ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
644. Установление «дня Господнего». Постепенное обращение Гамалиила. Две Плащаницы
5 октября 1951.
1Ночь. Луна, находясь в зените, своими серебристыми лучами освещает всю Гефсиманию вместе с домиком Марии и Иоанна. Все тихо. Даже Кедрон, сузившийся до тонкой струйки, не шумит.
Вдруг в полной тишине слышится шорох сандалий, становясь все более различимым и приближаясь, а с ним и шепот нескольких густых мужских голосов. И вот из зарослей деревьев выходят три человека и направляются к домику. Стучат в запертую дверь.
Зажигается светильник, и слабый дрожащий свет начинает пробиваться сквозь дверную щель. Рука отпирает, высовывается голова, и голос, принадлежащий Иоанну, спрашивает: «Кто вы?»
«Иосиф Аримафейский. А со мною Никодим и Лазарь. Время неудобное. Но нас вынуждает осторожность. Мы принесли Марии одну вещь, Лазарь же нас сопровождает».
«Входите. Пойду, позову Ее. Она не спит. Молится там, наверху, в Своей комнатке на террасе. Ей так это нравится!» – произносит Иоанн, живо взбираясь по лесенке, что ведет на террасу и в комнату.
Трое, оставшись в кухне и собравшись возле стола, тихо между собой разговаривают при слабом свете лампы, все еще закутанные в плащи, оставив непокрытыми только головы.
2Иоанн возвращается вместе с Марией, которая приветствует троих мужчин словами: «Мир всем вам».
«И Тебе, Мария», – отвечают все трое, поклонившись.
«Какая-нибудь опасность? Что-то случилось со служителями Иисуса?»
«Ничего, Госпожа. Мы сами решили прийти, чтобы подарить Тебе одну вещь, которую – теперь мы знаем об этом с уверенностью, хотя и до того предчувствовали – Тебе хотелось бы иметь. Не пришли раньше, потому что у нас был спор о мнениях, даже между нами и Марией Лазаревой. Марфа по этому вопросу не высказывалась. Только сказала: „Господь или прямо, или вдохновив кого-нибудь на слово, скажет вам, как поступать“. И, действительно, нам было сказано, как поступить. Поэтому мы и пришли», – объясняется Иосиф.
«С вами говорил Господь? Он приходил к вам?»
«Нет, Мать. Больше нет, после Его восхождения на Небо. Прежде – да. Он явился нам, мы рассказывали Тебе, сверхъестественным образом, после Воскресения, в моем доме. В тот день Он явился многим одновременно, чтобы засвидетельствовать Свою Божественность и Свое Воскресение. Потом мы видели Его еще, до тех пор, пока Он был среди людей, но уже не сверхъестественным образом, а так, как видели Его апостолы и ученики», – отвечает Ей Никодим.
«И что же? Как Он указал вам путь, по которому следовать?»
«Устами одного из Его избранников и последователей».
«Петр? Не поверю. Он все еще слишком напуган, и своим прошлым, и своим новым призванием».
«Нет, Мария, не Петр. 3Хотя он, на самом деле, становится все увереннее и увереннее, и сейчас, когда он знает, для какой цели Лазарь приспособил дом Тайной Вечери, он решил начать проводить регулярные братские трапезы[1] и регулярно совершать таинства на следующий день после каждой субботы. Потому что, говорит он, это и есть теперь день Господа, так как именно в этот день Он воскрес и явился многим, чтобы утвердить их в вере в Его вечную божественную природу. Больше нет субботы, такой, какова она для евреев, нет, наверное, с Пятидесятницы[2]. Больше нет субботы, потому что для христиан больше нет синагоги, а есть Церковь, как предсказывали пророки. И есть также, и всегда будет, день Господень, в память о Богочеловеке, Учителе, Основателе и вечном Первосвященнике – после того, как Он стал Искупителем, – христианской Церкви. Так что, начиная со дня, следующего за ближайшей субботой, в доме Тайной Вечери будут совершаться братские трапезы христиан, и их будет много. То, что было раньше невозможно, как из-за злобы фарисеев, священников, саддукеев и книжников, так и из-за временного рассеяния многих последователей Иисуса, поколебавшихся в вере в Него и опасавшихся иудейской ненависти. Но теперь эти ненавистники по причине страха перед Римом, который подверг критике поведение Проконсула и народа, а также, поскольку они считают, что „это возбуждение фанатиков“, как они определяют веру христиан во Христа, завершилось, – считают так вследствие того временного рассеяния верных, длившегося, на самом деле, совсем недолго, и уже прекратившегося, ибо все овцы вернулись во Двор истинного Пастыря, – эти ненавистники менее усердны, я бы сказал, что они потеряли интерес к этому, как к чему-то мертвому, отжившему. И это позволяет нам собираться на агапы. 4Мы хотим, чтобы у Тебя на первой же из агап было бы это напоминание о Нем с целью показать его верным, дабы укрепить их в вере, и при этом Самой не испытать слишком сильного огорчения».
[1] Буквально: агапы, трапезы любви (от греч. agapô – любить).
[2] В оригинале: Shabahót, что мы интерпретируем как Шавуóт, еврейское название Пятидесятницы.
И Иосиф протягивает Ей объемистый рулон, обернутый в темно-красную ткань, который он до этой минуты прятал под плащом.
«Что это?» – побледнев, вопрошает Мария. – «Может, Его одежды? То, что Я Ему сделала для… О!..» И Она плачет.
«Мы не могли найти их ни за какие деньги. Кто знает, как и где они оказались!» – отвечает Лазарь. И добавляет: «Но это тоже Его одеяние. Его последнее одеяние. Это чистая плащаница, в которую было завернуто Его пречистое Тело после мучений, а также после – пусть поспешного и неполного – омовения Его конечностей, запачканных Его врагами, и ускоренного бальзамирования. Иосиф, по Его воскресении, забрал их обе[3] из Гробницы и принес к нам, в Вифанию, чтобы воспрепятствовать кощунственным надругательствам над ними. В доме Лазаря враги Иисуса мало на что отважатся. И еще на меньшее с тех пор как узнали, что Рим раскритиковал поступок Понтия Пилата. Потом, когда прошло первое, наиболее опасное, время, мы отдали Тебе первую плащаницу, а Никодим взял другую и отнес ее в свой загородный дом».
[3] В дальнейшем речь идет о двух Плащаницах. Та, которую принесли Богородице сейчас, тождественна Туринской Плащанице.
«На самом деле, Лазарь, они принадлежали Иосифу», – замечает Мария.
«Это правда, Госпожа. Но дом Никодима находится загородом. Следовательно, меньше бросается в глаза, и по многим причинам он безопасней», – отвечает Ей Иосиф.
«Да, особенно с той поры, как туда стал прилежно захаживать Гамалиил со своим сыном», – вставил Никодим.
«Гамалиил?!» – в сильном изумлении произносит Мария.
5Лазарь, отвечая, не может удержаться от саркастической улыбки: «Да. Его потрясло знамение, то пресловутое знамение, которого он ждал, чтобы поверить, что Иисус – Мессия. Невозможно отрицать, что такое знамение способно было сокрушить даже самые неподатливые головы и сердца. И Гамалиил был потрясен, сокрушен, подавлен этим мощнейшим знамением сильнее, чем домá, обрушившиеся в день Приготовления, когда казалось, будто сам мир погибает вместе с Великой Жертвой. Его стало раздирать угрызение совести – сильнее, чем раздирало завесу в Храме, горькое сожаление, что он так и не признал Иисуса тем, кем Тот в действительности был. Запертая темница духа этого старого упрямого еврея отверзлась, как могилы, явившие тела праведников, и теперь он мучительно ищет истины, света, прощения, жизни. Новой жизни. Той, которую можно обрести лишь через Иисуса и в Иисусе. О! Ему предстоит еще много потрудиться, чтобы полностью освободить свое ветхое я от обломков своего прежнего склада ума! Но у него это получится. Он ищет покоя, прощения и знания. Покоя для своей совести и прощения за свое упрямство. И всеобъемлющего знания Того, кого он не захотел узнать в совершенстве, когда мог это сделать. Вот он и ходит к Никодиму, чтобы достичь цели, которую, наконец-то, поставил себе достигнуть».
«Никодим, ты уверен, что он не предаст тебя?» – спрашивает Мария.
«Нет. Он меня не предаст. По сути, он праведник. Вспомни, как он отважился встать перед Синедрионом во время того нечестивого процесса и как открыто продемонстрировал несправедливым судьям свое возмущение и презрение, уйдя сам и заставив уйти сына, чтобы даже благодаря своему пассивному присутствию не оказаться сообщником в этом исключительном преступлении. Это что касается Гамалиила. 6Что до плащаниц, то, поскольку я уже совсем не еврей и, следовательно, не подпадаю под запрет Второзакония[4] на изваяния и литые изображения, то я решил сделать, так, как умею – использую какой-нибудь из моих исполинских ливанских кедров, – статую распятого Иисуса и спрятать внутри нее одну из плащаниц: первую, если Ты, Мать, отдашь ее нам. Тебе всегда будет слишком больно видеть ее, так как на ней видны следы нечистот, которыми Израиль кощунственно забросал Сына своего Бога. Кроме того, очевидно, из-за сотрясений при спуске с Голгофы, сотрясений, постоянно перемещавших Его измученное Тело, изображение такое нечеткое, что его трудно различить. Но для меня это полотно, несмотря на грязь и на неясный облик, все же дорого и священно, потому что на нем все‑таки остались Его кровь и пот. Спрятанное в этом изваянии, оно будет невредимо, поскольку ни один израильтянин из высших сословий никогда не осмелится прикоснуться к изваянию. Другая же, вторая плащаница, что была на Нем с вечера Пятницы до рассвета Воскресения, должна вернуться к Тебе. И знай – предупрежу Тебя, чтобы это не так сильно поразило Тебя, когда ее увидишь, – что, чем больше проходит дней, тем яснее на ней проявляется Его фигура: такой, какой она была после омовения. Когда мы забрали ее из Гробницы, казалось, что просто остался отпечаток Его конечностей, покрытых мазями и смешавшимися с ними потеками крови и сукровицы из множества ран. Но, или естественным образом, или, что скорее всего, по воле Небес, благодаря Его чуду, призванному Тебя обрадовать, чем больше проходит времени, тем более ясным и отчетливым делается этот отпечаток. Там, на этом полотне, Он красивый, величественный, хотя и израненный, тихий, умиротворенный, даже после стольких мучений. Есть у Тебя смелость взглянуть на Него?»
[4] Втор. 4: 15–16, Втор. 5:8, также: Лев. 19:4.
«О! Никодим! Это же было Моим величайшим желанием! Ты говоришь, у Него умиротворенный вид… О! Иметь возможность увидеть Его таким, а не с тем измученным выражением, которое на покрывале Ники!» – отвечает Мария, прижимая ладони к Своему сердцу.
7Тогда они вчетвером передвигают стол, чтобы освободить пространство. Затем, встав по бокам: Лазарь с Иоанном с одной стороны, Никодим с Иосифом – с другой, медленно разворачивают длинное полотно. Сначала показывается тыльная сторона[5], начиная со ступней; затем, после того, как они почти что соединяются в головах, появляется лицевая. Очертания хорошо различимы, так же, как и следы, все следы: от бичевания, от тернового венца, от трения о крест, ушибы, полученные от ударов и от падений, и раны от гвоздей и копья.
[5] Плащаницу расстилали под Телом, сгибали в области головы и потом уже покрывали Тело сверху. Таким образом, на развернутой плащанице отпечатки тыльной и лицевой сторон Тела находились «головами» друг к другу.
Мария падает на колени, целует полотно, гладит эти отпечатки, целуя раны. Она охвачена волнением, но при этом явно рада возможности получить это сверхъестественное, чудесное Его изображение.
8Завершив Свое поклонение, Она оборачивается к Иоанну, который не мог находиться рядом с Ней, вынужденный держать за угол полотно, и говорит: «Это ты рассказал им об этом, Иоанн. Только ты мог сказать, потому что только ты знал об этом Моем желании».
«Да, Мать. Это был я. И не успел я еще им высказать это Твое пожелание, как они тотчас согласились. Тем не менее, им пришлось ждать подходящего момента, чтобы осуществить его…»
«То есть, самой ясной ночи, чтобы можно было прийти без факелов или светильников, и периода без праздников, которые собирают здесь, в Иерусалиме и окрестностях, народ и знать. И это из осторожности…» – поясняет Никодим.
«А я пришел с ними для большей безопасности. Как хозяину Гефсимании, мне было нетрудно навестить это место, не бросаясь в глаза некоторым… уполномоченным наблюдать за всем и за всеми», – довершает Лазарь.
«Бог да благословит всех вас. Однако вы потратились на эти плащаницы… И было бы несправедливо…»
«Справедливо, Мать. Я получил от Христа, от Твоего Сына, дар, который не дается ни за какие деньги: жизнь, возвращенную после четырех дней в могиле, и – еще ранее – обращение моей сестры Марии. Иосиф и Никодим получили от Иисуса Свет, Истину и Жизнь, которая не умирает. А Ты… Ты Своими материнскими скорбями и Своей любовью, любовью Пресвятой Матери всех людей, окупила не то что полотно, но приобрела для Бога весь христианский мир, который будет становиться все более и более великим. Нет таких денег, что могли бы компенсировать Тебе то, что дала Ты. Возьми хотя бы это. Это Твое. Справедливо, чтобы было так. Мария, моя сестра, считает так же. Она всегда так думала: с того момента, когда Он воскрес, и особенно с тех пор, как Он оставил Тебя, дабы вознестись к Отцу», – ответствует Ей Лазарь.
9«Тогда пусть так и будет. Схожу, принесу другую. Мне, в самом деле, очень больно ее видеть… Эта не такая. Эта дарит мир! Потому что здесь Он безмятежный, Он уже в покое. Кажется, что в Своем смертном сне Он уже предчувствует Жизнь, которая вернется, и славу, которую больше никто не в силах будет ни поразить, ни приуменьшить. Теперь у Меня больше нет желаний, кроме как воссоединиться с Ним. Но это произойдет тогда и так, как предуставил Бог. Иду. И да воздаст вам Бог стократно за ту радость, что вы Мне подарили».
Она благоговейно берет плащаницу после того, как четверо присутствующих складывают ее, выходит из кухни, быстро поднимается по лесенке… И вскоре спускается вновь и входит с первой плащаницей, вручая ее Никодиму, который говорит Ей: «Да возблагодарит Тебя Бог, Госпожа. Теперь мы пойдем, так как близок рассвет, и лучше оказаться дома раньше, чем появятся его лучи и народ начнет выходить на улицу».
Трое покланяются Ей, прежде чем уйти, а затем быстрым шагом, тем же путем, которым пришли, направляются к одной из калиток Гефсимании, той, что ближе к дороге, ведущей в Вифанию.
Мария с Иоанном стоят у входа в домик, пока те не исчезают, а потом снова заходят в кухню и запирают дверь, тихо переговариваясь между собой.