ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
136. Праздник Обновления в доме Лазаря. Предсказание о душах, что возродятся по своей воле, и воскрешение в памяти рождества Иисуса
22 марта 1945.
1Роскошный дом Лазаря этим вечером роскошен вдвойне. Кажется, будто он загорается от количества светильников, горящих в нем, и этот свет выплескивается наружу в это первое проявление ночи, проливаясь из зала в атриум, а из того в галерею, простираясь и одевая золотом гальку на дорожках, траву и кусты на клумбах, соперничая с сиянием луны и на несколько метров одолевая его своим желтым теплым свечением, тогда как вовне все становится ангельским, облачившись в чистое серебро, которое луна бросает на все вокруг.
Даже сама тишина, что окутывает этот великолепный сад, в котором лишь струйка в водоеме подает голос, кажется, усиливает задумчивый и райский покой этой лунной ночи, тогда как веселые многочисленные голоса возле дома вместе с радостным шумом передвигаемой мебели и приносимой к столу посуды напоминают, что человек есть человек, а пока еще не дух.
Марфа проворно ходит в своем блестящем и целомудренном просторном одеянии красно-фиолетового цвета и похожа на цветок, прекрасный колокольчик, или на бабочку, порхающую на фоне пурпурных стен атриума или покрытых мелкими рисунками, напоминающими ковер, стен пиршественного зала.
Иисус, напротив, сосредоточенно и одиноко прохаживается около водоема и, кажется, Его попеременно поглощает то густая тень, отбрасываемая высоким лавром, настоящим огромным деревом, то фосфорический лунный свет, делающийся все более ясным. И таким ярким, что струйка в бассейне выглядит серебристым перышком, которое затем рассыпается на бриллиантовые осколки, падающие, чтобы исчезнуть в спокойной серебряной глади бассейна. Иисус наблюдает и слушает эти ночные речи воды. Они достигают такого музыкального звучания, что от этого даже просыпается соловей в гуще лавровой листвы и начинает отвечать на перелив их неторопливой капели своей высокой флейтой, а потом делает передышку, словно чтобы взять ноту и вставить ее в аккорд воды, и наконец он, этот король пения, вступает своим безукоризненным, разнообразным и нежным гимном радости.
Иисус даже перестает шагать, чтобы шорохом шагов не помешать этому безмятежному соловьиному ликованию и, думаю, Своему собственному, поскольку Он, приклонив голову, улыбается поистине безмятежной радостной улыбкой. Когда соловей прекращает петь на чистейшей ноте, которую он удерживал, перейдя в восходящую тональность, так что я не понимаю, как такое маленькое горло может это вынести, Иисус восклицает: «Благословен Ты, святой Отец, за это совершенство и за радость, что подарил Мне!» – и возобновляет Свое неторопливое хождение, наполненное один Бог знает какой глубиной размышления.
2Его настигает Симон: «Учитель, Лазарь просит Тебя прийти. Все готово».
«Идем. И таким образом пусть отпадет последнее сомнение, будто они Мне менее дороги из-за Марии».
«Сколько слез, Учитель! Только Твое тайное чудо смогло вылечить эту боль. Ты же не знаешь, что Лазарь собирался исчезнуть после того, как она при их возвращении вышла из дома, заявив, что покидает эти могилы ради веселья и… других дерзостей? Я и Марфа упросили его этого не делать, еще и потому что… никому неизвестно, как отреагирует сердце. Найди он ее, я думаю, он наказал бы ее раз и навсегда. По крайней мере, они хотели бы от нее молчания по поводу Тебя…»
«И немедленного Моего чуда над ней. И Я смог бы его сотворить. Но не хочу насильственного возрождения сердец. Я заставлю смерть – и она возвратит Мне своих жертв. Ибо Я Хозяин смерти и жизни. Но Я не возрождаю насильно души, которые не есть вещество, без одушевления лишенное жизни, а суть бессмертные существа, способные возродиться по своей воле. Я кидаю первый клич и оказываю первую помощь, словно открываю гробницу, где некто был заключен еле живым и где он умер бы, если б и дальше оставался в той удушливой темноте, и позволяю проникнуть воздуху и свету… а потом жду. Если дух стремится выйти оттуда, он выйдет. Если же не захочет этого, то еще больше уйдет в тень и спрячется. Но если выйдет!.. О! если он выйдет, истинно говорю тебе, что никто не превзойдет величием того, кто воскрес духом. Только в совершенной Невинности больше величия, чем в этом мертвом, который вернулся к жизни благодаря силе собственной любви и радости о Боге… Это Мои величайшие победы!
Взгляни на небо, Симон. Ты видишь в нем звезды и звездочки, а также планеты разной величины. Все они обладают жизнью и блеском благодаря Богу, что их создал, и благодаря солнцу, что их освещает, но не все они одинаково ярки и велики. У Меня на Небе будет так же. Все искупленные получат от Меня жизнь и сияние от Моего света. Но не все будут одинаково сияющими и великими. Некоторые будут просто звездной пылью, подобной той, что образует Млечный Путь, и будут такие – бесчисленные, – что от Христа получат, лучше сказать, вдохнут лишь тот необходимый минимум, чтобы не быть проклятыми, и только по безграничному милосердию Божию, после долгого очищения[1], придут к Небу. Иные будут ярче и крупнее: это праведники, которые присоединят свою волю – заметь: волю, не благую волю – к изволению Христа и послушаются Моих слов, чтобы не погубить душу. Затем будут планеты – о! ярчайшие! – те, у кого благая воля. Света чистого бриллианта или перламутрового блеска различных оттенков: красных рубинов, лиловых аметистов, светлых топазов, белых жемчужин – это любящие до смерти ради любви, кающиеся ради любви, действующие ради любви, непорочные ради любви.
[1] Возможный перевод: страдания.
И будут некие из этих планет, и это будет Моя слава как Искупителя, в сиянии которых окажутся и рубин, и аметист, и топаз, и жемчуг, потому что они станут всем ради любви. Подвижники, чтобы получить себе прощение за то, что раньше не умели любить, кающиеся, чтобы пропитаться искуплением, как Эсфирь пропиталась ароматами, прежде чем предстать перед Ахашверошем[2], неутомимые, чтобы за короткий срок, тот короткий срок, который им остался, сделать все то, чего они не сделали в годы, растраченные в грехах, чистые до такого предела, что забудут – не только в душе и в уме, но и в самой своей утробе – о существовании какой-либо чувственности. Это будут те, кто благодаря своему многообразному сиянию привлечет взгляды верующих, чистых, кающихся, мучеников, подвижников, аскетов, грешников, и для каждой из этих категорий их сияние станет словом, ответом, призывом, уверением…
[2] Эсф. 2: 7–12, в русских переводах книги Эсфирь это имя чаще всего передается как Артаксеркс.
3Однако пойдем. Мы разговариваем, а нас там ждут».
«Просто, когда Ты говоришь, забывается, что мы вообще живем. Можно все это пересказать Лазарю? Мне кажется, что в этом есть некое обетование…»
«Ты должен пересказать. Дружеское слово можно приложить к их ране, и они перестанут краснеть за то, за что краснеют передо Мной… Мы заставили тебя ждать, Марфа. Но Я говорил Симону о звездах – и мы забыли об этих огнях. Поистине, в этот вечер твой дом – это небесный свод…»
«Мы зажгли их не только за себя и за слуг, но и за Тебя, и за наших гостей – за Твоих друзей. Спасибо, что Ты пришел на этот последний вечер. Теперь праздник – самое настоящее Очищение…» Марфа хотела было сказать больше, но чувствуя, как подступают слезы, умолкает.
«Мир всем вам», – говорит Иисус, вступая в атриум, сверкающий десятками зажженных и стоящих повсюду серебряных светильников.
Лазарь, улыбаясь, выходит вперед: «Мир и благословение Тебе, Учитель, и многие лета святого блаженства». Они целуются. «Некоторые наши друзья сказали мне, что Ты родился в то время, когда Вифлеем был озарен одним из давних дней Обновления. И мы, и они ликуем, что обрели Тебя в этот вечер. Не спросишь, кто они?»
«Иных друзей, помимо учеников и близких из Вифании, у Меня нет, кроме разве пастухов. Значит, это они. Они пришли? Для чего?»
«Поклониться Тебе, нашему Мессии. Мы узнали от Ионафана – и вот мы здесь. Вместе с нашими стадами, что сейчас в овчарнях Лазаря, и с нашими сердцами, что сейчас и всегда у Твоих святых ног».
Исаак высказался за Илию, Левия, Иосифа и Ионафана, и все они простерлись у Его ног: Ионафан в мягком одеянии управляющего, ценимого своим хозяином; Исаак в своей одежде неутомимого странника из грубой темно-коричневой шерсти, непроницаемой для воды; Левий, Иосиф и Илия в одеждах, одолженных Лазарем, свежих, чистых, чтобы можно было восседать за трапезой, не внося туда своей убогой, рваной и пахнущей стадом пастушеской одежды.
«Поэтому вы отослали Меня в сад? Благослови вас всех Бог! Для Моего счастья не хватает только Моей Матери. Поднимайтесь, поднимайтесь. Это Мое первое Рождество, которое Я провожу без Матери. Но ваше присутствие ослабляет Мою грусть и Мою ностальгию по Ее поцелую».
4Все заходят в трапезную комнату. Тут светильники по большей части из золота, и от света огней металл оживляется, а сами огни кажутся более яркими благодаря своему отражению в таком обилии золота. Стол был поставлен буквой П, чтобы уместить столько людей, а стольникам и слугам было бы возможно беспрепятственно его обслуживать. Кроме Лазаря тут апостолы, пастухи, Максимин и старый слуга Симона.
Марфа присматривает за тем, как занимают места, и порывается встать. Однако Иисус возражает: «Сегодня ты не хозяюшка, ты сестра – и ты садись, как если бы была Моей кровной. Мы одна семья. Пусть правила уступят место любви. Сюда, около Меня, а возле тебя Иоанн. Я с Лазарем. Только дайте Мне один светильник. Между Мной и Марфой пусть бодрствует свет… один огонь за отсутствующих и, тем не менее, присутствующих: за любимых, за ожидаемых, за дорогих и далеких женщин. За них за всех. Пламя говорит словами света. Любовь говорит пламенными словами, и эти слова отправляются вдаль, по бесплотной стихии духов, что всегда находят друг дуга, за горы и моря – и доносят поцелуи и благословения… Доносят всё. Разве не так?»
Марфа ставит лампаду туда, куда хочет Иисус, возле места, остающегося пустым… и, поскольку Марфа все понимает, она склоняется поцеловать ладонь Иисуса, которую Он затем кладет на ее темноволосую голову, благословляя и ободряя.
5Начинается трапеза. Немного смущенные поначалу, трое пастухов – тогда как Исаак уже поувереннее, а Ионафан никакой неловкости не выказывает – по ходу трапезы все более приободряются и после некоторого молчания заговаривают. И о чем же они могут говорить, как не об их воспоминании?
«Мы только недавно укрылись, – говорит Левий, – и я так замерз, что спрятался среди овец, плача от желания вернуться к маме…»
«Я же, напротив, думал о юной Матери, которую незадолго до того встретил, и спрашивал себя: „Найдет ли Она место?“ Знай я, что Она в хлеву! Я бы привел Ее в наш загон… Но Она была такая нежная – как лилия наших долин, – что мне казалось оскорбительным сказать Ей: „Приходи к нам“. Однако я думал о Ней… и чувствовал еще больший холод, размышляя о том, как Она, должно быть, страдает. Ты помнишь, что за свет был в тот вечер? А твой испуг?»
«Да… но потом… ангел… О!..» – Левий чуть грезит наяву, улыбаясь своему воспоминанию.
«О! послушайте минутку, друзья. Мы знаем лишь немногое, и то плохо. Слышали, как говорили про ангелов, про ясли, про стада, про Вифлеем… И еще мы знаем, что Он галилеянин и плотник… Это несправедливо, что мы не в курсе! Я спрашивал об этом Учителя на Живописной Воде… но потом заговорили о другом. Этот вот, который знает, ничего мне не сказал… Да, я говорю о тебе, Иоанн Зеведеев. Хорошенькое уважение к пожилому человеку! Держишь все при себе, а мне позволяешь оставаться учеником-болваном. Разве я и так уже не достаточно туп?»
Это праведное негодование Петра вызывает смех. Он же обращается к своему Учителю: «Они смеются. Но я прав»; а затем – к Варфоломею, Филиппу, Матфею, Фоме, Иакову и Андрею: «Давайте же, скажите и вы, возразите вместе со мной! Почему мы ничего не знаем?»
«В самом деле… Где вы были, когда умирал Иона? И где были, когда мы находились на Ливане?»
«Ты прав. Но что касается Ионы, я, по крайней мере, считал это бредом умирающего, а на Ливане… я был усталым и сонным[3]. Прости меня, Учитель, но это так».
[3] См. 109.15 и 103.5.
«И для многих окажется так! Мир, которому благовествуют, часто будет отвечать вечному Судии, дабы оправдать свое невежество, несмотря на наставничество Моих апостолов, будет отвечать то же, что говоришь ты: „Я считал, что это бред… Я был усталым и сонным“. И часто будет не признавать истину, принимая ее за бред, и не вспоминать об истине, потому что будет усталым и сонным из-за стольких бесполезных, бренных, а также греховных вещей. Необходимо же лишь одно: познание Бога».
«И все-таки теперь, когда Ты высказал нам то, что подобает, поведай нам и о том, как все было… Своему Петру. Потом я расскажу это людям. А если нет… я уже говорил Тебе: что я смогу рассказать? Прошлого я не знаю, пророчеств и Писания объяснить не умею, будущего… о! несчастный я! И как мне тогда благовествовать?»
«Да, Учитель. Чтобы и мы знали… Мы знаем, что Ты Мессия и верим в это. Но, во всяком случае, что касается меня, то мне с большим трудом пришлось допустить, что из Назарета может произойти нечто благое… Почему Ты мне сразу не сообщил о Своем прошлом?» – говорит Варфоломей.
«Чтобы испытать твою веру и светлость твоего духа. 6Но сейчас Я буду говорить, более того, мы будем говорить о Моем прошлом. Я расскажу то, чего не знают даже пастухи, а они расскажут то, что видели. И вы узнаете об истоках Христа. Слушайте.
Когда пришло время Благодати, Бог Себе приготовил Свою Деву. Вы, наверное, хорошо понимаете, что Бог не мог бы пребывать там, где Сатана поставил свою неизгладимую метку. Поэтому Его Могущество занялось устроением Своей будущей непорочной скинии. И от двоих праведных, в их старости и вопреки обычным правилам[4] воспроизведения потомства, была зачата Та, в ком нет никакого пятна.
[4] Это выражение МВ объясняет так: Мария родилась от телесного союза. Но «вопреки обычным правилам» – потому что Анна, по причине внутренних нарушений и своего возраста, уже не смогла бы родить без чуда, которого возжелал Бог.
Кто вложил эту душу в зародившееся тело, что вновь оживило старую утробу Анны, дочери Аарона, Моей бабушки? Ты, Левий, видел архангела всех предзнаменований. Ты можешь сказать: это он. Ибо он, „Сила Божья“[5], всегда был тем победителем, что приносил эхо радости святым и Пророкам; и той неукротимостью, о которую сила Сатаны, тоже великая, обламывалась словно стебель высохшего мха; тем умным духом, который своим благим и блестящим умом отвращал козни иного умного, но злого духа, с готовностью исполняя всякое Божье повеление.
[5] Сила Божья – этимология слова Гавриил, имени архангела-провозвестника, нисходившего беседовать с Пророками, например, Даниилом: Дан. 8: 15–27; 9: 20–27.
В возгласе ликования он, Провозвестник, уже знавший о земных путях, ибо снисходил беседовать с Пророками, выловил из божественного Пламени ту нетленную искру, какой была душа вечной Девы, и – затворив ее в кольцо ангельских огней, огней его духовной любви – принес ее на Землю, в дом, в утробу. И мир с той минуты получил Благоговеющую; а Бог с той минуты смог созерцать на Земле место, не вызывающее у Него отвращения. И родилась деточка: Возлюбленная Бога и ангелов, Посвященная Богу и свято Любимая родителями.
„И принес Авель в дар Богу первородное из своего стада“[6]. О! бабушка и дедушка вечного Авеля поистине сумели принести в дар Богу начаток своих благ, всё их благо, умерев оттого, что отдали это благо Тому, кто даровал его им!
[6] Быт. 4:4.
Моя Мать с трех до пятнадцати лет была Отроковицей при Храме – и силой Своей любви ускорила приход Христа. Дева прежде Своего зачатия, дева в темноте утробы, дева при первом Своем крике, дева при первых Своих шагах, Она была Девой Бога, одного Бога, и заявила об этом Своем праве, возвышающемся над предписанием Закона Израилева, добившись от супруга, данного Ей Богом, возможности остаться непорочной после бракосочетания.
Иосиф из Назарета был праведник. Только ему могла быть отдана Божья Лилия, и только он Ее принял. И, будучи ангелом душою и телом, он полюбил Ее так, как любят ангелы Божьи. Глубина этой сильной любви, куда вмещалась вся супружеская нежность, не переходя границу небесного огня, за которой находился Ковчег Господень, будет понята лишь немногими на Земле. Это свидетельство того, на что способен праведник, лишь бы он этого захотел. На что он способен, поскольку даже душа, пока еще поврежденная первородным грехом, обладает могучими силами, чтобы возвыситься и вспомнить, и вернуться к своему достоинству Божьего чада, и ради Отчей любви совершает чудесное.
Мария еще была в Своем доме, в ожидании объединения с супругом, когда Гавриил, ангел божественных предзнаменований, возвратился на Землю и попросил Деву быть Матерью. Он уже обещал Предтечу священнику Захарии, и тот ему не поверил. Но Дева веровала, что такое может быть по воле Божьей, и – возвышенная в Своем неведении – спросила только: „Как это может произойти?“
И ангел Ей отвечал: „Ты исполнена Благодати, о Мария! Так что не бойся, ибо Ты обрела благодать у Господа также и по причине Твоей девственности. Ты зачнешь и родишь Сына, которому дашь имя Иисус, поскольку Он и есть Спаситель, обещанный Иакову и всем Патриархам и Пророкам Израиля. Он будет великим и истинным Сыном Всевышнего, ибо зачат будет действием Святого Духа. Отец, как предсказано, даст Ему престол Давида, и будет Он царствовать над домом Иакова до скончания веков, но Его истинное Царство никогда не закончится. Сейчас Отец, Сын и Святой Дух ждут Твоего послушания, дабы исполнить обещанное. Предтеча Христов уже во чреве Твоей родственницы Елизаветы, и если Ты дозволишь Святому Духу снизойти на Тебя, то святым будет Тот, кто от Тебя родится, и понесет Свое истинное имя Сына Божьего“.
И тогда Мария ответила: „Вот Служанка Господа. Да совершится со Мной по Его слову“. И Дух Божий снизошел на Свою Невесту и в первом объятии оделил Ее Своими блистаниями, что усовершенствовали добродетели молчания, смирения, благоразумия и человеколюбия, которыми Она была преисполнена, и Она оказалась одним целым с Премудростью и стала уже неотделима от Милосердия – и Послушная и Целомудренная растворилась в океане Послушания, которое есть Я, и познала радость быть Матерью, не познав смятения прикосновений. Она была снежной белизной, что сосредоточена в цветке, и такой жертвует Себя Богу…»
7«Но Ее муж?» – растерянно спрашивает Петр.
«Печать Божья замкнула уста Марии. А Иосиф не знал об этом чуде, пока на обратном пути из дома родственника Захарии Мария в глазах супруга не оказалась матерью».
«И что он сделал?»
«Страдал… и страдала Мария…»
«Будь это я…»
«Иосиф был святым, Симон Ионин. Бог знает, куда направить Свои дары… Он жестоко страдал и решил оставить Ее, взвалив на себя дурную славу негодяя. Но сошел ангел, чтобы сказать ему: „Не бойся принять к себе Марию, твою супругу. Ибо то, что в Ней формируется, это Сын Божий, и Божьим действием Она – Мать. А когда Сын родится, ты дашь Ему имя Иисус, поскольку Он есть Спаситель“».
«Иосиф был образованным?» – спрашивает Варфоломей.
«Как всякий потомок Давида».
«Тогда его немедленно озарило при воспоминании слов Пророка: „Вот, дева зачнет…“»
«Да. Озарило. За испытанием последовала радость…»
«Будь это я… – снова берет слово Симон Петр, – она бы не последовала, потому что сначала я бы… О! Господь, как хорошо, что это был не я! Я бы сломал Ее, словно стебель, не дав времени заговорить. А после, если бы я не сделался убийцей, я стал бы испытывать перед Ней страх… Извечный страх всего Израиля перед Скинией…»
«Моисей тоже испытывал страх перед Богом, и все-таки был поддержан и оставался с Ним на горе… Итак, Иосиф отправился в святое жилище Супруги и позаботился о нуждах Девы и ожидаемого Ребенка. А когда для всех наступило время эдикта, вместе с Марией пошел в землю отцов, и Вифлеем их отверг, поскольку сердца людей были закрыты для милости. 8Теперь рассказывайте вы».
«Я повстречал ближе к вечеру молодую улыбающуюся Женщину верхом на ослике. С Ней был мужчина. Он спросил у меня молока, расспросил о том, о сем. И я рассказал то, что знал… Потом наступила ночь… и великий свет… и мы вышли… и Левий увидел ангела возле нашего загона. И ангел сказал: „Родился Спаситель“. Был разгар ночи. И небо было полно звезд. Но их свет терялся в свете того ангела и еще тысяч и тысяч ангелов… (Илия все еще плачет при этом воспоминании). И ангел сказал нам: „Идите и поклонитесь Ему. Он в хлеву, в яслях, между двумя животными… Вы найдете маленького Ребенка, завернутого в убогие пеленки…“ О! как ангел искрился, произнося эти слова!.. Но ты помнишь, Левий, его крылья словно испускали пламя, когда, поклонившись, чтобы поименовать Спасителя, он сказал: „… который и есть Христос, Господь“?»
«О! помню ли! А голоса этих тысяч? О! „Слава Богу в вышних Небесах и мир на Земле людям благой воли!“ Та музыка – она здесь, она здесь и уносит меня в Небо всякий раз, как я ее слышу», – и Левий поднимает вверх восторженное лицо, на котором блестят слезы.
«И мы пошли, – говорит Исаак, – нагруженные как вьючные животные, радостные как на свадьбу, а потом… мы уже не знали, что делать, когда услышали Твой тоненький голос и голос Матери, и подтолкнули Левия, мальчишку, чтобы он поглядел. Мы чувствовали себя прокаженными возле такой чистоты… А Левий слушал и смеялся сквозь слезы, и повторял таким ангельским голосом, что у Илии заблеяла овца. И Иосиф подошел к проему и пригласил нас войти… О! какой Ты был маленький и красивый! Бутон розы телесного цвета на грубом сене… и Ты плакал… Потом заулыбался от тепла овечьей шкуры, которую мы Тебе принесли в дар, и от молока, которого мы Тебе надоили… Твоя первая трапеза… О!.. а потом… а потом… мы Тебя поцеловали… Ты пах миндалем и жасмином… и мы никак не могли Тебя покинуть…»
«Действительно, вы Меня уже не покидали».
«Это правда, – говорит Ионафан, – Твое лицо осталось в нас и Твой голос, и Твоя улыбка… Ты рос… был красивее и красивее… Мир добрых людей приходил полюбоваться на Тебя… а мир злых Тебя не видел… Анна… Твои первые шаги… трое Мудрецов… звезда…»
«О, что за свет был в ту ночь! Казалось, весь мир полыхает тысячью огней. В вечер же Твоего появления, наоборот, свет был неподвижным и жемчужным… В этот раз звезды танцевали, тогда же они благоговейно преклонялись. И мы с возвышенности увидали проходящий караван, и пошли за ним, чтобы посмотреть, не остановится ли он… А день спустя весь Вифлеем видел поклонение Мудрецов. 9А потом… О! Не будем говорить о том ужасе!.. Не будем о нем говорить!..» – Илия никнет при этом воспоминании.
«Да, не говори о нем. Помолчим о той ненависти…»
«Самая большая скорбь была – лишиться Тебя и не знать о Тебе. Даже Захария ничего не знал. Наша последняя надежда… И всё».
«Почему, Господь, Ты не утешил Своих служителей?»
«Спрашиваешь, почему, Филипп? Потому что так было благоразумно. Видишь, даже Захария, чье духовное формирование завершилось после того часа, не захотел снимать покрывала. Захария…»
«Но Ты говорил нам, что это он занимался пастухами. А тогда почему он не сказал, сначала им, а потом Тебе, что одни ищут Другого?»
«Захария был праведником совсем по-человечески. Он стал менее человеком и более праведным за девять месяцев немоты, совершенствовался в месяцы, следующие за рождением Иоанна, но праведным духом стал, когда его человеческая гордыня подпала под Божье опровержение. Он как-то сказал: „Я, священник Божий, утверждаю, что Спаситель должен жить в Вифлееме“, и Бог показал ему, что суждение, даже священническое, если в нем нет Божьего озарения, это жалкое суждение. Ужаснувшись от мысли: „Своими словами я мог быть причиной убийства Иисуса“, Захария превратился в праведника, что теперь отдыхает в ожидании Рая. А справедливость научила его осторожности и человеколюбию. Человеколюбию по отношению к пастухам, осторожности к этому миру, которому Христос должен был оставаться неизвестен. Когда, возвращаясь на родину, мы направились в Назарет, по той же самой осмотрительности, что теперь уже руководила и Захарией, мы уклонились от Хеврона и Вифлеема и вдоль берега моря возвратились в Галилею. Даже в день Моего совершеннолетия не было возможности увидеться с Захарией, который за день до того отбыл со своим мальчиком на ту же церемонию.
Бог бодрствовал, Бог испытывал, Бог заботился, Бог совершенствовал. Иметь в себе Бога – значит, прикладывать усилия, а не только радоваться. И эти усилия приложили и Мой отец, стараясь любить, и Моя Мать, душевно и телесно. Запрещено было даже вполне законное, для того чтобы тайна своей тенью окутывала подростка-Мессию.
10И пусть это объяснит многим непонимающим двойной смысл той тревоги, когда на три дня Меня потеряли. Любовь матери, любовь отца к потерявшемуся мальчику, переживание хранителей за Мессию, который мог быть преждевременно обнаружен, ужас от того, что не уберегли Спасение мира и великий дар Божий. Вот причина того необычного возгласа: „Сын, зачем Ты так поступил с нами? Твой отец и Я, терзаясь, искали Тебя!“ Твой отец, твоя мать… Покрывало, наброшенное на сияние божественного Воплощения. И успокаивающий ответ: „Почему вы Меня искали? Разве вы не знали, что Я должен принимать участие в делах Своего Отца?“ Ответ, который Благодатная приняла и поняла по его существу, а именно: „Не пугайтесь. Я мал, Я подросток. Но если по человеческому мнению Я развиваюсь: вырастаю, приобретаю мудрость и расположение в глазах людей, – то как Отчий Сын Я есть Совершенство, и потому умею управлять собой с безупречностью, служа Своему Отцу тем, что даю Его свету сиять, служа Богу тем, что сберегаю Ему Спасителя“. И так Я поступал до самого прошлого года.
Теперь время пришло. Покровы снимаются. И Сын Иосифа являет Себя в Своей природе: как Мессия Благой Вести, Спаситель, Искупитель и Царь будущего века».
«И Ты никогда больше не видел Иоанна?»
«Только на Иордане, Мой Иоанн, когда Я пожелал Крещения».
«Так, значит, Ты не знал, что Захария оказывал им благодеяния?»
«Я говорил тебе: после пролития невинной крови праведные стали святыми, простые люди стали праведными. Только бесы остались тем, кем были. Захария усвоил, как освящать себя смирением, милостью, благоразумием и молчанием».
11«Я хочу все это запомнить. Но смогу ли?» – говорит Петр.
«Будь спокоен, Симон. Завтра я попрошу пастухов повторить мне все. Не спеша. В саду. Один, два, три раза, если понадобится. У меня хорошая память, натренированная в моей лавке, и я буду запоминать для всех. Когда захочешь, я смогу пересказать тебе все. В Капернауме я даже не вел записей, и тем не менее…» – говорит Матфей.
«О! ты не ошибался ни на одну дидрахму!.. Я-то помню… Ладно! Прощу тебе твое прошлое, от всего сердца, но если ты запомнишь этот рассказ… и если будешь мне его часто пересказывать. Хочу, чтобы он вошел в мое сердце, как это у них… как это было у Ионы… О, умереть, произнося Твое Имя!..»
Иисус смотрит на Петра и улыбается. Потом встает и целует того в седую голову.
«К чему, Учитель, этот Твой поцелуй?»
«К тому, что ты оказался пророком. Ты будешь умирать, произнося Мое Имя. Мой поцелуй – Духу, который говорил в тебе».
Затем Иисус громко запевает псалом, и все стоя вторят Ему: «Встаньте и благословите Господа Бога вашего, от века и до века. Да благословится высочайшее и достославное Имя Его всякою хвалой и благословением. Ты один Господь. Ты создал небо и небо небес, и все их воинство, землю и все, что она вмещает», – и т.д. (это гимн, воспетый левитами на праздник освящения народа, гл. IX второй книги Ездры[7]); и все завершается на этом долгом песнопении, которое, не знаю, присутствует ли в древнем чине праздника, или же Иисус произносит его от Себя.
[7] В современных изданиях это книга Неемии: Неем. 9: 5–38.