17 апреля 1945.

  ¹Иисус со Своими спутниками в очень гористой местности. Дорога неудобная и неровная, и наиболее пожилые здорово устают. Молодые, наоборот, все весело сгрудились вокруг Иисуса и поднимаются легко, болтая друг с другом.

   Оба двоюродных брата, оба сына Зеведея и Андрей воодушевлены от мысли, что возвращаются в Галилею, и радость их такова, что охватывает даже Искариота, который с некоторых пор находится в самом лучшем расположении духа. Он ограничивается тем, что говорит: «Тем не менее, Учитель, на Пасху, когда пойдем в Храм… Ты вернешься в Кериот? Моя мать надеется принять Тебя. Она дала мне знать. И мои земляки также…»

   «Конечно. Сейчас, даже при желании, слишком суровое время года, чтобы передвигаться по этим непроходимым дорогам. Видите, как утомительно даже тут. Я бы не стал предпринимать и нынешнего путешествия, если б не то предписание… Но оставаться дальше было невозможно…» Иисус умолкает, задумавшись.

   «А позже, я имею в виду: на Пасху, можно будет прийти? Я хотел бы показать Твой грот Иакову и Андрею», – говорит Иоанн.

   «Ты забываешь о „любви“ Вифлеема к нам? – спрашивает Искариот, – прежде всего, к Учителю».

   «Нет. Но я бы сходил с Иаковом и Андреем. А Иисус мог бы остаться в Ютте или у тебя дома…»

   «О! это мне нравится. Пойдешь на это, Учитель? Они отправятся в Вифлеем, Ты побудешь со мной в Кериоте. Со мною одним Ты еще никогда не находился… а мне так хочется, чтобы Ты побыл только со мной…»

   «Ты ревнуешь? Разве не знаешь, что Я люблю всех вас в равной мере? Не веришь, что Я нахожусь со всеми вами, даже когда вам кажется, что Я далеко?»

   «Знаю, что Ты любишь нас. Если б Ты не любил нас, Ты был бы гораздо строже, по крайней мере, ко мне. Я верю, что Твой дух всегда над нами бодрствует. Но мы-то не совсем духи. Есть еще человек со своими человеческими пристрастиями, своими желаниями, своими сожалениями. Мой Иисус, я знаю, что я не тот, кто может Тебя осчастливить. Но думаю, что Ты знаешь, как живо во мне желание понравиться Тебе и сожаление о всех тех часах, когда я Тебя теряю из-за моего ничтожества…»

   «Нет, Иуда. Я тебя не теряю. Я ближе к тебе, чем к остальным, как раз потому что понимаю, кто ты».

   ²«Кто я, мой Господь? Скажи. Помоги мне понять, что я такое. Я сам себя не понимаю. Мне кажется, я словно женщина, обуреваемая прихотями во время беременности. Во мне есть святые стремления и есть порочные. Почему? Кто я такой?»

   Иисус смотрит на него невыразимым взглядом. Он печален, но к этой печали примешано сострадание. Сильное сострадание. Он напоминает врача, определяющего состояние больного и знающего, что это больной, которого нельзя исцелить… Но ничего не говорит.

   «Скажи, мой Учитель. Твое суждение о бедном Иуде все равно будет менее суровым, чем все остальные. К тому же… мы среди братьев. Меня не волнует, что они узнают, из чего я сделан. Напротив, узнав это от Тебя, они исправят свои суждения и помогут мне. Разве не так?»

Остальные в смущении и не знают, что сказать. Глядят то на своего товарища, то на Иисуса.

   Иисус подзывает Искариота к Себе поближе, на то место, где до этого был Его брат Иаков, и говорит: «Ты просто несобранный. В тебе есть все лучшие зачатки. Но они в тебе неустойчивы. И малейшее дуновение ветра приводит их в беспорядок. Недавно мы проходили через то ущелье, и нам показывали вред, причиненный водой, землей и деревьями бедным домам того селеньица. Вода, земля, растения – вещи полезные и благословенные, разве не так? И все же в том месте они стали ненавистны. Почему? Потому что вода потока пошла не по привычному течению, а – в том числе и по человеческому нерадению – прорыла себе по своей прихоти другие русла. Это было замечательно до тех пор, пока не начались бури. Тогда она была словно изделие ювелира, эта прозрачная вода, что орошала гору маленькими ручьями, бриллиантовыми бусами или изумрудными ожерельями, в зависимости от того, отражался в ней свет или лесная тень. И люди наслаждались ими, поскольку они были полезны для их небольших полей, эти говорливые прожилки воды. Так же как были прекрасны растения, выросшие по причуде ветров прихотливыми пучками то тут, то там, оставляя залитые солнцем лужайки. И прекрасна была рыхлая земля, осевшая в результате невесть каких далеких наводнений между волнистыми складками горы, столь плодородная для земледелия. Но достаточно было месяц назад наступить ненастьям, чтобы те капризные струи потока объединились и стали беспорядочно переливаться по иному пути, в беспорядке же опрокидывая деревья и увлекая в долину комья земли. Если воды были бы удержаны в русле, если бы растения были организованы в аккуратные рощи, если бы землю планомерно поддерживали подходящими средствами, тогда три эти стихии дерева, воды и почвы не стали бы разрушением и смертью для того селеньица. У тебя есть ум, смелость, образование, сообразительность, представительность – столько, столько всего. Но все эти качества в тебе не организованны, и ты их такими оставляешь. Видишь: ты нуждаешься в терпеливой и постоянной работе над самим собой ради установления порядка, который есть еще и прочность, в своих достоинствах, с тем чтобы, когда придет буря искушений, добро, что есть в тебе, не стало бы злом для тебя и для других».

   «Ты прав, Учитель. То и дело я прихожу в расстройство, и все запутывается. А Ты говоришь, что я мог бы…»

   «Воля – это всё, Иуда».

   ³«Но есть настолько болезненные искушения… Их прячут из страха, что этот мир прочтет их на нашем лице».

   «Вот это – ошибка! Именно в этот момент не следовало бы прятаться. А стремиться к обществу, обществу добрых людей, чтобы получить от них помощь. Даже соприкосновение с умиротворением тех, кто благ, унимает лихорадку. И стремиться также к обществу наших критиков, потому что при той гордыне, которая подталкивает нас скрыться, чтобы наши искушаемые души не были „прочитаны“, это создало бы противодействие нашей нравственной слабости. И нам удалось бы не упасть».

   «Ты, вот, направился в пустыню…»

  «Потому что был на это способен. Но горе одиночкам, если они в своем одиночестве не оказываются множеством против множества».

    «Как это? Не понимаю».

  «Множеством добродетелей против множества искушений. Когда добродетель мала, надо поступать, как этот мягкий плющ: хвататься за ветви крепких деревьев, чтобы взбираться выше».

   «Спасибо, Учитель. Я прикреплюсь к Тебе и к моим товарищам. Только вы все мне помогайте. Вы все лучше меня».

    «Лучше было окружение, скромное и честное, в котором мы росли, друг. Но теперь ты с нами, и мы тебя любим. Увидишь… Это не с целью покритиковать Иудею, но поверь, что в Галилее, по крайней мере, в наших селениях, меньше богатства и меньше испорченности. Недалеко от нас Тивериада, Магдала, другие места увеселений. Но мы живем „нашим“ духом: простым, неотесанным, если хочешь, но трудолюбивым и свято довольствующимся тем, что нам пожаловано Богом», – говорит Иаков Алфеев.

  «Однако мама Иуды – святая женщина, знаешь, Иаков? На ее лице написана доброта», – возражает Иоанн.

   Иуда из Кериота улыбается ему, радуясь похвале, и его улыбка становится еще явственнее, когда Иисус подтверждает: «Ты правильно сказал, Иоанн. Она святое создание».

   «Эх, да! Но мечтой моего отца было сделать из меня кого-то великого в этом мире, и он очень рано и слишком решительно оторвал меня от моей матери…»

   ⁴«Да о чем вы всё говорите, раз все время разговариваете? – спрашивает издалека Петр. – Остановитесь! Подождите нас. Нехорошо так идти, не задумываясь, что у меня ноги коротки».

Они притормаживают, пока вторая группа их не нагоняет.

   «Уф! Как же я тебя люблю, моя лодочка! А тут мы вымотаны, словно рабы… О чем вы говорили?»

    «Говорили, какие качества необходимы, чтобы быть добрыми людьми», – отвечает Иисус.

    «А мне Ты не скажешь о них, Учитель?»

   «Да пожалуйста: порядок, терпение, постоянство, смирение, милосердие… Я говорил о них много раз!»

   «Но о порядке – нет. При чем он здесь?»

  «Беспорядок никогда не бывает хорош. Я это объяснил этим твоим товарищам. Они тебе расскажут. И поставил его на первое место, тогда как на последнее поставил милосердие, поскольку это два крайних предела прямого пути совершенства. Теперь ты знаешь, что прямая, проведенная на плоскости, не имеет ни начала, ни конца. Оба эти крайних предела могут быть началом и могут быть концом, в то время как у спирали, или у любой другой фигуры, которая не замыкается сама на себя, всегда есть начало и конец. Святость линейна, проста, совершенна и имеет лишь два предела, как прямая».

   «Это легко – проводить прямую…»

  «Ты так думаешь? Ошибаешься. В фигуре, даже сложной, какой-нибудь изъян может пройти незамеченным. Но в прямой линии сразу видно каждую оплошность: наклон ли, или неуверенность. Иосиф, когда учил Меня ремеслу, особенно настаивал на прямизне досок и справедливо Мне говорил: „Видишь, сын мой? Можно еще допустить небольшое несовершенство в орнаменте или в работе на токарном станке, поскольку глаз, если он не слишком наметанный, обследуя одно место, не видит другого. Но если планка не прямая, как должна быть, то не получится даже самая простая работа, как, например, скромный крестьянский стол. Или даст уклон, или будет прогибаться. И сгодится лишь для огня“. Мы можем сказать это и про наши души. Чтобы они не оказались пригодными лишь для адского пламени, то есть, чтобы достичь Неба, нужно быть безупречными, словно доска, выструганная и выровненная, как должно. Кто приступает к своей духовной отделке без порядка, начиная с ненужных вещей, словно птица, неугомонно перепрыгивая от одного к другому, заканчивает тем, что, когда хочет собрать воедино все части своей работы, ничего не получается. Они не сочетаются между собой. Поэтому порядок. Поэтому милосердие. Потом, неподвижно удерживая двумя зажимами обе эти крайние точки, чтобы они никуда не ускользнули, можно трудиться над всем остальным, будь то орнамент или резьба. Ты понял?»

   ⁵«Понял». Петр в молчании переваривает свой урок и вдруг заключает: «Тогда мой брат искуснее меня. Он действительно аккуратен. Шаг за шагом, молча, спокойно. Кажется, что он не двигается, а наоборот… Я хотел бы делать быстро и много. А не делаю ничего. Кто мне поможет?»

   «Твое благое желание. Не бойся, Петр. Ты тоже делаешь. Ты созидаешь себя».

   «А я?»

   «И ты тоже, Филипп».

   «А я? Мне кажется, я ни в чем по-настоящему не хорош».

   «Да нет, Фома. Ты тоже работаешь над собой. Все, все вы над собой трудитесь. Вы дикие деревья, но эти прививки медленно и неуклонно вас меняют, и Мне за вас радостно».

   «Вот. Мы печальны, и Ты нас утешаешь. Слабы – и Ты нас укрепляешь. Боязливы – и Ты даришь нам храбрость. Всем, и на все случаи, Ты имеешь готовый совет и ободрение. Как Тебе удается, Учитель, всегда быть таким находчивым и добрым?»

   «Друзья Мои, для этого Я и пришел, уже зная, чтó Меня ждет, и чтó Я должен делать. Когда нет иллюзий, нет и разочарований, поэтому не теряешь бодрости. И движешься вперед. Помните об этом, когда вам тоже придется трудиться над душевным человеком, чтобы сделать из него духовного».