10 апреля 1946

¹Иисус заходит в дом, куда был приглашен. Дом этот недалеко от Храма, но ближе к кварталу, что находится у подножия Тофета. Дом добротный, несколько унылый – дом приверженца строгих, более того, утрированных правил. Думаю, даже количество и расположение гвоздей такое, какое предписано какой-нибудь из шестисот тринадцати заповедей. На тканях никаких рисунков, на стенах никаких узоров, никаких безделушек… ничего из того немногого, что в качестве украшения присутствует и в домах Иосифа и Никодима, и тех же фарисеев в Капернауме. Здесь же… повсюду проступает дух самого хозяина. Холодный – настолько он лишен каких-либо украшений. Суровый от своей темной и тяжелой мебели, расставленной под прямыми углами, словно множество саркофагов. Отталкивающий. Дом, который не принимает, а враждебно смыкается вокруг того, кто в него проникает.

И Хелкия хвастливо обращает на это внимание. «Видишь, Учитель, как тщательно я соблюдаю Закон? Всё об этом говорит. Смотри: занавески без рисунков, мебель без украшений, никаких сосудов с лепниной или светильников в виде цветов. Всё есть. Но всё регулируется правилом: „Не делай себе никаких изваяний, ни изображений того, что вверху, на небе, или здесь внизу, на земле, или в воде, ниже земли“^[1]. Так в доме, так и в одежде: моей и моих домашних. Я, к примеру, не одобряю все эти вышивки на одежде и плаще у этого Твоего ученика (Искариота). Ты скажешь мне: „Многие их носят“. Скажешь: „Это всего лишь греческий стиль“. Хорошо. Но этими своими угла­ми, этими своими кривыми линиями он слишком напоминает Египетские символы. Безобразие! Бесовские знаки! Символы некромантии! Аббревиатуры Вельзевула! Тебе не делает чести, Иуда Симонов, то, что ты их носишь, а Тебе, Учитель, что Ты это ему дозволяешь».

[1] Исх. 20:4.

В ответ Иуда саркастически посмеивается. Иисус отвечает смиренно: «Я больше смотрю не на символы на одежде, а на то, чтобы не было признаков безобразия в сердцах. Но попрошу Моего ученика, и сделаю это прямо сейчас, носить не такие разукрашенные одежды, чтобы никого не смущать».

Иуда делает благородный жест: «На самом деле мой Учитель не раз говорил мне, что предпочел бы, чтобы я одевался попроще. Но я… делал, что хотел, потому что мне нравится так одеваться».

«Плохо, очень плохо. Никуда не годится, чтобы галилеянин поучал иудея, а тем более тебя, выходца из Храма… о!» Хелкия демонстрирует, что крайне возмущен, и ему вторят его друзья.

Иуда уже устал быть примерным и парирует: «О! тогда и вам в Синедрионе следовало бы поубавить помпезности! Если бы вам пришлось лишиться всех прикрас, что прикрывают обличье ваших душ, вы бы имели весьма неказистый вид».

«Как ты можешь такое говорить?»

«Как человек, с вами знакомый».

«Учитель! Ты слышишь?»

«Слышу и скажу, что и одной, и другой стороне необходимо смирение, и обеим нужна правда и взаимное снисхождение. Один Бог совершенен».

«Хорошо сказано, Рабби!» – говорит один из друзей… Слабый, одинокий голос в этой группе фарисеев и законоучителей.

«Наоборот, неправильно, – возражает Хелкия. – Второзаконие ясно выражается в своих проклятиях. Оно говорит: „Проклят человек, который делает резное или литое изображение, вещь отвратительную, произведение рук ремесленника, и…“»^[2]

[2] Втор. 27:15.

«Но это же одежды, а не изваяния», – отвечает Иуда.

«Ты помолчи. Будет говорить твой Учитель. Хелкия, будь справедлив и различай. Проклят тот, кто делает идолов. А не тот, кто рисует, подражая красоте, вложенной Создателем в Свое творение. Мы же собираем цветы, чтобы украсить…»

«Я их не собираю и не хочу, чтобы ими украшали мои комнаты. Горе моим женщинам, если они согрешат этим даже у себя в комнатах. Восхищаться следует только Богом».

«Верная мысль. Только Богом. Но можно восхищаться Богом и глядя на цветок, если сознавать, что именно Он – Творец этого цветка».

«Нет, нет! Это язычество! Язычество!»

«Себя украшала Юдифь, и Эсфирь себя украшала из святых побуждений…»^[3]

[3] Юдифь 10:3–4; Эсфирь 5:1.

«Женский пол! А женщина – всегда существо презренное. ²Однако прошу Тебя, Учитель, пройти в обеденный зал, пока я на минутку отлучусь, поскольку мне надо поговорить с моими друзьями».

Иисус не спорит и соглашается.

«Учитель… Мне трудно дышать!..» – заявляет Петр.

«Почему? Ты плохо себя чувствуешь?» – спрашивает кто-то.

«Нет. Но мне не по себе… как будто я угодил в какую-то ловушку».

«Не волнуйся. И все будьте крайне осторожны», – советует Иисус.

Они, сгрудившись, продолжают стоять до тех пор, пока снова не появляются фарисеи, уже в сопровождении слуг.

«Давайте сразу за столы. У нас собрание, и нам нельзя задерживаться», – распоряжается Хелкия. И распределяет места, пока слуги делят еду на порции.

Иисус рядом с Хелкией, возле Него Петр. Хелкия благословляет блюда, и трапеза начинается в леденящем молчании… Но потом звучат и первые слова. Естественно, обращенные к Иисусу, поскольку остальные Двенадцать предоставлены самим себе, словно бы их тут и не было.

³Первым задает вопрос какой-то знаток Закона. «Учитель, так значит, Ты уверен в том, что говоришь?»

«Я говорю это не от Себя. Прежде, чем Я оказался среди вас, это уже высказали пророки».

«Пророки!.. Раз Ты отрицаешь нашу святость, то, возможно, также согласишься с моим утверждением, что наши пророки могут быть людьми неуравновешенными».

«Пророки – люди святые».

«А мы нет, не так ли? Но вот посмотри, Софония в своем осуждении Иерусалима причисляет пророков к священникам: „Его пророки – люди неуравновешенные, неверные, а его священники оскверняют святыни и нарушают Закон“^[4]. Именно в этом Ты нас постоянно упрекаешь. Но если Ты согласен с пророком во второй части его изречения, то должен быть согласен и с первой и признать, что нельзя как на основание опираться на слова, исходящие от людей неуравновешенных».

[4] Соф. 3:4. Далее уже Иисус цитирует Соф. 3:14–15 и Соф. 3:8.

«Рабби Израиля, ответь Мне. Когда несколькими строками ниже Софония говорит: „Пой и веселись, дочь Сиона… Господь отменил Свой приговор против тебя… Царь Израиля – с тобой“, принимает ли твое сердце эти слова?»

«Я горд, когда повторяю их про себя, мечтая о том дне».

«Но это же слова пророка, следовательно, человека неуравновешенного…»

Знаток Закона на мгновение теряется.

На помощь ему приходит один из друзей. «Никто не может подвергать сомнению то, что Израиль будет царствовать. Не один, а все пророки и те, кто был до них, то есть патриархи, высказывались об этом Божьем обетовании».

«И ни один из патриархов и пророков не преминул указать на то, ктό Я такой».

«О, прекрасно! Но у нас-то нет этому подтверждений! Ты сам можешь оказаться неуравновешенным человеком. Чем Ты докажешь, что Ты Мессия, Сын Божий? Дай мне срок, чтобы я мог рассудить».

«Не стану тебе говорить о Моей смерти, описанной Давидом и Исайей, а скажу тебе о Моем воскресении».

«Ты? Ты? Ты – воскреснешь? И кто Тебя воскресит?»

«Не вы, конечно. Не Понтифик, не монарх, не ваши секты, не народ. Я воскресну Сам».

«Не богохульствуй, Галилеянин, и не лги!»

«Я только и делаю, что воздаю честь Богу и говорю истину. И вместе с Софонией скажу тебе: „Дождись Моего воскресения“. До тех пор ты можешь сомневаться, все вы можете сомневаться и можете продолжать внушать сомнения народу. Но больше уже не сможете, когда вечно Живущий, освободившись, Сам по себе воскреснет, чтобы уже не умереть, неприступный Судья, совершенный Царь, который жезлом Своей справедливости будет править и вершить суд до скончания веков и продолжит царствовать на Небесах в вечности».

⁴«Ты что, не понимаешь, что разговариваешь с законоучителями и членами Синедриона?» – говорит Хелкия.

«И что с того? Вы Меня спрашиваете – Я отвечаю. Вы демонстрируете желание узнать – Я разъясняю вам истину. Тебе, напомнившему Мне проклятие Второзакония из-за какого-то рисунка на одежде, нет нужды приводить на память другое проклятие оттуда же: „Проклят тот, кто скрытно наносит удар своему ближнему“».

«Я не наношу Тебе удар, я Тебя угощаю».

«Нет. Твои коварные вопросы – это удары в спину. Осторожнее, Хелкия, ведь Божьи проклятия на этом не кончаются, и за приведенным Мною следует еще одно: „Проклят принимающий подарки и осуждающий на смерть невиновного“»^[5].

[5] Два проклятия из Втор. 27:24–25.

«В этом доме подарки принимаешь Ты, мой гость».

«Я не осуждаю даже повинных в грехах, если они раскаялись».

«В таком случае Ты несправедлив».

«Нет, Он справедлив. Ведь Он считает, что раскаяние заслуживает прощения, поэтому и не осуждает», – говорит тот, который уже высказывал Иисусу одобрение при входе в дом.

«Помолчи-ка, Даниил! Думаешь, ты понимаешь больше нашего? Или тебя обольстил Тот, относительно кого еще многое надо решить и кто ничего не делает, чтобы помочь нам принять решение в Его пользу?» – говорит один законоучитель.

«Я знаю, что вы мудрые, а я простой иудей, и даже не понимаю, зачем вы частенько берете меня с собой…»

«Да потому что ты родственник! Нетрудно сообразить! А я хочу, чтобы приходящиеся мне роднёй были святыми и знающими! Я не могу допустить невежества в Писании, в Законе, в Галахе, Мидрашах и Аггаде. И не выношу этого. Всё надо знать. Всё соблюдать…»

«И я благодарен тебе за такую заботу. Но я, обычный земледелец, незаслуженно ставший твоим родственником, только и занимаюсь тем, что изучаю Писание и Пророков, чтобы иметь опору в своей жизни. И с простотой неученого исповедаю тебе, что в этом Рабби признаю Мессию, имевшего Своим предшественником Предтечу, который нам на Него и указал… А Иоанн, ты не можешь этого оспаривать, был одержим Духом Божьим».

Молчание. Отрицать непогрешимость Крестителя они не хотят. Как и называть его непогрешимым.

И тогда еще один говорит: «Ну… давайте считать, что Предтеча является предтечей того ангела, которого Бог посылает, чтобы приготовить путь Христу. И… допустим, у Галилеянина достаточно святости, чтобы судить о Нем как о таком ангеле. После Него наступит время Мессии. Не кажется ли вам, что это мое соображение может всех примирить? Примешь ли ты его, Хелкия? А вы, друзья мои? А Ты, Назарянин?»

«Нет». «Нет». Нет». И эти три «нет» весьма решительны.

«Как? Почему вы не согласны?»

Хелкия молчит. Молчат его друзья. Только Иисус искренне отвечает: «Потому что не могу согласиться с заблуждением. Я больше, чем ангел. Ангелом был Креститель, Предтеча Христа, а Христос – это Я».

⁵Долгое ледяное молчание. Хелкия, подперев ладонью щеку и уперевшись локтем в свое ложе, размышляет: жесткий, замк­нутый, как весь его дом.

Иисус оборачивается и глядит на него, а затем говорит: «Хелкия, Хелкия, не смешивай Закон и Пророков с этими мелочами!»

«Вижу, Ты прочитал мои мысли. Но Ты не можешь отрицать, что совершил грех, нарушив предписанное».

«Как и ты, да еще хитроумно, а потому совершая больший грех, презрел долг гостеприимства, причем сделал это намеренно: отвлек Меня, а потом направил сюда, пока сам со своими друзьями совершал очищение, а возвратившись попросил нас поторопиться, так как у тебя собрание, и всё это для того, чтобы сказать Мне: „Ты согрешил“».

«Ты бы мог напомнить мне про мой долг предоставить Тебе необходимое для очищения».

«Я бы мог много чего тебе напомнить, но это привело бы лишь к тому, что ты сделался бы еще непримиримее и враждебнее».

«Нет. Напомни, напомни. Мы желаем Тебя послушать и…»

«И обвинить перед Священноначалием^[6]. Поэтому-то Я и напомнил тебе последнее и предпоследнее проклятия. Я знаю это и знаю вас. Я здесь, перед вами, безоружен. Здесь Я оторван от народа, который Меня любит и в присутствии которого вы не осмелитесь на Меня нападать. Но Я не боюсь. Но Я не пойду на компромиссы и не струшу. И назову вам ваш грех, грех всей вашей секты и ваш личный, о фарисеи, лжебезукоризненные исполнители Закона, о законоучители, лжемудрецы, нарочно смешивающие и путающие истинное и ложное благо, навязывая другим и требуя от других безупречности даже во внешних проявлениях, а от себя ничего не требуя. Вы Меня упрекаете вместе с хозяином дома, пригласившим и вас, и Меня в том, что Я не совершил омовения перед обедом. Вы знаете, что Я пришел из Храма, куда не входят, не очистившись от пыли и от уличной грязи. Значит, вы хотите признать, что Святое Место – источник осквернения?»

[6] Principi dei Sacerdoti. Возможно, это главы священнических родов.

«Мы очищаемся перед всякой трапезой».

«А вот нам было велено: „Ступайте туда и ждите“. А после: „Давайте сразу за столы“. Следовательно, на твоих лишенных начертаний стенах было-таки кое-что начертано: намерение обмануть Меня. Чья же рука начертала на твоих стенах причину для Моего возможного обвинения? Твой собственный дух или какая-то другая сила, которая тобой управляет и которой ты внимаешь? ⁶Ну так послушайте же все».

Иисус встает и, опираясь руками о край стола, начинает Свою обличительную речь:

«Вы, фарисеи, омываете внешность чаш и тарелок, омываете также ваши руки и ноги, как будто тарелки и чаши, руки и ноги имеют отношение к вашему духу, который вы любите объявлять чистым и совершенным. Но тогда уж не вы, а Бог должен это объявить. Так вот, узнайте, чтó Бог думает о ваших душах. А Он считает, что они наполнены ложью, мерзостью и насилием, наполнены злодейством, и ничто внешнее не может осквернить то, что уже является скверной».

Иисус отрывает правую кисть от стола и, продолжая, начинает ею непроизвольно жестикулировать: «Но неужели Тот, кто сотворил как ваши души, так и ваши тела, не может потребовать уважения к вашему внутреннему миру хотя бы в той же мере, какую вы имеете к внешнему? О безумцы, путающие две эти ценности и меняющие местами их важность, да разве не потребует Всевышний гораздо большей заботы о сотворенном по Его подобию духе, который из-за своего осквернения лишается вечной Жизни, чем о руке или ноге, грязь с которых легко смывается и которые, даже останься они испачканными, не повлияли бы на внутреннюю чистоту? И может ли Бог тревожиться о чистоте какой-то чаши или какого-то блюда, когда это всего лишь бездушные вещи, которые не в состоянии повлиять на вашу душу?

Я читаю твою мысль, Симон Боэтос. Нет, она несостоятельна. Не ради заботы о здоровье, не ради защиты своей плоти, своей жизни предпринимаете вы эти старания и практикуете эти очищения. Плотской грех, точнее, плотские грехи чревоугодия, невоздержанности, похоти, несомненно, сильнее вредят плоти, чем немного пыли на руках или на тарелке. И всё-таки вы их совершаете, не беспокоясь о сбережении своего существования и о безопасности ваших домашних. И совершаете грехи еще и иного рода, поскольку, кроме осквернения своего духа и своей плоти, растраты имущества и неуважения к своим домашним, вы наносите оскорбление Господу, позоря свое тело, храм вашего духа, где должен был бы находиться престол для Духа Святого; а также оскорбление своими рассуждениями, что вам необходимо самим предохраняться от заразы, передающейся от щепотки пыли, как будто Бог не в силах вмешаться и защитить вас от физической заразы, если вы чистосердечно обратитесь именно к Нему.

⁷Но Сотворивший внутреннее разве не сотворил также и внешнее, и наоборот? И разве это внутреннее не более благородно и не сильнее отмечено Божественным подобием? Займитесь же делами, достойными Бога, а не мелочной суетой, что не возвышается над пылью, ради которой и из которой она произведена, из того жалкого праха, каким является человек, рассматриваемый как животное создание, форма, слепленная из ила, что снова станет прахом, прахом, который развеется ветром столетий. Займитесь делами, которые останутся, делами царскими и святыми, делами, увенчанными небесным благословением. Проявляйте человеколюбие и давайте милостыню, будьте честными, будьте чистыми в своих поступках и намерениях – и всё в вас будет чисто, без того, чтобы прибегать к воде омовений.

Вы что думаете? Что у вас всё в порядке, раз вы платите десятины с пряностей? Нет. Горе вам, фарисеи, что платите десятины с мяты и руты, с горчицы и тмина, с фенхеля и всякой другой зелени, а потом пренебрегаете справедливостью и любовью к Богу. Платить десятину положено, и это следует делать. Но есть более высокие обязанности, и их тоже надо исполнять. Горе тем, кто соблюдает внешние правила и пренебрегает иными, внутренними, основанными на любви к Богу и ближнему. Горе вам, фарисеи, что любите первые места в синагогах и в собраниях и любите, чтобы с вами раскланивались на площадях, но не думаете совершать дела, которые доставили бы вам место на Небесах и позволили бы заслужить уважение среди ангелов. Вы похожи на потайные гробницы, что остаются незамеченными и не вызывают отвращения, когда проходишь мимо них, едва касаясь, но вызвали бы отвращение, если можно было бы увидеть, чтó в них заключено. Однако Бог видит даже самое сокровенное и не обманывается, когда о вас судит».

⁸Его перебивает какой-то из учителей Закона, который, желая возразить, тоже встает. «Учитель, говоря так, Ты оскорбляешь и нас, и это не на пользу Тебе, поскольку это мы должны составить о Тебе суждение».

«Нет, не вы. Вы не можете судить обо Мне. Вы не судьи, а подсудимые, и судит вас Бог. Вы можете говорить, издавать своими губами звуки. Но даже более мощный голос не в состоянии достичь Неба или облететь всю Землю. Отойдешь подальше – и тишина… Пройдет немного времени – и забвение. Но Божий суд – это голос, который не смолкает, он не подвластен забвению. Века и века прошли с тех пор, как Бог осудил Люцифера и осудил Адама. Но эхо того приговора не утихло. И последствия того приговора продолжаются. И хотя Я сейчас пришел возвратить людям Благодать посредством совершенной Жертвы, суждение о поступке Адама останется в силе, и он всегда будет называться „первородным грехом“. Люди, омытые очищением, превосходящим всякое другое, будут искуплены. Но рождаться они будут с этой печатью, так как Бог судил, что эта печать должна быть на всяком рожденном женщиной, за исключением Того, чье происхождение было не от человеческого действия, а от Святого Духа, а также двоих навеки девственных: Предочищенной и Предосвященного. Первой это было дано, чтобы Она могла стать Девой Богородицей, второму – чтобы он мог предшествовать Невинному и родиться уже чистым благодаря предусвоению бесконечных заслуг Спасителя и Искупителя.

⁹И Я вам заявляю, что Бог судит вас. И суждение Его таково: „Горе вам, знатоки Закона, что вы взваливаете на людей невыносимые ноши, превращая отеческие Десять Слов Всевышнего Своему народу в какое-то наказание“. Он дал их с любовью и из любви, дабы человек имел поддержку в виде верного путеводителя, человек – это вечно неосторожное и невежественное дитя. А вы эти помочи, которыми Бог ласково обхватывал Своих чад, чтобы те могли двигаться Его путем и припасть к Его сердцу, подменили грудами острых, тяжелых и приносящих мучение камней, лабиринтом предписаний, кошмаром самоукорений, из-за чего человек падает духом, теряется, останавливается и начинает бояться Бога, как какого-то врага. Это вы мешаете сердцам прийти к Богу. Вы разлучаете Отца с Его детьми. Вы своими излишними требованиями перечеркиваете это ласковое, благословенное, истинное Отцовство. Но сами, тем не менее, и пальцем не притрагиваетесь к тем тяготам, которые накладываете на других, считая себя оправданными лишь тем, что вы их наложили. Но, безумцы, неужели вы не понимаете, что будете судимы в соответствии с тем, чтó вы считали необходимым для спасения? Неужели не понимаете, что Бог скажет вам: „Вы утверждали, что ваше слово священно и справедливо. Ну что ж, Я тоже считаю его таковым. И раз вы всем его навязывали и судили своих братьев по тому, как они его слушали и исполняли на деле, то и Я буду судить вас вашим словом. И поскольку вы не делали того, что призывали делать, вы обрекаетесь на осуждение“?

Горе вам, воздвигающим гробницы пророкам, которых убивали ваши отцы. Вы что, надеетесь этим приуменьшить величину вины своих отцов? Загладить ее в глазах потомков? Нет, наоборот: вы свидетельствуете об этих деяниях своих отцов. И не только. Вы еще и одобряете их и готовы им подражать, и возводить потом гробницу гонимому пророку, чтобы сказать самим себе: „Мы же его почтили“. Лицемеры! Вот почему Премудрость Божья постановила: „Я пошлю к ним пророков и апостолов. И кого-то из них они убьют, а других будут преследовать, так что с этого поколения спросится за кровь всех пророков, пролитую начиная с сотворения мира, от крови Авеля до крови Захарии, убитого между жертвенником и святилищем“^[7]. Да, истинно, истинно говорю вам, что за всю эту кровь святых потребуют отчета у этого поколения, которое не в состоянии распознать Бога там, где Он есть, и преследует праведника, и уязвляет его, потому что праведник – это живой укор его несправедливости.

[7] Об убийстве Авеля см. в Быт. 4:8, об убийстве священника Захарии в 2 Пар. 24:20–22, то есть в начале и в конце Священного Писания иудеев.

¹⁰Горе вам, знатоки Закона, что присвоили себе ключи учености и заперли ими ее храм, чтобы не входить в него и не быть ею судимыми, да и другим не позволили туда войти. Поскольку знаете, что если бы народ наставляла истинная Ученость, то есть святая Премудрость, он мог бы вас осудить. Вот вы и предпочитаете, чтобы он пребывал в невежестве и не судил вас. И ненавидите Меня потому, что Я – Слово Премудрости, и хотели бы прежде срока заключить Меня в темницу, в могилу, чтобы Я больше не говорил.

Но Я буду говорить до тех пор, пока Моему Отцу это будет угодно. А после – сильнее Моих слов заговорят Мои дела. И еще красноречивее Моих дел окажутся Мои заслуги – и мир будет осведомлен и узнает, и осудит вас. Это первый суд над вами. А потом настанет второй: частный суд над каждым из вас во время вашей смерти. И, наконец, последний: всеобщий суд. И вы вспомните этот день и эти дни, и сами, лишь вы одни познакомитесь с тем страшным Богом, которым вы, словно кошмарным видением, пытались пугать души простецов, в то время как сами внутри своего склепа глумились над Ним, не почитая и не слушаясь Его заповедей: от первой и главной заповеди любви и до последней, дарованной на Синае.

Не важно, Хелкия, что в твоем доме нет изображений. Не важно, что у всех у вас в домах нет изваяний. В глубине вашего сердца есть идол, и еще много идолов. Идол вашего самообожествления и идолы ваших вожделений.

¹¹А вы собирайтесь и пойдемте».

И, пропустив вперед Двенадцать, Он выходит последним.

Молчание…

Затем оставшиеся поднимают гвалт, крича одновременно: «Нужно не оставлять Его в покое, на чём-нибудь подловить, найти повод для обвинения! Убить Его нужно!»

Опять молчание.

А потом, когда двое, которым опротивела эта ненависть и намерения фарисеев, уходят (и это родственник Хелкии и еще один, уже дважды защищавший Учителя), остальные спрашивают себя: «И каким образом?»

Снова молчание.

Затем Хелкия говорит с хриплым смешком: «Надо повлиять на Иуду Симонова…»

«Да! Хорошая идея! Но ты ведь его оскорбил!..»

«Об этом позабочусь я, – говорит тот, кого Иисус назвал Симоном Боэтосом. – Я и Елеазар, сын Анны… Мы его проведем…»

«Чего-нибудь наобещать…»

«Немного припугнуть…»

«Потребуется много денег…»

«Нет, много не надо… Пообещать, пообещать много денег…»

«А потом?»

«Что значит: а потом?»

«Хм! Потом, когда дело будет сделано. Чем мы его наградим?»

«Да ничем. Смертью. Так он… уже не проговорится», – медленно и жестко произносит Хелкия.

«Ух! Смертью…»

«Тебя это страшит? Да брось! Если мы убьем Назарянина, который… праведен… то сумеем убить и Искариота, этого грешника…»

Сомнения всё-таки есть…

Но Хелкия, вставая, говорит: «Выслушаем еще и Анну… И увидите, что он… назовет эту идею хорошей. И сами в этом убедитесь… Ох, убедитесь!..»

Все выходят вслед за хозяином дома, который, уходя, говорит: «Убедитесь… Убедитесь!»