Да. Но не нужно его называть. Надо молиться и страдать за него. Не спрашиваешь Меня, кто он? Разве ты не любопытен?»
«Очень! Но я не спрашиваю. Жертва ради этого незнакомца».
«Благословен ты, Симон! Сегодня ты прямо Меня осчастливил. Продолжай в том же духе, и Я полюблю тебя еще сильнее, и еще сильнее тебя полюбит Бог. Давай-ка остановимся подождем остальных…»