ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
604. Судебные процессы и отречение Петра. Замечания о Пилате
22–25 марта 1945.
1Скорбное шествие пролегает сначала вдоль каменистой дорожки, ведущей от той поляны, где схватили Иисуса, к Кедрону, а оттуда, по другой такой же дорожке, в город. И сразу же начинаются грубые шутки и издевательства.
У Иисуса связаны запястья, и Он даже, словно бы опасный безумец, привязан за пояс. Концы веревок в руках у двух бесноватых, одержимых ненавистью, и те то и дело с силой дергают за них. Иисус оказывается в положении куклы, брошенной своре щенков на растерзание. Если бы они и в самом деле были псами, это бы еще как-то их оправдывало. Но они назывались людьми, хотя человеческой была разве только что их внешность. Они придумали связать Его двумя противоположно натянутыми веревками, и это лишь усиливает боль. Одна крепко обхватывает запястья, врезаясь в них и натирая своей грубой поверхностью. Другая, обмотанная вокруг пояса, прижимает локти к грудной клетке, впиваясь и сдавливая верх брюшной полости, сжимая печень и почки громадным узлом. Туда же то и дело приходятся хлесткие удары концами веревок, сопровождаемые окриками: «Пошел! Живее! Вперед, осел!» При этом Страдальца бьют сзади ногами по коленям, отчего Он шатается, и не падает на землю лишь потому, что веревки крепко Его удерживают. Однако они не препятствуют Ему натыкаться на низкие ограждения и пни, когда одна веревка резко тащит Его за руки вправо, или вторая – за пояс влево. Во время пересечения мостика через Кедрон следует один из таких жесточайших рывков, в результате которого Иисус тяжело наваливается на перила. Из ушибленного рта течет кровь. Иисус поднимает связанные руки, чтобы вытереть ее с бороды, но не издает ни звука. Он действительно Агнец, не огрызающийся на Своих мучителей.
Тем временем часть народа спустилась вниз, к руслу, усыпанному гравием, чтобы взять гальки и камней, и целый каменный град летит снизу в легкую мишень. Поскольку на узком небезопасном мостике движение затормаживается из-за того, что столпившиеся мешают друг другу, эти камни успевают попасть Иисусу в голову и в спину. И не только в Него. Некоторые достаются также Его палачам, которые в ответ бросают палки и те же самые камни. И все это приводит к очередным ударам по голове и шее Иисуса. Но вскоре мост кончается, и вся эта свалка перемещается на узкую улочку, где ее накрывает тень, поскольку луна, которая начинает заходить, больше не освещает эту извилистую дорожку, а многие факелы в суматохе оказываются потухшими. Однако ненависть и без света может разглядеть несчастного Мученика, сам высокий рост которого оборачивается против Него. Он выше их всех. Поэтому Его легко ударить, легко схватить Его за волосы, заставляя резко запрокинуть голову, и с силой швырнуть в лицо пригоршню всякой грязи, которая залепляет рот и глаза, вызывая боль и отвращение.
2Они начинают двигаться сквозь предместье Офел, предместье, где Он сотворил столько добра и проявил столько заботливости. Выкрики толпы привлекли спавших к порогам домов. И если женщины, пораженные ужасом от увиденного, с горестными криками убегают, то мужчины, которых Он тоже исцелял и ободрял дружеским словом, эти мужчины или безучастно опускают головы, демонстрируя, как минимум, равнодушие, или переходят от любопытства к насмешкам, угрожающим жестам и проявлениям ненависти, и присоединяются к процессии для издевательств. Сатана уже вовсю действует…
Вот некоего мужчину[1], мужа, которому не терпится оскорбить Иисуса, схватила голосящая жена и бранит его: «Трус! Если ты жив, то благодаря Ему, ты, нечестивый подлец. Запомни это!». Но мужчина вырывается, зверски бьет ее и, повалив на землю, спешит догнать Мученика, чтобы бросить Ему в голову камень.
[1] Это Иаков сластолюбивый. Иисус исцелил его по просьбе жены, провидя в нем Своего будущего мучителя.
Еще одна женщина, уже в летах, пытается преградить путь сыну[2], который выбежал с видом гиены и с дубинкой в руке, чтобы тоже поучаствовать в избиении, и кричит ему: «Пока я жива, ты не станешь убийцей своего Спасителя!». Но несчастная падает от грубого удара в пах и кричит вдогонку: «Богоубийца и матереубийца! Будь ты проклят за то, что повторно раздираешь мое чрево, и за то, что причиняешь зло Мессии!»
[2] Самуил, жених Анналии. Убийца ее дяди. Возненавидел Иисуса и, в конце концов, убил собственную мать, запретившую ему бить Спасителя.
3Чем ближе они к городу, тем все более и более жестокой становится картина.
Городские ворота уже открыты, и находящиеся во всеоружии римские солдаты интересуются, откуда и что это за шум, готовые – если что-нибудь будет угрожать авторитету Рима – тут же вмешаться. Когда процессия почти у самых стен, оказывается, что Иоанн с Петром уже здесь. Думаю, они пришли туда короткой дорогой, перейдя Кедрон не по мосту, а выше по течению, и скоро обогнали толпу, которая двигалась слишком медленно, сама себе создавая затруднения. Они прячутся в полумраке арки, возле площадки под самой стеной. Их головы прикрыты плащами, и лица не видны. Но как только приближается Иисус, Иоанн откидывает свой плащ, и подставляет свое бледное расстроенное лицо яркому свету луны, что еще не зашла за виднеющийся за стенами холм, который наемники, арестовавшие Иисуса, я слышала, упоминали как Тофет. Петр открыться не осмеливается. Однако выступает вперед, чтобы быть увиденным…
Иисус замечает их… улыбается, и в Его улыбке – бесконечная доброта. Петр отворачивается и отступает в темный угол, закрыв глаза руками, сутулый, постаревший и совсем не мужественный. Иоанн бесстрашно остается на месте, и только когда толпа с воем удаляется, подходит к Петру, берет его за локоть и уводит, как если бы юноша вел слепого отца, и оба входят в город позади шумного скопища.
Мне слышны бестолковые, насмешливые и огорченные замечания римских солдат. Кто-то из них ругается, что пришлось так рано подняться с кровати из-за какого-то «тупого барана»; кто высмеивает иудеев, которые способны «арестовать разве что какую-нибудь бабенку»; кто сочувствует Осужденному, которого «всегда считал хорошим»; а кто говорит: «Я предпочел бы лучше быть убитым, чем видеть Его в этих руках. Он великий человек. Я преклоняюсь перед двумя вещами в мире: перед Ним и Римом». «Клянусь Юпитером!» – восклицает более высокий чин, – «Мне не нужны неприятности. Я собираюсь получить знак отличия. Пусть про это думает тот, кому положено. Не хочу, чтобы меня отправили на войну с германцами. Эти евреи дурно пахнут, и от них одни неприятности. Но жизнь здесь все‑таки безопасней. Что до меня, то я собираюсь завершить службу, а возле Помпей у меня есть одна девочка!..»
4Я пропускаю остальное, следуя за Иисусом, продвигающимся по улице, которая делает поворот и поднимается в сторону Храма. Но я вижу и понимаю, что Иисуса ведут не к лабиринту Храмовых сооружений, занимающих весь Сионский[3] холм, а к дому Анны[4]. Дом этот расположен на самом краю, около ряда внушительных стен, которые служат тут городской чертой и тянутся отсюда, со своими портиками и двориками, вдоль склона горы прямо до ограды Храма, того самого места, куда израильтяне приходят на свои религиозные праздники.
[3] Храмовую гору, наряду с ее настоящим названием, Мориа, называли также Сионом.
[4] Первосвященника.
В стене видна высокая железная дверь. К ней подбегают несколько услужливых добровольцев и громко стучат. И как только дверь немного приоткрывается, они врываются внутрь, чуть не сбивая с ног служанку, пришедшую отпереть, и широко распахивают дверь, так чтобы могла войти вся эта ревущая толпа с Заключенным посередине. И лишь только они оказываются внутри, дверь опять закрывают и запирают на засов, возможно, из страха перед римлянами или сторонниками Назарянина. Его сторонники! Где они?..
Пройдя входную арку, они пересекают обширный двор, следуют по коридору, минуют еще один портик и еще один двор, затаскивая Иисуса на три ступеньки вверх и заставляя Его почти бегом преодолеть пространство галереи, чтобы скорей очутиться в богато обставленном зале, где их ждет пожилой человек в священнических одеждах.
«Да поможет тебе Бог, Анна», – произносит офицер, если так можно назвать мошенника, возглавляющего эту банду, – «Вот обвиняемый. Доверяю Его твоей святости, и пусть Израиль очистится от этого греха».
«Да благословит тебя Бог за твою проницательность и веру!»
Проницательность налицо! Достаточно было голоса Иисуса, чтобы заставить их попáдать на землю в Гефсимании.
5«Кто ты?»
«Иисус из Назарета, Рабби, Христос. Да ты знаешь Меня. Я не прятался во тьме».
«Нет, не прятался. Но с помощью темных учений Ты сбил с пути истинного толпы людей. А у Храма есть право и долг защищать души детей Авраама».
«Души! Можешь ли ты, священник Израиля, утверждать, что пострадал за душу хотя бы одного человека из народа?»
«А Ты? Что Ты такого сделал, что можно было бы назвать страданием?»
«Что Я сделал? Зачем ты спрашиваешь? Весь Израиль говорит об этом. От святого града до самых жалких окраин даже камни вопиют о Моих делах. Я вернул зрение слепым: зрение глаз и сердца. Я открыл слух глухим: чтобы слышать голоса Земли и Неба. Я заставил ходить хромых и парализованных, чтобы они начали шествие от плоти к Богу и устремились к Нему духом. Я очистил прокаженных и от той проказы, что упомянута в Моисеевом Законе, и от той, что делает человека нечистым перед Богом: от греха. Я воскресил мертвых, и не считаю, что великое дело – вернуть к жизни тело, а что действительно великое – так это спасти грешника, и Я это делал. Я помогал бедным, уча богатых и алчных евреев святой заповеди любви к своим ближним, и несмотря на то, что реки золота текли через Мои руки, сам оставался бедным. Я один осушил больше слез, чем все вы, обладающие богатством. И, наконец, Я дал сокровище, которому нет цены: знание Закона, знание Бога, твердое убеждение, что все мы равны, и что в глазах Отчей святости имеют одинаковую ценность как пролитые слезы, так и совершенные преступления, принадлежат ли они Тетрарху и Первосвященнику или нищему и прокаженному, умирающему на обочине дороги. Вот что Я делал. Ничего другого».
6«Понимаешь ли Ты, что сам Себя обвиняешь? Ты говоришь: проказа, которая делает человека нечистым перед Богом и о которой не сказано у Моисея. Ты оскорбляешь Моисея и даешь понять, что в его Законе есть пробелы…»
«Закон не его, а Божий. Это так. Я серьезно говорю: страшнее проказы, телесного несчастья, имеющего свой срок, грех, который может стать вечным несчастьем для духа, и это именно так».
«Ты смеешь утверждать, что отпускаешь грехи. Как Ты это делаешь?»
«Если согласно с законом и заслуживает доверия то, что грех можно изгладить, искупить и очистить при помощи священной воды и жертвенного овна, неужели Мои слезы, Моя Кровь и Мое желание не могут привести к тому же?»
«Но Ты не умер. Так где же эта кровь?»
«Да, пока не умер. Но умру, ибо так написано. Написано на Небесах, когда еще не было Сиона, не было Моисея, не было Иакова, не было Авраама, с тех самых пор, как царь Зла впился в сердце человека и отравил его, вместе с сердцами его детей. Это записано и на Земле, в той Книге, где звучат голоса пророков. Это записано в сердцах. В твоем, в сердце Кайафы и членов Синедриона, которые не простят, нет, сами их сердца не простят Мне праведности. Я отпускал грехи в счет Моей будущей Крови. А теперь, в ее очистительном омовении, Я завершу искупление».
«Ты говоришь, что мы алчны и что мы пренебрегаем заповедью любви…»
«Разве это неправда? Почему вы Меня убиваете? Потому что боитесь, что Я вас развенчаю. О, не бойтесь! Мое Царство не от мира сего. Я оставляю вас всемогущими владыками. Предвечный знает, когда сказать: „Довольно“, и тогда вы упадете замертво…»
«Как Дора[5], да?»
[5] Дора – крайне жестокий фарисей, владелец богатых угодий на Ездрелонской равнине, угнетавший своих работников. Иисус на средства Лазаря выкупил у него пастуха Иону. Разговаривая с Иисусом, Дора впал в бешенство и умер от удара.
«Он умер от ярости. Не потому что был поражен небесной молнией. С другой стороны, Бог готов был поразить его».
«И Ты это повторяешь мне? Его родственнику? Как же Ты смеешь?»
«Я сама Истина. А Истина никогда не бывает малодушной».
«Гордый и безрассудный!»
«Нет: искренний. Ты обвиняешь Меня в оскорблении. А вы все разве не полны ненависти? Вы ненавидите друг друга. Сейчас вас объединяет ненависть ко Мне. Но завтра, когда вы Меня убьете, вы снова возненавидите друг друга, и еще более жестоко. И будете жить с камнем за пазухой и с ядом в сердцах. Я учил любви. Из сострадания к миру. Я учил не быть алчными, а иметь милосердие. 7В чем ты Меня обвиняешь?»
«В обращении в новую религию».
«О, священник! Израиль кишит новыми религиями: ессеи[6] проповедуют свою, саддукеи[7] – свою, фарисеи – свою. И у каждого есть своя тайная религия: для одних это удовольствие, для других – богатство, для третьих – власть, у каждого свой собственный идол. Но не у Меня. Я восстановил попранный Закон Моего Отца, вечного Бога. Я вернулся, чтобы просто и ясно повторить десять заповедей Декалога, и сорвал голос, проповедуя их сердцам, которые знать его не знали».
[6] Ессеи – секта внутри иудаизма. Ессеи жили отдельными общинами, иногда в пустыни, вели почти монашескую жизнь по своему уставу, в частности, сохраняли безбрачие. Не признавали храмовых жертв, считая Аароново священство лишенным благодати.
[7] Саддукеи – религиозная партия, к которой принадлежали первосвященник и старшие священники, имела влияние в высших классах общества. Большинство членов Синедриона могли быть саддукеями. Были относительно терпимы к римской власти.
«Вы именно таковы, и даже более того. Да, существует Храм. Здание. Но Бога там нет. Он удалился от мерзости, которую обнаружил в Своем доме. Но к чему задавать Мне столько вопросов, раз Моя смерть и так предрешена?»
«Мы не убийцы. Мы казним, если у нас есть на это право, в случае несомненной вины. 8Но Тебя я хочу спасти. Скажи мне, где Твои ученики, и я спасу Тебя. Если Ты передашь их мне, я освобожу Тебя. Имена их всех, и лучше тайных, чем явных. Скажи: Никодим – один из них? А Иосиф? А Гамалиил? А Елеазар? А… Ну, об этом я знаю… это не нужно. Говори. Говори. Ты ведь знаешь: я могу казнить Тебя, а могу и спасти. Я могуществен».
«Ты подлец. Ремесло шпиона Я оставляю подлецам. А Я – Свет».
Один из наемников бьет Его кулаком.
«Я – Свет. Свет и Истина. Я открыто проповедовал миру, учил в синагогах и в Храме, где собираются иудеи, и ничего не говорил втайне. Повторяю это. Зачем спрашивать Меня? Спроси тех, кто слышал, о чем Я говорил. Они знают».
Другой наемник дает Ему пощечину и кричит: «Так-то Ты отвечаешь Первосвященнику?»
«Я разговариваю с Анной. Первосвященник – Кайафа. И разговариваю с должным уважением к его сединам. Но если тебе кажется, что Я сказал что-то не так, объясни Мне это. Если же нет, зачем Меня бить?»
«Не трогайте Его. 9Я отправлюсь к Кайафе. Сторожите Его здесь до моих дальнейших распоряжений. И позаботьтесь, чтобы Он ни с кем не разговаривал». Анна уходит.
Иисус ничего не говорит. Даже Иоанну, который осмеливается стоять у входа, не обращая внимания на толпу наемных убийц. Однако, не сказав ни слова, Иисус, видимо, все-таки дает ему какое-то поручение, поскольку Иоанн, бросив печальный взгляд, уходит оттуда и скрывается из виду.
Иисус остается среди истязателей. Ему приходится выносить удары веревками, плевки, оскорбления, пинки и вырывание волос до тех пор, пока не приходит слуга, чтобы сообщить, что Заключенного ждут в доме Кайафы.
Связанный и продолжающий переносить издевательства, Иисус снова выходит из портика, проходит коридором и следует через двор, где множество народа греется у огня, так как ночь к утру пятницы стала холодной и ветреной. Там же, смешавшись с враждебной толпой, оказываются Петр с Иоанном. И нужна настоящая отвага, чтобы оставаться там. Иисус видит их, и на Его губах, уже распухших от полученных ударов, появляется тень улыбки.
Долгий путь через крытые галереи, залы, дворы и коридоры. Что же за дома были у этих служителей Храма?
Толпа, однако, не входит за ограду первосвященнического дома. Ее выталкивают обратно, ко двору Анны. Иисус шествует один, в окружении наемников и священников. 10Входит в просторное помещение прямоугольной формы, которая, впрочем, еле угадывается из-за множества сидений, поставленных по трем сторонам в виде подковы с пустым местом посередине, за которым возвышаются два или три сидения, стоящие на помостах.
В то самое время, когда Иисус уже собирается войти, появляется рабби Гамалиил, и конвоиры рывком останавливают Заключенного, чтобы Тот уступил дорогу этому учителю Израиля. Но последний, прямой, как священная статуя, замедляет шаг и одними губами, ни на кого не глядя, спрашивает: «Кто Ты? Скажи мне». А Иисус вежливо отвечает: «Читай пророков, и получишь ответ. В них содержится первое знамение. Другое последует».
Гамалиил входит, подобрав свой плащ. И вслед за ним входит Иисус. Пока Гамалиил направляется к одному из сидений, Иисуса тащат в середину зала, и Он оказывается напротив первосвященника, у которого физиономия самого настоящего уголовника. Тот ждет, когда прибудут все члены Синедриона.
Собрание начинается, однако Кайафа, заметив два или три незанятых места, спрашивает: «Где Елеазар? И где Иоанн?»
Молодой человек, видимо, секретарь, встает, кланяется и говорит: «Они отказались прийти. Вот записка».
«Сохрани и сделай запись. Они за это ответят. 11Что могут сказать святейшие члены Совета по поводу этого Субъекта?»
«Я скажу. Он нарушил субботу[9] в моем доме. Бог свидетель, что я не лгу. Исмаил бен Фаби никогда не лжет».
[9] Намек на исцеление больного водянкой (см. Лк. 14: 1–6).
«Обвиняемый, это правда?»
Иисус молчит.
«Я видел, что Он сожительствует с известными блудницами. Притворяясь пророком, Он превратил Свое пристанище в дом разврата, наполненный язычницами. Со мной были Садок, Калласкебона и Наум, поверенный Анны. Правду ли я говорю, Садок и Калласкебона? Опровергните меня, если я того заслуживаю».
«Это правда. Это правда».
«Что скажешь?»
Иисус молчит.
«Он не упускал случая посмеяться над нами, и сделал нас посмешищем. Из-за Него чернь больше не любит нас».
«Слышишь их? Ты позорил святейших представителей Синедриона».
Иисус молчит.
«Этот Человек одержимый. Вернувшись из Египта, Он стал практиковать черную магию».
«Чем ты удостоверишь это?»
«Клянусь моей верой и скрижалями Закона!»
«Серьезное обвинение. Оправдывайся».
Иисус молчит.
«Твое служение незаконно, Ты знаешь это. И заслуживает смерти. Так что – отвечай».
«Незаконно это наше собрание. Вставай, Симеон, и пойдем отсюда», – звучит голос Гамалиила.
«Рабби, ты что: сошел с ума?»
«Я уважаю каноны. Неправомерно поступать так, как мы поступаем. И я публично заявлю об этом», – и рабби Гамалиил выходит, прямой как статуя, в сопровождении человека лет тридцати пяти, похожего на него.
12Следует небольшая суматоха, и этим пользуются Никодим с Иосифом, поднимая голос в защиту Мученика.
«Гамалиил прав. Время и место собрания незаконны, а обвинения несостоятельны. Может ли кто-нибудь обвинить Его в заведомом пренебрежении к Закону? Я Его друг и могу поклясться, что Он всегда относился к Закону уважительно», – говорит Никодим.
«И я тоже. И чтобы не подписываться под злодеянием, я покрываю голову, не из-за Него, а из-за нас, и ухожу», – и Иосиф собирается сойти со своего места и выйти.
Но Кайафа кричит: «А, вот как вы заговорили? Тогда пусть войдут присягнувшие свидетели. Выслушайте их, а потом можете себе идти».
Входят двое типов каторжного вида. Скользкие взгляды, свирепые усмешки, предательские повадки.
«Говорите».
«Не по закону выслушивать сразу обоих», – протестует Иосиф.
«Я – Первосвященник. Я отдаю приказы. Молчать!»
Иосиф ударяет кулаком по столу и произносит: «Да падет на тебя огонь с Неба! С этой минуты знай, что Иосиф Старший – враг Синедриона и друг Христа. И я сейчас же пойду и сообщу Претору, что тут приговаривают к смертной казни без разрешения Рима». И он устремляется прочь, с силой оттолкнув худого и юного секретаря, который попытался было его удержать.
Никодим, более спокойный, выходит не говоря ни слова. Пробираясь к выходу, он проходит мимо Иисуса и бросает на Него взгляд…
13Снова суматоха. Рима они боятся. Но Иисус все равно уже стал Жертвой искупления.
«Видишь, все это из-за Тебя, растлитель лучших иудеев! Ты развратил их».
Иисус молчит.
«Пусть скажут свидетели», – громко заявляет Кайафа.
«Да, Он использовал это… это… мы же знали… Как называется эта штука?»
«Может быть, тетраграмма[10]?»
[10] Тетраграмма (от греч. «четыре буквы») – непроизносимое Имя Божие, которое записывалось четырьмя согласными, однако его огласовка (произношение) сохранялась в тайне.
«Точно! Так и есть! Вызывал мертвых. Учил не соблюдать субботу и осквернять жертвенник. Можем в этом поклясться. Сказал, что хочет разрушить Храм, чтобы восстановить его за три дня с помощью демонов».
«Нет. Он сказал: его построит не человек».
Кайафа спускается со своего места и подходит к Иисусу. Маленький, толстый, безобразный, он смотрится как огромная жаба рядом с цветущим растением. Потому что Иисус, хотя Он и изранен, в ссадинах, в грязи, с растрепанными волосами, все равно сохраняет красоту и величие. «Не отвечаешь? Какие обвинения против Тебя выдвигают! Страшные! Говори, чтобы снять с Себя этот позор».
Но Иисус молчит. Смотрит на него и молчит.
14«Тогда ответь мне. Я – Твой Первосвященник. Заклинаю Тебя живым Богом. Скажи мне: Ты ли Христос, Сын Божий?»
«Ты это сказал. Да, это Я. И вы увидите, как Сын Человеческий придет на облаках небесных, восседая по правую руку от Силы Отчей. Впрочем, зачем ты Меня спрашиваешь? Я прилюдно проповедовал в течение трех лет. И не говорил ничего тайно. Спроси Моих слушателей. Они тебе расскажут, о чем Я говорил, и что делал».
Один из солдат, держащих Его, до крови разбивает Ему рот и кричит: «Так Ты, сатана, отвечаешь первосвященнику?»
И Иисус смиренно отвечает ему то же, что и в прошлый раз: «Если Я говорю правду, зачем ты Меня бьешь? Если нет, почему не укажешь Мне, в чем Я не прав? Повторяю: Я Христос, Сын Божий. Не могу обманывать. Я Первосвященник, вечный Иерей. Только Я обладаю Нагрудником, на котором начертано: Учение и Истина. И Я привержен и тому, и другому. До смерти, постыдной с точки зрения мира, и святой в очах Божиих, смерти, за которой последует блаженное Воскресение. Я Помазанник. Первосвященник и Царь. Скоро Я возьму Свой скипетр и, словно молотилом, очищу им овин. Храм этот разрушится, и восстанет новый, святой. Поскольку этот весь прогнил, и Бог предоставил его самому себе».
«Богохульник!» – кричат все разом, – «И Ты сделаешь это в три дня, жалкий одержимый?»
«Восстанет не этот, а Мой Храм, Храм истинного, живого, святого, трисвятого Бога».
«Анафема!» – опять кричат они хором.
Кайафа возвышает свой кудахтающий голос, с напускным ужасом разрывая на себе льняное облачение, и говорит: «На что нам еще другие свидетели? Произнесено богохульство. Так чем же мы ответим?»
«Он заслуживает смерти», – отвечают все.
И с жестами возмущения и негодования они выходят из помещения, оставляя Иисуса на милость наемников и сборища лжесвидетелей. Последние принимаются осыпать Его ударами, пощечинами и плевками. Закрывают Ему тряпкой глаза и жестоко таскают за волосы, дергают туда-сюда за связанные руки, так что Он натыкается на столы, скамьи и стены, и при этом спрашивают Его: «Кто ударил Тебя? Отгадай». Несколько раз, подставив подножку, Его заставляют упасть плашмя прямо на лицо, и надрываются от смеха, наблюдая, с каким трудом Ему приходится подниматься без помощи рук.
15Так проходит некоторое время, и утомившиеся истязатели решают слегка передохнуть. Иисуса уводят в какую-то каморку, заставив идти дворами под градом насмешек со стороны всякой черни, собравшейся в большом количестве в ограде первосвященнического дома.
Иисус оказывается во внутреннем дворе, где возле огня встречает Петра. Он глядит на него, но Петр делает вид, что не замечает этого. Иоанна там уже нет. Я его не вижу. Думаю, что ушел вместе с Никодимом…
Начинается рассвет, слабый и зеленоватый. Приходит распоряжение вернуть Заключенного в зал Совета для более законного процесса. Именно в этот момент, когда Христа, уже отмеченного страданием, ведут мимо, Петр в третий раз заявляет, что не знает Его. В зеленоватом утреннем свете кровоподтеки на землистом лице кажутся еще страшнее, а Его глаза – еще более запавшими и безжизненными; настолько Иисус омрачен скорбью этого мира…
Едва колышущийся предутренний воздух оглашается насмешливым, саркастическим, шаловливым петушиным криком. В этот миг в полной тишине, вызванной появлением Христа, слышится один только хрипловатый голос Петра: «Клянусь тебе, женщина, я Его не знаю». Твердое решительное утверждение, которому, как будто издевательским хохотом, тут же вторит озорная песнь петушка.
Петр срывается с места. Он поворачивается, чтобы убежать, и сталкивается лицом к лицу с Иисусом, который глядит на него с бесконечной жалостью и такой глубочайшей скорбью, что сердце мое разрывается, словно после этого мне придется увидеть, как Мой Иисус исчезнет навсегда. Петр принимается рыдать и, шатаясь как пьяный, выходит, устремляясь за двумя слугами, идущими на улицу, и там теряется в полумраке улицы.
Иисуса возвращают в зал. Хором они повторяют этот каверзный вопрос: «Именем истинного Бога, скажи нам: Ты ли Христос?»
И получив тот же ответ, что и прежде, приговаривают Его к смертной казни и распоряжаются отвести Его к Пилату.
16В сопровождении всех Своих врагов, за исключением Анны и Кайафы, Иисус выходит наружу, еще раз пересекая притворы Храма, где Он так часто разговаривал, благословлял и исцелял, и через зубчатую ограду попадает на городские улицы, по которым Его скорее тащат, нежели ведут, в нижний город, розовеющий в первых проблесках рассвета.
Думаю, что с единственной целью – мучить подольше – Его заставляют сделать длинный ненужный крюк по Иерусалиму, нарочно ведя мимо рынков, конюшен и гостиниц, переполненных на Пасху народом. Все, что попадается под руку: гнилые овощи на рынках или навоз в стойлах, – начинают метать в Невинного, Чье лицо все больше и больше покрывается синяками и кровавыми ссадинами, а также всевозможной грязью, которую в Него бросают. Волосы, отяжелевшие и немного слипшиеся от кровавого пота, выглядят потускневшими, теперь они растрепаны, осыпаны соломой и мусором, и будучи спутанными, падают на глаза, закрывая лицо.
Рыночная публика, покупатели и продавцы, бросают все и бегут за Несчастным, и не из любви к Нему. Конюхи и слуги толпами выскакивают с постоялых дворов, не слыша распоряжений и призывов своих хозяек, которые, по правде говоря, как и почти все остальные женщины, если не вовсе против этих оскорблений, то, во всяком случае, равнодушны к происходящему, и поэтому возвращаются обратно, ворча на то, что их оставили одних обслуживать такое количество постояльцев.
Таким образом, эта шумная процессия с каждой минутой все увеличивается, и кажется, что ее настроение и внешний вид меняют свой характер, словно в результате мгновенной эпидемии. Настрой становится преступным, а лица, зеленые от ненависти или красные от гнева, превращаются в жестокие маски, руки обрастают когтями, рты вытягиваются как у воющих волков, глаза становятся зловещими, красными и косыми, как у сумасшедших. Только Иисус остается самим Собой, несмотря на то что Он уже весь, с ног до головы, облеплен грязью, и Его черты искажены синяками и кровоподтеками.
17Возле арки, сжимающей улицу, словно игольное ушко, где все застопоривается и почти останавливается, воздух рассекает крик: «Иисус!». Это пастух Илья, пытающийся проложить себе путь, вращая увесистой дубинкой. Старый, могучий, грозный и крепкий, он уже почти пробивается к Учителю. Однако толпа, смятая было под неожиданным натиском, смыкает свои ряды и отбрасывает, одолевает одного, который противостоит целому множеству. «Учитель!» – кричит он, но толпа засасывает его в свой водоворот и уносит прочь.
«Иди!.. Мать… Благословляю тебя…»
Процессия минует узкое место. И, подобно течению, выходящему на простор после запруды, волнуясь, разливается по широкой улице, выстроенной над ложбиной между двумя холмами, с которыми граничат роскошные дома богачей.
Я снова вижу Храм на вершине холма и понимаю, что этот бесполезный круг, по которому заставили пройти Осужденного, завершается там же, где начался, и что он был нужен с целью выставить Его на посмешище перед всем городом и дать возможность оскорбить Его всем желающим, число которых возрастало с каждым шагом.
18Из дворца галопом выезжает всадник. Багровая попона на белой арабской лошади, великолепие его внешнего вида, обнаженный меч, плашмя опускающийся на головы или острием касающийся спин, пуская кровь, – все это делает его похожим на архангела. Когда лошадь, гарцуя, делает курбет и встает на дыбы, превращая копыта в оружие для защиты себя и своего хозяина и в наилучшее средство заставить толпу расступиться, пурпурно-золотое покрывало, туго повязанное золоченой лентой, откидывается с головы всадника, и я узнаю Манаила.
«Назад! – кричит он, – Как вы смеете нарушать покой Тетрарха[11]?» Однако это всего лишь предлог, чтобы оправдать его вторжение и попытку приблизиться к Иисусу. «Этот Человек… дайте мне взглянуть на Него… Отойдите, или я позову стражу…»
[11] Тетрарх (греч. «четверовластник») – титул Иудейских правителей, первоначально деливших Палестину на четыре области. В дальнейшем употребляется независимо от деления страны. В данном случае это – Ирод Антипа, правитель Галилеи и Переи.
Град ударов полотном меча, лягания лошади и угрозы всадника приводят к тому, что люди расступаются, и Манаил добирается до Иисуса и сопровождающей Его храмовой стражи.
«Идите прочь! У Тетрарха больше власти, чем у вас, грязные прислужники. Назад. Я хочу с Ним поговорить», – и удар его меча приходится на самого непримиримого из конвоиров.
«Учитель!..»
«Спасибо. Но уходи! И да поможет тебе Бог!». И, насколько это возможно со связанными руками, Иисус делает благословляющий жест.
Толпа шипит в отдалении, и не успевает Манаил скрыться, как она начинает мстить за то, что ее отодвинули, осыпая Осужденного кучей камней и отбросов.
19По той же улице, которая поднимается в гору и уже вся прогрелась на солнце, они двигаются по направлению к Антониевой башне, чья громада уже виднеется вдалеке.
Слышен пронзительный женский крик: «О! мой Спаситель! О Боже, лучше возьми мою жизнь!»
Иисус оборачивается и на высокой, усыпанной цветами лоджии, опоясывающей красивый дом, среди слуг и служанок видит Иоанну, жену Хузы, простирающую руки к небу, с маленькими Марией и Матфием. Но сегодня Небеса не слышат молитв! Иисус поднимает руки и дает ей прощальное благословение.
«Смерть! Смерть богохульнику, растлителю и дьяволу! Смерть Его друзьям», – и до высокой террасы долетают свист толпы и брошенные камни. Не знаю, задели ли они кого‑нибудь. Я слышу резкий крик и затем вижу, как группа, стоявшая там, распадается и разбегается.
И снова продолжается, и продолжается подъем… В солнечном свете показываются Иерусалимские дома, пустые, опустевшие от ненависти, что правит целым городом, со всеми его жителями и теми, кто пришел на Пасху, ненависти к одному Беззащитному.
20Римские солдаты, их целая манипула[12], бегом высыпают из крепости Антония, направляя копья на собравшуюся чернь, и та с криками рассеивается. Посреди улицы остается Иисус с конвоирами, старшими священниками, книжниками и народными старейшинами.
«Что это за Человек? Это бунт? Ответите за это перед Римом», – надменно говорит центурион.
[12] Манипула – подразделение римской армии, состоявшее из двух центурий (сотен), численность которых могла варьировать.
«По нашему закону Он должен умереть».
«С каких это пор вам вернули „право меча и крови“?» – спрашивает старейший из центурионов, настоящий римлянин с суровым лицом и глубоким шрамом на щеке. Он говорит с презрением и отвращением, как мог бы говорить с какими‑нибудь вшивыми каторжниками.
«Мы понимаем, что у нас нет такого права. Мы верные подданные Рима…»
«Ха-ха-ха! Послушай их, Лонгин. Верные! Подданные! Мерзавцы! Наградил бы я вас стрелами моих лучников».
«Слишком благородная смерть! Спины мулов ни в чем так не нуждаются, как в хорошей плети…», – отвечает Лонгин с ироничным спокойствием.
Начальствующие священники, книжники и старейшины готовы прийти в бешенство. Однако желая достигнуть своей цели, они молчат и проглатывают оскорбление, делая вид, что не поняли его. Поклонившись обоим офицерам, они просят отвести Иисуса к Понтию Пилату, чтобы «он судил и вынес приговор, опираясь на всем известное и беспристрастное римское правосудие».
«Ха-ха! Ты их слышишь? Мы уже мудрее Минервы… Сюда! Передавайте Его нам! А сами идите впереди! Мало ли что. Вы шакалы и подлецы. Опасно поворачиваться к вам спиной. Вперед!»
«Нам нельзя».
«В чем дело? Если кто-то обвиняет, он должен предстать перед судом вместе с обвиняемым. Это римский обычай».
«Дом язычника нечист в наших глазах, а мы уже совершили очищение перед Пасхой».
«О, несчастные! Они осквернятся, если войдут! А убить единственного Еврея, который является человеком, а не шакалом или змеей, подобно вам, это вас не запачкает? Ладно. Тогда оставайтесь здесь. И ни шага вперед, или вас проткнут копьями. Одна декурия[13] вокруг Обвиняемого. Остальные – напротив этого сброда, от которого несет немытым козлом».
[13] Декурия – подразделение, состоявшее из десяти воинов и возглавляемое декурионом.
21Иисус входит в Преторию посреди десятка копьеносцев, образующих вокруг Него каре из алебард. Впереди идут два центуриона. В то время как Иисус останавливается в широком притворе, за которым угадывается внутренний двор, проглядывающий из-за полога, волнующегося на ветру, они исчезают за дверью.
Возвращаются они вместе с Правителем, одетым в белоснежную тогу, на которую, однако, наброшена алая мантия. Возможно, так одевались, когда официально представляли Рим. Он входит лениво, с недоверчивой улыбочкой на выбритом лице, растирая в руке несколько листков лимонной вербены, и с наслаждением вдыхает их аромат. Подходит к солнечным часам и, взглянув на них, поворачивает обратно. Бросает несколько зерен благовония в жаровню, расположенную у подножия статуи какого-то божества. Велит принести ему лимонной воды и полощет ею горло. Разглядывает в отполированном до блеска металлическом зеркале свою волнистую прическу. Кажется, он совсем забыл про Осужденного, ожидающего подтверждения смертного приговора. Наверное, и камни пришли бы в негодование от его медлительности.
Учитывая, что притвор спереди совершенно открыт, а также возвышается на три высоких ступени над приемной, которая, в свою очередь, смотрит на улицу и выше последней еще на три ступени, евреям все очень хорошо видно, и они беспокоятся. Однако возмущаться не осмеливаются, опасаясь копий и дротиков.
Наконец, после долгого хождения кругами, Пилат направляется прямо к Иисусу, оглядывает Его и спрашивает центурионов: «Этот?»
«Этот».
«Пусть войдут Его обвинители», – и он отходит и усаживается на кресло, стоящее на возвышении. Над головой у него скрещенные римские знамена с их золотыми орлами и аббревиатурами[13] власти.
[13] S.P.Q.R. – «Сенат и граждане Рима».
«Не могут войти. Осквернятся».
«Гм!!! Даже лучше. Не придется очищать это место от козлиного духа – сбережем массу благовоний. Пусть, по крайней мере, подойдут. Сюда вниз. И смотрите, чтобы не вошли, раз уж они этого не хотят. Этот Человек, должно быть, предлог для мятежа».
Один из солдат отправляется передать приказ римского Прокуратора. Остальные выстраиваются перед приемной на равных расстояниях, красивые, как девять статуй героев.
22Старшие священники, книжники и старейшины выступают вперед, услужливо кланяются и останавливаются на небольшой площадке перед Преторией, не доходя до трех нижних ступеней.
«Говорите и покороче. Вы уже провинились, нарушив ночной покой и открыв силой городские ворота. Но это я проверю. И зачинщики, и исполнители ответят за неподчинение указу», – Пилат приблизился к ним, оставаясь в приемной.
«Мы пришли передать Риму, божественного императора которого ты представляешь, наше суждение об этом Человеке».
«Какое обвинение вы Ему предъявляете? Мне Он представляется безобидным…»
«Если бы Он не был злодеем, мы бы не привели Его к тебе», – они подаются вперед в своем обвинительном порыве.
«Отодвиньте этих плебеев. На шесть шагов от ступеней дворца. Две центурии к оружию!»
Солдаты мгновенно повинуются, и одна сотня выстраивается на внешней, наиболее высокой, ступени, спинами к приемной, а вторая – на небольшой площади, на которую выходят главные ворота жилища Пилата. Я сказала: ворота, хотя это скорее портик или триумфальная арка, представляющая собой широченный проем, ограниченный решеткой, сейчас распахнутой, и ведущая в зал длинным коридором приемной, по меньшей мере шести метров в ширину, так что все происходящее в зале прекрасно видно. За пределами приемной видны озверевшие лица иудеев, угрожающе и злобно глядящие внутрь, глядящие с той стороны, из-за вооруженного оцепления, что локоть к локтю, как на параде, наставило двести копий на малодушных убийц.
«Повторяю: какое обвинение вы Ему предъявляете?»
«Он совершил преступление против Закона наших отцов».
«И вы пришли побеспокоить меня по этому поводу? Возьмите Его и судите по вашим законам».
«Нам никого не позволено приговаривать к смертной казни. Мы люди неученые. Еврейское Право – это слабоумное дитя по сравнению с совершенным Римским Правом. Как люди невежественные и как подданные Рима, нашего наставника, мы нуждаемся…»
«С каких пор вы стали такими слащавыми и покладистыми?.. Однако вы сказали правду, о великие притворщики! Вы нуждаетесь в Риме! Да. Чтобы избавиться от Человека, который вас беспокоит. Понимаю», – смеется Пилат, глядя в ясное темно-бирюзовое небо, прямоугольное окно которого обрамлено мраморными белыми стенами зала, – «Скажите: какие преступления против ваших законов Он совершил?»
«Мы выяснили, что Он был причиной беспорядков в нашем народе и мешал платить подать Цезарю, называя Себя Христом, царем иудеев».
23Пилат вновь подходит к Иисусу, который стоит в центре зала, где Его оставили солдаты, связанный, но без конвоя, настолько очевидной выглядит Его кротость. И спрашивает: «Ты – царь иудеев?»
«Ты спрашиваешь это сам по себе или по чужому наущению?»
«А Ты считаешь, мне есть дело до Твоего царства? Что я: иудей? Твои соотечественники и их вожди предали Тебя в мои руки, чтобы я судил Тебя. Что Ты сделал? Я знаю, Ты честный. Отвечай. Правда ли, что Ты стремишься к власти?»
«Мое Царство происходит не от этого мира. Будь оно земным, Мои служители и солдаты сражались бы, чтобы не дать иудеям схватить Меня. Но Царство Мое – неземное. И ты знаешь, что власти Я не ищу».
«Это верно. Знаю. Мне рассказывали. Но Ты все же не отрицаешь, что Ты царь?»
«Ты это утверждаешь. Я Царь. Для того Я и пришел в мир, чтобы нести свидетельство об Истине. Кто друг Истине, тот слышит Мой голос».
«И что такое эта Истина? Ты философ? Перед лицом смерти это не пригодится. Сократ все равно умер».
«Однако это пригодилось ему при жизни, прожить хорошо. И так же хорошо умереть. И вступить в новую жизнь, не изменив гражданским добродетелям».
«Клянусь Юпитером!» – некоторое время Пилат изумленно смотрит на Него. Затем возвращается к своему недоверчивому сарказму. Приняв скучающее выражение, он поворачивается спиной, обращаясь к иудеям: «Я не нахожу в Нем никакой вины».
Охваченная внезапным страхом упустить и жертву, и зрелище смертной казни, толпа начинает бунтовать. Слышатся крики: «Он мятежник!», «Богохульник», «Потворствует распущенности», «Подстрекает к мятежу», «Отказывается почитать Цезаря», «Разыгрывает из Себя пророка», «Применяет черную магию», «Он демон», «Возмущает людей Своими учениями, проповедуя по всей Иудее, куда сам прибыл из Галилеи», «Смерть Ему!», «Смерть Ему!»
«Он галилеянин? Ты галилеянин?» – Пилат вновь обращается к Иисусу, – «Слышишь, в чем Тебя обвиняют? Оправдывайся».
Но Иисус молчит.
24Пилат задумывается… И решает: «Одна центурия – к Ироду Его. Пусть судит Его. Он его подданный. Я признаю полномочия Тетрарха и заранее подпишусь под его вердиктом. Передайте ему. Идите».
Иисус, окруженный, словно разбойник, сотней солдат, вновь пересекает город, и Ему навстречу опять попадается Иуда Искариот, которого Он уже встречал возле рынка. Я забыла упомянуть про это раньше под воздействием отталкивающего поведения черни. Тот же милосердный взгляд в сторону предателя…
Теперь Его труднее пнуть или ударить палкой, но камней и разного хлама более чем достаточно. И если от римских шлемов и доспехов камни гулко отскакивают, не причинив вреда, то на теле Иисуса, Который шествует в одной тунике, оставив плащ в Гефсимании, они, конечно, оставляют отметины.
Войдя в пышный дворец Ирода, Он видит Хузу… который не в состоянии глядеть на Него и скрывается, прикрыв голову плащом, чтобы не видеть Его в таком положении.
25Вот Он в зале, перед Иродом. А позади Него – книжники и фарисеи, которые, чувствуя себя здесь непринужденно, приступают к своим лживым обвинениям. Только центурион с четырьмя воинами сопровождают Его к Тетрарху.
Ирод сходит со своего места и кружит около Иисуса, выслушивая нападки Его врагов. И издевательски улыбается. Потом начинает изображать сочувствие и уважение, которые не смущают Мученика, как не смутили Его насмешки.
«Ты велик. Я знаю. Я наблюдал за Тобой и радовался, что Хуза был Твоим другом, а Манаил – учеником. Я… все заботы о Государстве… Но так хотелось сказать Тебе: великий… просить Тебя о прощении… Этот взгляд Иоанны… ее голос обвиняют меня, и они постоянно передо мной. Ты святой, который изглаживает грехи мира. Отпусти мне грехи, Христос».
Иисус молчит.
«Слышал, Тебя обвиняют в настроениях против Рима. Так не Ты ли тот обещанный скипетр[14], что поразит Ассура?»
[14] Ис. 30: 30–32.
Иисус молчит.
«Мне говорили, будто Ты предсказывал конец Храма и Иерусалима. Но разве Храм как духовное начало не вечен, будучи желанием вечного Бога?»
Иисус молчит.
«Ты сошел с ума? Лишился власти? Сатана сковал Твою речь? Он Тебя покинул?» – Ирод уже смеется.
26Однако потом отдает какое-то распоряжение. Несколько слуг спешно приносят жалобно скулящую борзую собаку, у которой сломана нога, и приводят слабоумного конюха, больного гидроцефалией, слюнявого, уродливого, предмет насмешек для слуг. Книжники и священники, завидев носилки для собаки, убегают с криками о святотатстве. Ирод, продолжая издеваться, поясняет: «Это любимец Иродиады. Подарок из Рима. Сломал вчера ногу, и она безутешна. Прикажи, чтобы он исцелился. Сотвори чудо».
Иисус строго смотрит на него и молчит.
«Я обидел Тебя? Ну, тогда этого. Это человек, хотя он и недалеко ушел от дикого животного. Дай ему разум, коль скоро Ты – Разум Отца… Не так ли Ты говорил?» – и оскорбительно хохочет.
Еще более строгий взгляд Иисуса и тишина.
«Этот Человек слишком воздержанный, а сейчас еще и обескуражен обращением. Давайте сюда вина и женщин. И развяжите Его».
Его развязывают. И пока множество слуг вносит амфоры и кубки, входят танцовщицы… ничем не прикрытые: разноцветная льняная бахрома опоясывает, в качестве единственной одежды, их стройные фигуры от талии до бедер. И больше ничего. Бронзовые, так как они – африканки, проворные, словно молодые газели, они начинают свой молчаливый сладострастный танец.
Иисус отказывается от кубков и, не говоря ни слова, закрывает глаза. Такое пренебрежение веселит придворных Ирода.
«Выбирай любую, какую хочешь. Живи. Научись жить!..» – подначивает Ирод.
Иисус похож на изваяние. Руки сплетены, глаза сомкнуты. Он не шевелится даже тогда, когда эти распутные танцовщицы слегка касаются Его своими обнаженными телами.
«Довольно. Я обращался к Тебе как к Богу, но Ты не повел себя как Бог. Я обращался к Тебе как к человеку, но ты не повел себя как человек. Ты безумен. Белую одежду! Наденьте ее на Него, чтобы Понтий Пилат знал, что Тетрарх счел своего Подданного безумцем. Центурион, скажи Проконсулу, что Ирод смиренно выказывает ему свое почтение и склоняется перед Римом. Идите».
И вновь связанный, Иисус выходит в белой льняной тунике, достающей Ему до колен и надетой поверх Его багряной шерстяной одежды.
Они возвращаются к Пилату.
27Теперь, когда центурия с трудом протискивается сквозь толпу, без устали ожидающую около дворца Проконсула, – странно видеть такое множество людей в этом месте и по соседству, тогда как остальная часть города выглядит опустевшей, – Иисус замечает группу пастухов, которые все здесь: Исаак, Ионафан, Левий, Иосиф, Илия, Матфий, Иоанн, Симеон, Вениамин и Даниил, вместе с небольшой компанией галилеян, из которых я узнаю Алфея и Иосифа Алфеева. С ними еще двое, мне незнакомых, но судя по прическе, я бы сказала, что они иудеи. И еще дальше видит Иоанна, проскользнувшего в приемную и выглядывающего из-за колонны, вместе с каким-то римлянином, видимо, слугой. Иисус улыбается и одному, и другим… Своим друзьям… Но что такое эти несколько человек, да еще Иоанна, Манаил и Хуза, посреди бурлящего океана ненависти?!
28Центурион, поприветствовав Понтия Пилата, докладывает ему.
«Опять сюда?! Ух! Это проклятое племя! Пододвиньте поближе это сборище, и приведите сюда Обвиняемого. О, что за досада!»
Он выступает навстречу толпе, оставаясь все же в центре зала.
«Слушайте, евреи. Вы привели мне этого Человека как подстрекателя. Я допросил Его в вашем присутствии и не нашел в Нем ничего из тех преступлений, в которых вы Его обвиняете. Ирод нашел не больше моего и отослал Его обратно к нам. Он не заслуживает смерти. Рим высказался. Но чтобы не расстраивать вас и не лишать развлечения, я отдам вам взамен Варавву. А Его я накажу сорока ударами плетей. Этого достаточно».
«Нет, нет! Не Варавву! Не Варавву! Смерть Иисусу! И ужасная смерть! Отпусти Варавву и приговори этого Назарянина».
«Послушайте же! Я же сказал: порка. Разве этого мало? Тогда подвергну Его бичеванию. Это жестоко, знаете? От этого можно умереть. Что Он такого сделал? Я не вижу в Нем никакой вины. И я Его освобожу».
«Распни! Распни! На смерть! Ты покрываешь преступников! Язычник! Ты тоже дьявол!»
Толпа внизу надвигается, и первая шеренга солдат готова дрогнуть, не имея возможности пустить в ход копья. Но второй ряд, спустившись на ступеньку, разворачивает свои копья и выручает товарищей.
«На бичевание Его», – приказывает Пилат центуриону.
«Сколько ударов?»
«Сколько сочтешь нужным… Все равно, дело закончено. И мне оно надоело. Иди».
29Четверо солдат ведут Иисуса во внутренний двор по другую сторону зала. В середине двора, вымощенного разноцветным мрамором, возвышается колонна, похожая на те, что при входе. И где-то в трех метрах от земли в нее вделана железная перекладина, выступающая, как минимум, на метр, с кольцом на конце. К нему и привязывают Иисуса за руки, вздернув их над головой и предварительно раздев Его. На Нем только короткие полотняные штаны и сандалии. Его руки связаны вместе в области запястий и вытянуты до самого кольца, так что, несмотря на Свой рост, Он еле достает до пола, стоя на мысках… Такое положение само по себе мучительно.
Я читала, не знаю где, будто эта колонна была невысокой, и Иисус стоял согнувшись. Возможно. Но я говорю то, что вижу.
Позади Него пристраивается некто, напоминающий палача, с явно еврейским профилем; перед Ним – еще один, на вид такой же. В руках у них плети, сделанные из семи закрепленных на рукояти кожаных ремней, на концах у которых свинцовые грузила. Они приступают к бичеванию, ритмично нанося удары, словно упражняются. Один спереди, другой сзади, так что тело Иисуса от ударов поворачивается в разные стороны.
Те четверо солдат, которым Его поручили, совершенно безучастны и играют в кости с еще тремя, присоединившимися к ним. И голоса играющих накладываются на звуки плетей, которые то шипят как змеи, то гулко резонируют подобно камням, ударяющим в натянутую кожу барабана. Они бьют по несчастному телу, стройному и белому как старая слоновая кость, и оно покрывается полосками, которые проявляются все ярче и ярче, достигая вначале розового оттенка, потом фиолетового; после они превращаются в синие опухоли, наполненные кровью; затем кожа трескается и прорывается, и кровь начинает струиться со всех сторон. С удвоенной жестокостью они хлещут по грудной клетке и животу, но множество ударов приходится также по ногам, рукам и даже по голове, не оставляя ни одного живого места.
Но Он не издает ни стона… Если бы Его не держала веревка, Он бы упал. Но Он не падает и не стонет. Лишь голова после множества полученных ударов свисает на грудь, как от обморока.
«Эй! Остановитесь! Он должен быть жив, когда Его будут убивать», – насмешливо кричит один из солдат.
Двое палачей останавливаются и вытирают пот.
«Мы измучились», – говорят они, – «Дайте нам плату, чтобы мы могли промочить горло…»
«Я отплатил бы вам виселицей! Нате, вот вам…», – и декурион бросает каждому палачу по крупной монете.
«Вы славно поработали. Он похож на мозаику. Тит, говоришь, Он действительно был дорог Александру? Тогда сообщим ему, пусть оплакивает. Давай-ка, мы Его развяжем».
30Его развязывают, и Иисус валится на пол как мертвый. Оставляют Его лежать, несколько раз поддевая ногами, обутыми в калиги[15], с целью добиться от Него хотя бы стона. Но Он молчит.
[15] Калиги – солдатские башмаки.
«Он что, умер? Разве это возможно? Он молод и, как мне рассказывали, ремесленник… а выглядит как утонченная дама».
«Сейчас я этим займусь», – произносит один из солдат. И пытается посадить Его, оперев спиной о колонну. На месте, где Он лежал, видны сгустки крови… Солдат направляется к фонтанчику, журчащему под сводами портика, наполняет водой бадью и опрокидывает ее на голову и на тело Иисуса. «Порядок! Цветам вода полезна».
Иисус глубоко вздыхает и пробует подняться, но глаза пока не открывает.
«О, славно! Ну, красавец! Как Тебя заждалась подруга!..»
Но Иисус тщетно опирается кулаками в пол, пытаясь выпрямиться.
«Давай! Живее! Ты такой слабый? Вот подкрепление», – ухмыляется другой солдат. И древком своей алебарды наносит удар по лицу и попадает между правой скулой и носом, который начинает кровоточить.
Иисус открывает глаза, осматривается. Затуманенный взгляд… Смотрит на солдата, ударившего Его, вытирает ладонью кровь и потом, с большим усилием, встает на ноги.
«Одевайся. Так оставаться неприлично. Бесстыжий!». Все хохочут, собравшись вокруг Него.
Он молча подчиняется. Но как только Он нагибается – а Он один лишь знает, каких страданий Ему стоит наклониться до земли после таких ушибов, когда раны еще больше открываются от растяжения кожи, и от лопающихся волдырей появляются новые – солдат тотчас раскидывает одежды, пнув их ногой. И всякий раз, когда Иисус, шатаясь, вновь добирается до них, кто-то из солдат опять отшвыривает их подальше или разбрасывает по сторонам. И Иисус, мучительно страдая, идет за ними, не говоря ни слова, пока солдаты непристойно насмехаются над Ним.
Наконец-таки Ему удается одеться. Он также надевает и белую тунику, которая лежала в углу и осталась чистой. Как будто хочет прикрыть Свое бедное красное одеяние, которое еще вчера было таким красивым, а сейчас заляпано грязью и запятнано кровью, истекшей в Гефсимании. Кроме того, перед тем как надеть короткую нижнюю рубашку, Он вытирает ею Свое мокрое лицо, очищая его от плевков и пыли. И оно, это бедное святое лицо, снова выглядит чистым, только отмечено синяками и мелкими порезами. Он также приводит в порядок Свои растрепанные волосы и бороду, повинуясь врожденной потребности держать внешность опрятной.
И потом присаживается на корточки на солнце. Поскольку Он весь дрожит, мой Иисус… В Нем начинает развиваться лихорадка, проявляясь в виде сильного озноба. И также чувствуется слабость от потери крови, голодания и долгой ходьбы.
31Ему опять связывают руки, и веревка снова врезается там, где уже видны два красных браслета содранной кожи.
«И что дальше? Что нам с Ним делать? Мне уже скучно!»
«Подожди. Евреи хотят царя. Сейчас мы им его дадим. Вот Он…», – рассуждает солдат.
И бежит, очевидно, на задний двор, откуда возвращается со связкой ветвей дикого боярышника, еще довольно гибкого, поскольку весной его ветви остаются относительно мягкими, тогда как длинные и острые шипы – весьма твердые. С помощью кинжала они срезают листья и цветки, сгибают эти ветви в форме круга и надевают на несчастную голову. Однако варварский венец падает на шею.
«Не подходит. Надо поуже. Сними-ка его».
Венец снимают, царапая щеки, цепляя и вырывая волосы и рискуя Его ослепить. Венец делают поменьше. Теперь он слишком мал. Несмотря на то, что его насаживают с силой, и шипы впиваются в голову, он не держится. Его опять срывают, вырывая еще больше волос, и опять подгоняют. Теперь точно по голове. Впереди три колючих ветви. Сзади, там, где концы этих ветвей переплетаются, получается настоящий узел из шипов, которые вонзаются в затылок.
«Видишь, как хорошо? Настоящая бронза с чистыми рубинами. Погляди на Себя, о царь, в мою кирасу», – насмешливо предлагает изобретатель этой муки.
«Чтобы получился царь, одной короны недостаточно. Нужны пурпурная мантия и скипетр. В стойле есть палка, а в сточной канаве – красная хламида. Принеси их, Корнелий».
И как только их приносят, на плечи Иисуса набрасывают испачканное красное тряпье и, ударив палкой по голове, дают ее Ему в руки, и начинают кланяться и приветствовать: «Радуйся, царь Иудейский», покатываясь со смеху.
Иисус не реагирует. Он позволяет усадить Себя на «трон», роль которого исполняет перевернутая вверх дном бадья, из которой поят лошадей. Он сносит удары и насмешки, не проронив ни звука. И только смотрит на них… и этот взгляд полон такой доброты и такой ужасающей скорби, что без боли в сердце этого нельзя выдержать.
32Солдаты лишь тогда прекращают свои насмешки, когда грубый голос начальника приказывает им доставить Виновного к Пилату. Виновного! В чем?
Иисуса опять приводят в зал, который теперь закрыт от солнца дорогим навесом. Он так и остается в терновом венце, хламиде и с палкой в руках.
«Выйди вперед. Чтобы я показал Тебя народу».
Иисус, хоть и избитый, с достоинством выпрямляется. О, как настоящий царь!
«Слушайте, евреи! Вот этот Человек. Я наказал Его. А теперь пускай Он уходит».
«Нет, нет! Мы хотим видеть Его. Наружу! Чтобы этого богохульника было видно!»
«Выведите Его наружу. И смотрите, чтобы Его не схватили».
И между тем, как Иисус выходит в приемную, в окружении каре солдат, Пилат указывает на Него рукой и говорит: «Вот этот Человек. Ваш царь. Разве все еще недостаточно?»
Солнце в знойный день светит почти перпендикулярно, так как время сейчас между третьим и шестым часом, оно сияет так, что глаза и лица отчетливо видны: неужели это люди? Нет: бешеные гиены. Они кричат, потрясают кулаками, требуя смерти…
Иисус держится прямо. И, уверяю, у Него никогда еще не было такого благородного величия. Даже когда Он совершал самые удивительные чудеса. Это величие страдания. И при этом настолько божественное, что его вполне хватило бы, чтобы назвать Его Богом. Но чтобы произнести это Имя, нужно быть как минимум человеком. А в Иерусалиме сегодня вместо людей – одни бесы.
Иисус смотрит поверх голов, ищет, и находит среди моря враждебных лиц несколько дружественных. Сколько? Не больше двадцати друзей посреди тысяч недругов… И Он опускает голову, пораженный тем, насколько их мало. Падает слеза… другая… еще одна… Вид Его слез вызывает не сочувствие, но еще более свирепую ненависть.
33Его уводят обратно в зал.
«Итак? Отпустите Его. Это справедливо».
«Нет. На смерть. Распни Его».
«Я отдам вам Варавву».
«Нет. Христа!»
«Раз такое дело, возьмите Его сами. И сами Его распинайте. Потому что я не нахожу в Нем никакой вины для этого».
«Он называл себя Сыном Божиим. По нашему закону за такое богохульство полагается смерть».
Пилат задумывается. Идет обратно. Садится на свой небольшой трон. Кладет на лоб ладонь и, уперев локоть в колено, внимательно разглядывает Иисуса. Говорит: «Подойди ко мне».
Иисус подходит к подножию возвышения.
«Правда ли это? Отвечай».
Иисус молчит.
«Откуда Ты? Кто такой Бог?»
«Бог – это Всё».
«Ну и? Что означает это „Всё“? Что такое это „Всё“ для того, кто умирает? Ты безумен… Бога нет. Есть я».
Иисус молчит. Проронив это веское слово, Он погружается в молчание.
34«Понтий, вольноотпущенница Клавдии Прокулы просит разрешения войти. У нее для тебя письмо».
«Господи! Теперь еще и женщины! Пусть войдет».
Входит некая римлянка и становится на колени, протягивая вощеную табличку. Должно быть, это именно то письмо[16], где Прокула умоляет своего мужа не осуждать Иисуса. Пока Пилат читает, женщина отступает назад.
[16] Мф. 27:19.
«Советует мне остерегаться Твоего убийства. Ты действительно нечто большее, нежели просто гаруспик? Ты меня пугаешь».
Иисус молчит.
«Разве не знаешь, что в моей власти освободить Тебя или распять Тебя?»
«Ты не имел бы никакой власти, если бы тебе не было дано свыше. Поэтому тот, кто предал Меня в твои руки, виновен больше тебя».
«Кто же это? Твой Бог? Мне боязно…»
Иисус молчит.
Пилат в замешательстве. Его одолевают противоречивые желания. Он боится Божьего наказания, боится наказания Рима, опасается также мести иудеев. На мгновение побеждает страх Божий. Пилат выходит в переднюю часть приемной и громко выкрикивает: «Он невиновен».
«Если ты это утверждаешь – ты недруг Цезаря. Всякий, кто объявит себя царем, враг ему. Ты хочешь отпустить Назарянина. Мы сообщим об этом Цезарю».
Пилатом овладевает человеческий страх.
«Итак, вы желаете Его смерти? Пусть будет так. Но да не запятнает моих рук кровь этого Праведника!» – ему приносят сосуд, и он умывает свои руки в присутствии народа, который в это время кричит, охваченный бешенством: «На нас, на нас Его кровь. Пусть Его кровь падет на нас и на наших детей. Мы Его не боимся. На крест! На крест!»
35Понтий Пилат возвращается к своему маленькому трону, призывая центуриона Лонгина и одного из рабов. Приказывает рабу принести дощечку, к которой прикрепляет вывеску, где делает надпись: «Иисус Назарянин, Царь Иудейский». И показывает ее народу.
«Нет. Не так. Не царь Иудейский. Но что Он говорил, будто Он царь Иудейский», – кричат многие.
«Что я написал, то написал», – сурово отвечает Пилат и, вытянувшись прямо, простирает свою руку вперед, обращая ее ладонью вниз, и выносит вердикт: «Отправишься на крест. Воин, ступай, приготовь крест»[17]. Он сходит с возвышения и, даже не поглядев на шумящую толпу и на бледного Осужденного, покидает зал…
[17] Фраза на латыни: «Ibis ad crucem! I, miles, expedi crucem».
Иисус остается в центре зала под надзором солдат в ожидании креста.
10 марта 1944. Пятница
36Иисус говорит:
«Я хочу, чтобы ты поразмышляла на тему Моих встреч с Пилатом.
Иоанн, наиболее точный свидетель и повествователь, который почти всегда присутствовал сам или, как минимум, находился очень близко, рассказывает, как после дома Кайафы Я был отведен в Преторию. И уточняет: „ранним утром“. Действительно, ты это видела, только что начало светать. Он также уточняет: „они (иудеи) не вошли, чтобы не оскверниться и иметь возможность вкушать Пасху“.
Будучи, как всегда, лицемерными, они считали опасным переступить порог языческого дома, но не считали грехом убить Неповинного и, успокоив душу совершенным преступлением, получили даже большее удовольствие от Пасхи. В наши дни у них тоже немало последователей. Им подобны все, кто внутренне ведет себя дурно, а внешне выказывает почтение к религии и любовь к Богу. Формулировки, формулировки, а истинной веры нет! Такие вызывают у Меня негодование и отвращение.
Так как иудеи не вошли в дом Пилата, он сам вышел послушать, чего же хочет эта ревущая толпа, и как опытный правитель и судья, с первого взгляда увидел, что повинен не Я, а это опьяненное ненавистью сборище. Обменявшись взглядами, мы поняли друг друга без слов. Я сделал вывод, что он за человек. Он сделал выводы обо Мне. Во Мне шевельнулась жалость к нему, как к слабому человеку. А ему стало жаль Меня, потому что Я невиновен. С самого начала он пытался спасти Меня. И ввиду того, что право исполнять правосудие по отношению к преступникам было дано и сохранялось исключительно за Римом, он попытался спасти Меня, заявив: „Судите Его по своему закону“.
37Вторично проявив лицемерие, иудеи не пожелали выносить Мне приговор. Действительно, право суда принадлежало Риму. Но когда, к примеру, был побит камнями Стефан, Рим все еще управлял Иерусалимом и, несмотря на это, они вынесли и привели в исполнение смертный приговор[18], не считаясь с Римом. Что до Меня, Которого они не любили, однако ненавидели и боялись, – они не желали признавать Меня Мессией, но опасались непосредственно убивать, на случай если Я все‑таки Мессия. Поэтому они поступили иначе и обвинили Меня в том, что Я – подстрекатель против Римского владычества (вы бы сказали: мятежник), с тем чтобы Меня осудил именно Рим.
[18] См. Деян. 6: 8–15; 7: 51–60.
На своем позорном судилище, как это было часто в течение Моего трехлетнего служения, Меня обвиняли в том, что Я богохульник и лжепророк, и поэтому должны были бы побить камнями или убить как-нибудь еще. Однако теперь, чтобы избежать непосредственного участия в этом преступлении, – а они инстинктивно чувствовали, что могут быть за это наказаны, – они заставили Рим взять его на себя, провозгласив Меня преступником и мятежником.
Когда людские толпы становятся одержимыми, а их вожди сатанеют, нет ничего проще, чем обвинить невиновного, чтобы дать выход их жестокости и желанию расправы, и избавиться от тех, кто критикует или является помехой. Мы вернулись к тогдашним временам. Этот мир, вынашивая злобные идеи, то и дело взрывается, демонстрируя подобные извращения. Словно гигантская беременная женщина, толпа, с помощью диких учений взрастив в своем чреве монстра, рождает его на свет, чтобы тот пожирал. Пожирал сначала лучших, а потом – саму эту толпу.
38Пилат возвращается в Преторию, подзывает Меня и вопрошает.
Он уже слышал, что обо Мне говорят. Среди его военачальников были такие, кто произносил Мое Имя с благодарной любовью, со слезами на глазах и с радостным сердцем и считал Меня благодетелем. В своих отчетах Претору, когда их спрашивали о том Пророке, что притягивает к Себе толпы и проповедует новое учение с упоминанием какого-то странного царства, непостижимого для языческого ума, они всегда отвечали, что Я скромный и добрый, что не ищу почестей на Земле и что прививаю и практикую уважение и послушание властям. Более искренние, нежели израильтяне, они видели истину и свидетельствовали о ней.
В прошлое воскресенье[19], когда внимание Пилата привлекли выкрики толпы, он выглянул на улицу и увидел безоружного Человека верхом на ослике, окруженного детьми и женщинами, и благословляющего их. И понял, что этот Человек нисколько не может быть опасен для Рима.
[19] Вербное Воскресенье, когда Иисус торжественно вошел в Иерусалим.
Итак, ему хотелось узнать, царь ли Я на самом деле. С присущей ему недоверчивой иронией язычника он собирался немного посмеяться над царским величеством, восседающим на осле, имеющим в качестве придворных босоногих детей, улыбающихся женщин и обыкновенных мужчин, над таким величеством, которое в течение трех лет не испытывало влечения ни к богатству, ни к власти, и не говорило ни о каких других завоеваниях, кроме душевных и духовных. Что такое для язычника душа? У него даже боги не имеют души. Так может ли ей обладать человек? А тут еще этот Царь без короны и без дворца, без придворных и без солдат твердит ему, что царство Его – не от мира сего. Настолько не от мира, что никакие слуги и воины не поднимутся на защиту своего Царя, чтобы освободить Его от врагов.
Сидя на своем месте, Пилат внимательно вглядывается в Меня, потому что Я для него загадка. Очистил бы душу от человеческих забот, от гордости за свое положение, от заблуждений язычества, – сразу понял бы, кто Я. Но как войти свету туда, где вход ему заслоняет слишком много вещей?
39Всегда так, дети Мои. И сейчас тоже. Как Бог и Его свет смогут проникнуть туда, где им не оставили места, а окна и двери закрыты и находятся под охраной гордости, привязанности к земному, пороков, излишеств, – многих, многих стражников на службе у Сатаны против Бога?
Пилат не в состоянии понять, что такое Мое Царство. И, что более огорчительно, не просит, чтобы Я объяснил ему это. На Мое приглашение познакомиться с Истиной он, неисправимый язычник, отвечает: „Что такое истина?“ и, пожав плечами, считает этот вопрос исчерпанным.
О, дети, дети Мои! О, Мои Пилаты нынешних времен! Вы тоже, подобно Понтию Пилату, пожимая плечами, упускаете самые насущные вопросы. Вам они кажутся бесполезными, старомодными вещами. Что такое Истина: деньги? Нет. Женщины? Нет. Власть? Нет. Физическое здоровье? Нет. Человеческая слава? Тоже нет. А значит, о ней можно забыть. Не стоит гоняться за чем-то иллюзорным. Деньги, женщины, власть, здоровье, удобства, почести, – все это вещи конкретные, полезные, которые можно любить и стремиться к ним, как ко всякой цели. Так вы рассуждаете. И, хуже Исава[20], меняете вечные блага на грубую пищу, что одинаково вредна и для вашего тела, и для вашей души. Почему вы не продолжаете вопрошать: „Что такое истина“? Она, Истина, не просит ни о чем, кроме того, чтобы вы о Ней знали и у Нее учились. Она стоит перед вами, как перед Пилатом, смотрит на вас умоляющими глазами, полными любви, и заклинает: „Спроси Меня. Я тебя научу“.
[20] Исав – знаменитый библейский персонаж, продавший первородство своему брату Иакову за чечевичную похлебку.
Видела, как Я смотрел на Пилата? Точно так же Я смотрю на каждого из вас. И если Я гляжу с безмятежной любовью на того, кто любит Меня и ждет Моих слов, то с печальной любовью смотрю Я на того, кто не любит, не ищет и не слышит Меня. Но это всегда любовь, потому что Любовь – Моя природа.
40Пилат, больше не задавая вопросов, оставляет Меня и направляется к толпе нечестивцев, голоса которых не в пример грубее, старающихся силой навязать свою волю. И он прислушивается к ним, этот несчастный, который не услышал Меня и, пожав плечами, отклонил Мое предложение познакомиться с Истиной. Прислушивается ко Лжи. Идолослужение, какие бы формы оно ни принимало, всегда склонно почитать и принимать Ложь, какую бы то ни было. А Ложь, принятая по слабости, доводит эту слабость до преступления.
И все-таки Пилат, уже стоя на пороге преступления, и раз, и два хочет спасти Меня. Именно с этой целью он посылает Меня к Ироду. Он прекрасно знает, что этот хитрый правитель, лавирующий между Римом и своим народом, поступит таким образом, чтобы не ущемить Рим и не задеть евреев. Но, как всякий слабый человек, он на некоторый срок откладывает решение, которое ему трудно принять, в надежде, что народное возмущение уляжется.
Я говорил: „Пусть ваша речь будет: да, да; нет, нет“[21]. Но он этого не слышал или, если кто-то пересказал ему, как обычно, пожал плечами. Чтобы преуспевать в этом мире, чтобы приобретать почести и выгоды, требуется уметь из „да“ делать „нет“, а из „нет“ – „да“, смотря по тому, что подсказывает здравый смысл (читай: мирские соображения).
[21] Мф. 5:37.
Сколько, сколько Пилатов развелось в двадцатом столетии! Где же те герои христианства, что говорили да, и только да – Истине и ради Истины, и нет, и только нет – Лжи? Где эти герои, которые в состоянии встречать опасность и невзгоды с железной стойкостью и ясной решимостью, ничего не откладывая, потому что Добро нужно творить сразу, и так же сразу отвергать Зло, без всяких „но“ и „если“?
41И вот, по Моем возвращении от Ирода, новое ухищрение Пилата: бичевание. И на что он рассчитывал? Разве он не знал, что толпа – это стая диких зверей, которые при виде крови становятся только безжалостнее? Однако Я должен был быть измолот, чтобы искупить ваши телесные грехи. И Я был измолот. На Моем теле не осталось ни одного целого места. Я тот Человек, о ком говорит Исайя[22]. И к назначенному мучению прибавилось еще одно, непредусмотренное, но изобретенное людской жестокостью: терновый венец.
[22] Ис. 52:14.
Люди, вы видите Его, вашего Спасителя, вашего Царя, коронованного болью, с целью избавить ваши головы от множества грехов, вызревающих в них? Вы не подумали о том, какую боль переносила Моя ни в чем не повинная голова, поплатившаяся за вас, за ваши всё более ужасные грехи мысли, что претворяются в дела? Вы, привыкшие чувствовать себя оскорбленными, даже когда для этого нет никаких оснований, взгляните на вашего оскорбляемого Царя, который есть Бог, в Его шутовской рваной красной мантии, с венцом из шипов и скипетром из тростника. Он уже умирает, а Его хлещут ладонями по лицу и усмехаются. Даже это не возбуждает в вас сострадания. Как те иудеи, вы продолжаете показывать Мне свои кулаки и кричать: „Уходи, уходи, у нас нет другого бога, кроме Цезаря“. О, идолопоклонники, вы служите не Богу, а самим себе и тем из вас, кто оказался посильнее. Сын Божий вам не нужен. Он не помогает вам в ваших злодеяниях. Зато Сатана услужливее. Поэтому вам нужен именно он. Вы боитесь Сына Божьего. Как Пилат. И когда вы чувствуете, что Он возвышается над вами Своей мощью и начинает говорить в вас голосом совести, упрекающим вас от Его имени, вы, подобно Пилату, задаете вопрос: „Кто Ты?“
Вы знаете, кто Я. Даже те, кто не признает Меня, знает, кто Я и что из себя представляю. Не лгите. Двадцать столетий вращаются вокруг Меня и показывают вам, кто Я, и разносят весть о Моих чудесах. Пилат заслуживает большего прощения. Вы – нет, так как у вас есть наследие в двадцать веков Христианства, чтобы поддержать вашу веру или насадить ее в себе, однако вы и слышать об этом не хотите. Кроме того, к Пилату Я отнесся строже, чем к вам. Я не ответил ему. А к вам обращаюсь. И, тем не менее, Мне не удается убедить вас, что именно Я есть Тот, кому следует поклоняться и оказывать послушание.
Даже теперь вы обвиняете Меня в том, что Я Сам – причина Своей неудачи среди вас, потому что якобы не слышу вас. Вы утверждаете, что из-за этого теряете веру. О, лжецы! Где ваша вера? Где ваша любовь? Когда это вы молились и жили в вере и любви? Вы знатные люди? Так помните, что вы такие оттого, что Я это допустил. Вы безымянные люди из народа? Тогда помните, что у вас нет другого Бога, кроме Меня. Нет никого больше или выше Меня. Так воздайте Мне той любовью, которой вы Мне обязаны, и Я услышу вас, и вы уже не будете незаконнорожденными детьми, но станете сынами Божьими.
42И вот последняя попытка Пилата сохранить Мне жизнь, если она вообще могла быть спасена после тех жестоких и бесконечных побоев. Он предъявляет Меня толпе: „Вот этот Человек!“. Я вызываю в нем человеческую жалость. И он надеется на всеобщую жалость. Но перед лицом противостоящей ему жестокости и поступающих угроз он не в состоянии совершить духовно праведное, и потому благое, дело, заявив: „Я освобождаю Его, потому что Он невиновен. А вы заслуживаете наказания, и если не разойдетесь, познаете беспощадность Рима“. Вот что он должен был сказать, будь он праведным человеком, и не заботься он о тех будущих неприятностях, которые могли бы последовать.
Доброта Пилата обманчивая. По-настоящему добр Лонгин[23], который, не обладая властью Претора и его защитой, в окружении немногих солдат и враждебных толп не побоялся посреди улицы защитить Меня, помочь и дать возможность отдохнуть, позволил праведным женщинам Меня утешить, а человеку из Кирены оказать Мне помощь и, наконец, допустил Мою Маму к подножию Креста. Он оказался поборником справедливости и поэтому стал воином Христовым.
[23] Лонгин, римский центурион, в дальнейшем христианин. Помогал Иисусу на Крестном пути (см. гл. 608).
А те, кто беспокоится только о своем материальном благополучии, пусть знают, что и этому ваш Бог уделяет внимание, если видит вашу приверженность к справедливости, которая есть Его порождение. Я всегда вознаграждаю тех, кто поступает по правде. Я защищаю тех, кто защищает Меня. Я люблю их и прихожу на помощь. Я всегда остаюсь Тем, кто сказал: „Кто подаст во Имя Мое даже стакан воды, не лишится своего воздаяния“. А тем, кто делится со Мной любовью, этой живительной влагой, утоляющей жажду уст божественного Мученика, Я дарю Себя самого, или, иначе говоря, Свое покровительство и благословение».