ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
199. У прокаженных Силоама и Бен Геннома. Петр при посредничестве Марии усыновляет Марциама
24 июня 1945.
1Великолепное утро просто-таки тянет прогуляться, оставив постели и жилища, и обитатели дома Зелота, словно рой пчел при первом появлении солнца, быстро встают и выходят подышать свежим воздухом во фруктовую рощу Лазаря, окружающую этот гостеприимный домик. Вскоре они присоединяются к тем, кого приютил Лазарь, а именно: к Филиппу, Варфоломею, Матфею, Фоме, Андрею и Иакову Зеведееву. Солнце весело заглядывает во все окна и распахнутые двери, и простые опрятные комнаты приобретают золотистый оттенок, оживляющий цвета одежд и делающий ярче цвет волос и цвет глаз.
Мария Алфеева и Саломея сосредоточены на обслуживании здорового аппетита этих мужчин. В отличие от них Мария наблюдает за слугой Лазаря, который приводит в порядок волосы Марциама, укладывая их с бóльшим искусством, нежели имелось у его первого парикмахера.
«Пока так, – говорит слуга. – Потом, когда ты пожертвуешь Богу свои детские локоны, я тебе их как следует укорочу. Наступает жара, и тебе будет лучше с открытой шеей. И они у тебя станут крепче. Они сухие и ломкие, запущенные. Видишь, Мария? Им нужен уход. Сейчас я их смажу, чтобы они хорошо лежали. Чувствуешь, мальчик, какой приятный аромат? Это масло, которым пользуется Марфа. Миндаль, пальма и чистейшая сердцевина редких пород дерева. Действует превосходно. Моя хозяйка говорила, что бережет эту баночку для ребенка. О, вот так! Теперь ты похож на царского сына». И слуга, вероятно, служащий брадобреем в доме Лазаря, щелкает Марциама по щеке, кланяется Марии и, удовлетворенный, уходит.
«Иди сюда, Я тебя одену», – говорит Мария мальчику, на котором пока лишь туника с короткими рукавами; думаю, это рубаха или то, что в те времена исполняло ее функцию. И по тому, из какого она тонкого льна, я понимаю, что она была частью детского гардероба Лазаря. Мария снимает полотенце, в которое был почти что завернут Марциам, и надевает на него льняное нижнее белье, собранное в складки у основания шеи и на запястьях, а также верхнюю одежду из красной шерсти с широким вырезом и широкими рукавами. Превосходный лён, выглядывая на месте выреза и из-под рукавов красной матовой ткани, кажется белоснежным. Должно быть, рука Марии ночью позаботилась о том, чтобы отладить длину одежды и рукавов, и теперь все сидит отлично, особенно когда Мария подпоясывает мальчика мягким поясом, заканчивающимся красно-белыми шерстяными кистями. Мальчик больше не напоминает то несчастное существо, каким был совсем недавно.
«Теперь иди играть, но не испачкайся, а Я пока приготовлюсь», – говорит Мария и гладит его. И мальчик, радостно подпрыгивая, идет искать своих больших друзей.
2Первым его видит Фома: «Как же ты красив! Как на свадьбе! Ты меня затмил», – произносит всегда веселый, полноватый и безмятежный Фома. И берет его за руку со словами: «Пойдем сходим к женщинам. Они искали тебя, чтобы попотчевать».
Они заходят в кухню, и Фома заставляет вздрогнуть обеих Марий, согнувшихся над печками, выкрикивая своим мощным голосом: «Тут один юноша вас спрашивает», – и смеясь предъявляет мальчика, что прятался за его крупной фигурой.
«О, милый! Иди же сюда, я тебя поцелую! Смотри, Саломея, как он хорош!» – восклицает Мария Алфеева.
«В самом деле! Теперь ему нужно лишь стать покрепче. Но об этом я позабочусь. Подойди, я тоже тебя поцелую», – откликается Саломея.
«Но Иисус поручает его пастухам…» – возражает Фома.
«Ни в коем случае! В этом мой Иисус ошибается. Что вы, мужчины, любите и умеете делать? Ссориться – поскольку, к слову сказать, вы довольно задиристы… словно козлята, что играются друг с другом, но при этом бодаются, – есть, разговаривать, иметь массу потребностей и стараться притягивать к себе все внимание Учителя… а в противном случае вы недовольны… А детям нужны мамы. Разве не так?.. Как тебя зовут?»
«Марциам».
«Ах да! Моя благословенная Мария! Могла бы тебе дать имя и полегче!»
«Оно почти как у Нее!» – восклицает Саломея.
«Да. Но у Нее попроще. В нем нет этих трех букв посередине… Три – это чересчур…»[1]
[1] Приводимое нами для простоты имя Марциам произносится, скорее, как Мархциам, с тремя корневыми согласными подряд.
Вошедший Искариот говорит: «Она дала имя точно в соответствии с его значением на древнем, неповрежденном языке».
«Хорошо. Но оно трудное, и я уберу из него одну букву и скажу: Марциам. Так легче, и мир от этого не перевернется. Верно, Симон?»
Петр, проходивший мимо окна, беседуя с Иоанном из Эндора, заглядывает и говорит: «Чего тебе?»
«Я говорила, что буду этого мальчика называть Марциамом. Так легче».
«Ты права, женщина. Если Мать мне это разрешит, я буду называть его так же. Но как тебе идет! Хотя мне тоже, а? Взгляните!» Действительно, он весь вычищен, щеки выбриты, волосы и борода аккуратные, смазанные маслом, одежда немятая, сандалии кажутся новыми, так они чисты и невесть чем отполированы. Женщины им восхищаются, и он довольно смеется.
Мальчик закончил свою трапезу и выходит, направляясь к своему старшему другу, которого всегда называет: «Отец».
3Вдруг из дома Лазаря вместе с самим же Лазарем появляется Иисус и говорит мальчику, бегущему Ему навстречу: «Мир посреди нас, Марциам. Поприветствуем друг друга поцелуем мира».
Лазарь в ответ на приветствие мальчика гладит его и дает ему какую-то сладость.
Все собираются вокруг Иисуса. Мария, одетая в бирюзовое льняное одеяние, на которое наброшена более темная накидка, улыбаясь, также подходит к Своему Сыну.
«Тогда мы можем идти, – говорит Иисус. – Ты, Симон, с Моей Матерью и с мальчиком, если вправду хочешь потратиться даже теперь, когда Лазарь проявил заботу».
«Ну конечно! И потом… я смогу сказать, что однажды шел бок о бок с Твоей Матерью. Великая честь».
«В таком случае ступай. Ты, Симон, проводишь Меня к своим прокаженным друзьям…»
«Правда, Учитель? Тогда разреши, я побегу вперед и созову их… Ты догонишь меня. Ты ведь знаешь, где они находятся…»
«Хорошо. Иди. Остальные могут поступать, как пожелают. Вы все свободны до утра среды. Встречаемся все у Золотых ворот в третий час».
«Я пойду с Тобой, Учитель», – говорит Иоанн.
«Я тоже», – говорит его брат Иаков.
«И мы», – говорят оба Его двоюродных брата.
«И я тоже пойду», – говорит Матфей, а с ним и Андрей.
«А я? Я бы тоже хотел пойти… но если отправлюсь за покупками, то не смогу…» – говорит Петр, охваченный одновременно двумя стремлениями.
«Это можно совместить. Сначала пойти к прокаженным, тем временем Моя Мать с мальчиком сходит в один дружеский дом на Офеле. Потом мы присоединимся к Ней, и ты пойдешь с Нею, тогда как мы с остальными отправимся к Иоанне. Соберемся в Гефсимании на ужин, а потом, к закату, вернемся сюда».
«Я, если позволишь, навещу некоторых друзей…» – говорит Иуда Искариот.
«Ну Я же сказал. Делайте, что сочтете нужным».
«Тогда я схожу к родственникам. Может быть, уже пришел мой отец. Если так, я приведу его к Тебе», – говорит Фома.
«А мы двое – что скажешь, Филипп? Можно было бы сходить к Самуилу».
«Неплохо придумано», – отвечает тот Варфоломею.
«А ты, Иоанн? – спрашивает Иисус мужчину из Эндора. – Предпочтешь остаться здесь, чтобы перебрать свои книги, или пойдешь со Мной?»
«Несомненно, предпочту пойти с Тобой… Книги… мне уже меньше нравятся. Лучше я буду читать Тебя, живую Книгу».
«Тогда идем. До свиданья, Лазарь, до…»
«Но я тоже иду с Тобой. Моим ногам немного лучше, а после прокаженных я Тебя покину и пойду в Гефсиманию: дожидаться Тебя».
«Идемте. Мир вам, женщины».
До окрестностей Иерусалима все идут вместе. Затем расходятся: Искариот идет сам по себе, входя в город, вероятно, через те ворота, что около башни Антония; тогда как Фома с Филиппом и Нафанаилом проходят с Иисусом и товарищами еще несколько десятков метров, а потом вместе с Марией и мальчиком входят в город через предместье Офел.
4«А теперь идем к этим несчастным!» – говорит Иисус и, повернувшись спиной к городу, направляется к безлюдному месту, расположенному на склонах каменистого холма, что между двумя дорогами, ведущими из Иерихона в Иерусалим. Место необычное: после первого подъема, на который взбирается тропинка, оно предстает будто в виде ступеней, так что первый уступ отвесно возвышается над тропинкой по меньшей мере метра на три, и так же второй… Сухое, мертвое… Крайне унылое.
«Учитель, – кричит Симон Зелот, – я здесь. Постой, я покажу Тебе путь…» И Зелот, что стоял прислонившись к скале, чтобы быть немного в тени, выходит вперед и ведет Иисуса по ступенчатой тропинке по направлению к Гефсимании, которая, однако, отделена от нее дорогой, идущей от Масличной горы в Вифанию.
«Мы пришли. Я жил среди гробниц Силоама, и тут есть мои друзья. Часть их. Остальные в Бен Генноме, но прийти не могут… Им пришлось бы пересекать дорогу, и их бы увидели».
«Мы сходим и к ним».
«Спасибо! От них и от меня».
«Много их тут?»
«Зима убила большинство. Но здесь еще есть пятеро из тех, с кем я разговаривал. Ждут Тебя. Вон они на краю своего каземата…»
Страшилищ этих, возможно, с десяток. Говорю „возможно“, потому что если пятерых стоящих хорошо видно, то другие от серого ли цвета кожи, или из-за уродства лица, или оттого, что они еле высовываются из-за камней, так плохо различимы, что их может быть и больше, и меньше пяти. Среди стоящих лишь одна женщина. Об этом говорят только ее поседевшие косматые волосы, жесткие и грязные, спадающие по плечам до пояса. Иначе пол определить невозможно, потому что сильно запущенная болезнь превратила их в скелеты, уничтожив все женские формы, так же как среди мужчин только у одного еще остались следы усов и бороды. Остальных обрил разрушительный недуг.
Они кричат: «Иисус, Спаситель наш, сжалься над нами!» – и протягивают свои изуродованные или изъязвленные руки. «Иисус, Сын Давида, помилуй!»
«Чего вы от Меня хотите?» – спрашивает Иисус, поднимая лицо к этим горемыкам.
«Чтобы Ты спас нас от греха и от болезни».
«От греха спасают решимость и раскаяние…»
«Но если Ты захочешь, Ты сможешь изгладить наши грехи. Хотя бы их, если не хочешь исцелять наши тела».
«Если Я скажу вам: „Выбирайте из этих двух вещей“, чего вы захотите?»
«Прощения Божьего, Господин. Чтобы быть не такими безутешными».
Иисус одобрительно кивает, искрясь улыбкой, а потом, воздев руки, кричит: «Будь по-вашему. Повелеваю».
По-вашему! Это может относиться и к греху, и к болезни, или к обеим вещам сразу, и пятеро несчастных пребывают в сомнении. Но никаких сомнений нет у апостолов, которые в состоянии лишь кричать осанну, видя, как быстро исчезает проказа: так же быстро, как исчезает упавшая в огонь снежинка. И тогда пятеро осознают, что их желания удовлетворены полностью. Словно победный клич, раздается их крик. Они обнимают друг друга и шлют поцелуи Иисусу, не имея возможности броситься к Его ногам, а потом обращаются к своим товарищам: «И вы все еще не желаете верить? Какие же вы несчастные!»
«Добрыми! Будьте добрыми! Вашим бедным братьям нужно время подумать. Не говорите им ничего. Вера не навязывается, она проповедуется миром, кротостью, терпением и постоянством. Тем, как вы будете вести себя после вашего очищения: так с вами вел себя Симон. Впрочем, чудо уже и само по себе проповедует. Вы, исцеленные, как можно скорее пойдите к священнику. Вы, больные, ждите нас вечером. Мы принесем вам поесть. Мир да пребудет с вами».
Иисус опять спускается на дорогу, сопровождаемый всеобщими благословениями.
5«А теперь пойдем в Бен Генном», – говорит Иисус.
«Учитель… я хотел бы пойти. Но понимаю, что не смогу. Пойду в Гефсиманию», – сообщает Лазарь.
«Ступай, ступай, Лазарь. Мир да будет с тобой».
Пока Лазарь медленно пускается в дорогу, апостол Иоанн говорит: «Учитель, Я его провожу. Ему тяжело, а тропинка не слишком хороша. Потом я приду к Тебе в Бен Генном».
«Хорошо, ступай. Идемте».
Они переходят Кедрон, огибают южную сторону горы Тофет и входят в небольшую долину, всю наполненную гробницами и нечистотами, без деревца, без какой-либо защиты от солнца, что с этой полуденной стороны жарит со всей силой и накаляет груды камней на этих очередных уступах преисподней, у подножия которых дымятся зловонные костры, еще усиливающие жар. И внутри этих гробниц, подобных печам крематория, находятся несчастные истлевающие тела… Силоам, наверное, несносен зимой, будучи сырым и обращенным почти на север. А тут должно быть нестерпимо летом…
Симон Зелот издает призывный крик – и сначала трое, затем двое, потом еще один и другой, как могут, подходят к установленной границе. Среди них две женщины, и одна держит за руку ужасного на вид ребенка, которого проказа особенно коснулась в области лица. Он уже слепой…
Еще есть мужчина благородной внешности, несмотря на его плачевное состояние. Он берет слово за всех: «Будь благословен Мессия Господень, сошедший в нашу Геенну, чтобы извлечь из нее тех, кто на Него уповает. Спаси нас, Господь, ибо мы погибаем! Спаси нас, Спаситель! Царь из дома Давида, Царь Израилев, помилуй Своих подданных. О! Отпрыск рода Иессеева, о котором сказано, что в Твои времена уже не будет зла, простри Свою руку и призри на эти остатки Твоего народа. Заставь эту смерть отойти от нас, осуши наши слезы, потому что так сказано о Тебе. Призови нас, Господь, на Свои изысканные пастбища, на Свои сладкие воды, ибо мы томимся жаждой. Отведи нас на те вечные холмы, где больше нет ни греха, ни скорби. Помилуй, Господь…»
«Кто ты?»
«Иоанн, из Храмовых людей. Видимо, заразился от прокаженного. Ты видишь, болезнь у меня недавно. Но эти люди!.. Здесь есть те, кто годами ждет смерти; а эта малышка попала сюда, когда еще не умела ходить. Она не знает, что такое Божье творение. Все, что она знает и помнит из Божьих чудес, это лишь эти гробницы, это беспощадное солнце, да ночные звезды. Сжалься над грешными и над невинными, Господь, Спаситель наш!» Все они встали на колени и протягивают руки.
Иисус плачет над этим страданием, затем, простирая руки, возглашает: «Отец, Я хочу для них здоровья, жизни, зрения и святости». Он стоит с распростертыми руками, горячо молясь всем Своим духом. Кажется, что Он истончается и поднимается вверх в Своей молитве, в светлом и мощном пламени любви на фоне могучего золотистого сияния солнца.
«Мама, я вижу!» – это первый крик, и ему ответствует возглас матери, прижимающей к сердцу свою исцеленную девочку, а потом крики других прокаженных и апостолов… Чудо свершилось.
«Иоанн, ты ведь священник, наставь своих товарищей по поводу обряда. Мир да будет с вами. К вечеру мы еще принесем вам еды». Он благословляет и собирается уходить.
Но прокаженный Иоанн кричит: «Я хочу пойти по Твоим стопам. Скажи мне, что нужно делать, куда идти, чтобы проповедовать о Тебе!»
«В эту пустынную голую землю, что нуждается в обращении ко Господу. Пусть Иерусалим станет полем твоей деятельности. Прощай».
6«А теперь пойдем к Матери», – говорит Он затем апостолам.
«А где Она?» – интересуются многие.
«В одном известном Иоанну доме. В доме девушки, исцеленной в прошлом году»[2].
[2] См. Том I, 86. 4–5, и о ее посвящении себя в девы: Том II, 156. 3–5.
Они входят в город, быстро преодолевая значительную часть многолюдного предместья Офел, пока не доходят до маленького белого домика.
Иисус заходит со Своим ласковым приветствием в дом, дверь в который приоткрыта, и откуда доносятся нежный голос Марии, серебристый голос Анналии и более густой голос ее матери. Девушка благоговейно преклоняется, ее мать встает на колени. Мария поднимается.
Им хотелось бы удержать и Учителя, и Его Мать. Но Иисус, пообещав вернуться в другой день, благословляет и прощается.
Счастливый Петр уходит с Марией. Они держат мальчика за руки с двух сторон и напоминают счастливую семейку. Многие оборачиваются поглядеть на них. Иисус смотрит им вслед и улыбается.
«Симон счастлив!» – восклицает Зелот.
«Почему Ты улыбаешься, Учитель?» – спрашивает Иаков Зеведеев.
«Потому что вижу в этой картине великое обетование».
«Какое, Брат? Что Ты видишь?» – вопрошает Фаддейю
«Вижу то, что Я смогу спокойно уйти, когда придет час. Мне не нужно бояться за Мою Церковь. Тогда она будет маленькой и хрупкой, как Марциам. Но там будет Моя Мать, и Она возьмет ее вот так за руку и выступит в роли ее Матери; а в роли отца будет Петр. В его честную мозолистую ладонь Я могу без опасений вложить ладонь Моей новорожденной Церкви. Он даст ей свое надежное покровительство. Моя Мать – силу Своей любви. И Церковь будет расти… как Марциам… Это поистине ребенок-символ! Да благословит Бог Мою Мать, Моего Петра, а также их и наше дитя! Пойдемте теперь к Иоанне…»
7… И мы снова в домике в Вифании, вечером. Многие, утомившись, уже разошлись. Однако Петр все ходит взад-вперед по дорожке, частенько поднимая голову к террасе, где, беседуя, сидят Иисус и Мария. Иоанн из Эндора, в свою очередь, разговаривает с Зелотом, сидя под усыпанным цветами гранатовым деревом.
Мария уже многое сказала, поскольку я слышу, как Иисус говорит: «Все, что Ты Мне сказала, совершенно верно, и Я буду иметь это в виду. И Твой совет насчет Анналии Я тоже считаю правильным. То, что тот мужчина[3] принял это с такой готовностью, это хороший знак. Действительно, Иерусалимская верхушка полна тупости и злобы, Я бы даже сказал, нечестия. Но среди простого народа есть неоцененные жемчужины. Я рад, что Анналия счастлива. Это создание скорее Небесное, чем земное, и, может быть, тот мужчина теперь, получив представление о духе, догадается об этом и почувствует к ней почти что благоговейное почтение. Об этом говорит его мысль отправиться в иные края, чтобы человеческими переживаниями не нарушить искреннего обета своей девушки».
[3] Жених Анналии.
«Да, Сын Мой. Человек ощущает благоухание девства… Мне вспоминается Иосиф. Я не знала, какие слова подобрать. Он не знал Моей тайны… И все-таки помог Мне ее высказать, воспринимая все, как святой. Почувствовал аромат Моей души… А Иоанн, видишь?.. Какая безмятежность!.. И все к нему тянутся… Тот же Иуда из Кериота, хотя… Нет, Сын. Иуда не изменился. Я знаю это, и Ты это знаешь. Мы это не обсуждаем, потому что не хотим давать повода к распре. Но даже если не обсуждаем, то знаем… и даже если Мы об этом не говорим, остальные догадываются… О! Мой Иисус! Молодые Мне сегодня в Гефсимании поведали о том эпизоде в Магдале и о том, что произошло в субботнее утро… Невинность говорит… потому что видит глазами своего ангела. Но старые тоже подозревают… Они не ошибаются. Это скользкое существо… Все в нем ускользающее… и Я боюсь за него, и с Моих губ готовы сорваться те же слова, что у Вениамина в Магдале и у Марциама в Гефсимании, потому что Я испытываю к Иуде такое же отвращение, как эти дети».
«Не все могут быть Иоаннами!..»
«Да Я на это и не претендую! Тогда Земля была бы Раем. Но, смотри, Ты рассказал Мне о другом Иоанне… Мужчина, который убил… но он вызывает у Меня только жалость. Иуда же Меня пугает».
«Люби его, Мать! Люби ради Моей любви!»
«Да, Сын. Но даже Моя любовь не поможет. Для меня она будет только страданием, а для него – виной. О! зачем он вообще пришел! Мешает всем, оскорбляет Петра, который достоин всякого уважения».
8«Да. Петр очень хороший. Для него Я сделал бы все что угодно, потому что он этого заслуживает».
«Если бы он Тебя слышал, то сказал бы со своей доброй и откровенной улыбкой: „Ах! Господь, это не так!“ И был бы прав».
«Почему, Мать?» – однако Иисус уже улыбается, поскольку понимает.
«Потому что Ты никак не ублаготворишь его, дав ему сына. Он рассказал Мне о всех своих надеждах, о своих желаниях… и о Твоих отказах».
«А он не говорил Тебе о причинах, которыми Я их оправдываю?»
«Да, он сказал Мне о них и прибавил: „Это правда… но я просто человек, бедный человек. Иисус упорно хочет видеть во мне кого-то великого. Но я-то знаю, что я довольно жалок, и потому… Он мог бы отдать мне мальчика. Я женился ради детей… и так и помру без них“. И сказал – указав на мальчика, который, радуясь красивой одежде, купленной Петром, поцеловал его, назвав „любимым отцом“, – сказал: „Видишь, когда этот малыш, которого всего десять дней назад я еще не знал, так меня называет, я чувствую, что становлюсь мягче масла и слаще меда, и плачу, потому что… каждый пролетающий день отнимает у меня это дитя…“»
Мария умолкает, смотрит на Иисуса, изучая Его лицо и ожидая какого-нибудь слова… Но Иисус, уперев локоть Себе в колено и опустив голову на ладонь, молча глядит в зеленую ширь фруктового сада.
Мария берет Его ладонь, гладит ее и говорит: «У Симона есть это великое желание… Пока Я ходила с ним, он только и делал, что говорил Мне о нем, приводя такие справедливые доводы, что… Я не нашлась ничего сказать, чтобы его утихомирить. Это были те же доводы, что приводим все мы, женщины и матери. Этот мальчик не силён. Будь он таким, каким был Ты… о! тогда бы он мог бесстрашно окунуться в жизнь Твоего ученика. Но он такой хрупкий!.. Очень умный, очень добрый… но не больше. Когда голубок нежен, его нельзя быстро выпускать на волю, как делают с сильными. Пастухи добрые, но… все же мужчины. Детям нужны женщины. Почему Ты не поручишь его Симону? Когда Ты отказываешь ему в собственном ребенке, Я понимаю причину. Младенец для нас – словно якорь. И у Симона, предназначенного для такой большой роли, не может быть якоря, который бы его удерживал. Но однако Ты должен согласиться, что ему предстоит быть „отцом“ всех чад, которых Ты ему доверишь. Как он сможет быть отцом, если не прошел школу с одним ребенком? Отец должен быть нежным. Симон добрый, но он не нежный. Он порывистый и прямолинейный. И лишь дитя могло бы научить его тонкому искусству снисхождения к тем, кто слаб… Подумай и об этом жребии Симона… Он ведь Твой преемник! О! Мне все-таки приходится произнести это жестокое слово! Но какой бы боли ни стоило Мне произнести его, выслушай Меня. Я никогда бы не посоветовала Тебе чего-то нехорошего. Марциам… Ты хочешь сделать из него безупречного ученика… Но он еще ребенок. Ты… уйдешь раньше, чем он станет мужчиной. Так кому же, как не Симону, лучше отдать его в таком случае, чтобы завершить его воспитание? Наконец, Ты знаешь, как он, бедный Симон, намучился, в том числе из-за Тебя, от своей тещи. И все же он не взял себе ни крупицы из своей прошлой жизни, из той своей прошлогодней свободы, чтобы его оставила в покое эта теща, которую даже Ты не смог изменить. А это несчастное создание, его жена? О! у нее такое желание любить и быть любимой. Ее мать… о!.. Муж? Любимый тиран… За каждую ласку ей надо было сражаться… Бедная женщина!.. Оставь ей мальчика. Послушай, Сын. Пока мы заберем его с собой. Я тоже пойду в Иудею. Ты сопроводишь Меня до одной Моей подруги по Храму, почти что родственнице, так как она происходит из рода Давида. Она в Бет-Цуре. Я охотно ее навещу, если она еще жива. Потом, по возвращении в Галилею, мы отдадим его Порфирии. Когда будем в окрестностях Вифсаиды, его будет забирать Петр. Когда будем наведываться сюда, мальчик будет оставаться с ней. А! да Ты уже улыбаешься! Значит порадуешь Свою Маму. Спасибо, Мой Иисус».
«Да, пусть будет, как Ты хочешь». 9Иисус встает и громко зовет: «Симон Ионин, иди сюда».
Петр срывается с места и взбегает по ступенькам: «Чего Ты хочешь, Учитель?»
«Подойди сюда, узурпатор и обольститель!»
«Я? Почему? Что я сделал, Господь?»
«Обольстил Мою Мать. Поэтому ты и пожелал уединиться. Что Мне с тобой делать?» Но Иисус улыбается, и Петр успокаивается.
«О! – говорит он, – Ты меня действительно напугал! А теперь смеешься… Чего Ты хочешь от меня, Учитель? Мою жизнь? Больше у меня ничего нет, так как Ты забрал у меня все… Но если хочешь, я Тебе ее отдам».
«Я не хочу у тебя взять. А хочу тебе дать. Но не злоупотребляй своей победой и не выдавай секрет остальным, хитрейший муж, одолевший Учителя оружием материнского слова. Получай мальчика, но…»
Иисус не в состоянии договорить, потому что Петр, стоявший на коленях, вскакивает на ноги и целует Иисуса с таким воодушевлением, что прерывает Его речь.
«Ее благодари, не Меня. Но все же помни, что это должно быть тебе помощью, а не препятствием…»
«Господь, Ты не пожалеешь об этом даре… О! Мария! Святая и добрая, будь Ты всегда благословенна…» И Петр, снова упав на колени, по-настоящему плачет, целуя руку Марии…