ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
262. Нежеланная дочь и роль искупленной женщины. Искариот просит помощи у Марии
24 августа 1945.
1Вверх и вниз по холмам, по которым петляет ведущая в Назарет дорога, пользуясь тенью олив и вообще плодовых деревьев, разбросанных в этой плодородной и возделанной местности, Иисус идет обратно к Назарету.
Однако дойдя до развилки, до места пересечения с дорогой на Птолемаиду, Он останавливается и говорит: «Сделаем остановку в этом доме, где Я уже несколько раз отдыхал, перекусим и, пока солнце совершает свой путь, побудем вместе, прежде чем снова расстаться. Мы пойдем к Тивериаде, Моя Мать и Мария – в Назарет, а Иоанн с Эрмастеем – в Сикаминон».
Через оливковую рощу они направляются к широкому и низкому крестьянскому дому, украшенному непременной смоковницей и увешанному гирляндами виноградной лозы, что взбирается вверх по лесенке, чтобы потом простереть свои ветви над террасой.
«Мир да пребудет с вами. Снова Я здесь».
«Заходи, Учитель. Твое присутствие всегда желанно. Бог да подаст Тебе мира, Тебе и Твоим спутникам, – отвечает пожилой мужчина, переходивший двор с охапкой хвороста. А после зовет: – Сара! Сара! Тут Учитель со Своими учениками. Добавь муки в твой хлеб!»
Из комнаты выходит женщина, вся белая от муки, которую она, очевидно, просеивала, так как в руке у нее сито с отрубями внутри, и с улыбкой преклоняет колени перед Иисусом.
«Мир тебе, женщина. Я привел с Собою Мать, как и обещал тебе. Вот Она. А это Ее невестка, мать Иакова и Иуды. А где Дина и Филипп?»
Женщина, поздоровавшись с обеими Мариями, отвечает: «Дина вчера родила свою третью девочку. Мы немного грустим, потому что нам не подарили внука. Но также и рады, не правда ли, Маттафия?»
«Да, потому что это красивая девочка и все-таки наша кровь. Мы Тебе ее покажем. Филипп пошел забрать Анну и Ноеминь у своих стариков. Но скоро вернется».
Женщина возвращается к своему хлебу, в то время как мужчина, подложив хвороста в печь, занимается гостями, предлагая им скамейки, и тем, кто хочет, только что надоенного молока, а также фруктов и оливок – тем, кто предпочитает их.
2Нижняя комната прохладная и тенистая и, будучи столь просторной, выходит в переднюю и во внутреннюю части дома двумя своими дверями, одну из которых затеняет мощная смоковница, а другую – высокая живая изгородь из звездообразных цветов наподобие подсолнуха, но не с такими огромными венчиками. Так что, к великому облегчению уставших от яркого солнца глаз, проникающий в помещение свет имеет изумрудный оттенок. В этой большой комнате есть скамьи и столы, и, возможно, именно в ней женщины прядут и ткут, а мужчины налаживают свои сельскохозяйственные орудия или хранят запасы муки и фруктов, как заставляют думать ощетинившиеся крючками перекладины и положенные на консоли доски, не считая длинных полок вдоль внутренних стен. Пушистые льняные или конопляные волокна кажутся распущенными косами, свисающими вдоль побеленной известью стены, а огненно-красная ткань, растянутая на непокрытом ткацком станке, словно бы скрашивает всю обстановку своим жизнерадостным роскошным цветом.
Закончив выпечку хлеба, возвращается домохозяйка и интересуется у гостей, хотят ли они увидеть новорожденную.
Иисус отвечает: «Я ее непременно благословлю».
Мария же встает и говорит: «Пойду поздороваюсь с матерью».
Все женщины выходят.
«Хорошо здесь», – говорит Варфоломей, который явно очень устал.
«Да, тут тень и тишина. Так можно и уснуть», – подтверждает Петр, уже полусонный.
«Через три дня мы надолго прибудем в свои дома. Вы отдохнете, поскольку будете благовествовать в непосредственной близости», – говорит Иисус.
«А Ты?»
«Я почти все время пробуду в Капернауме с остановками в Вифсаиде. И буду благовествовать всем тем, кто застанет Меня там. Затем, с наступлением месяца Тишри, мы снова начнем путешествовать. Пока же, вечером, Я продолжу наставлять вас…»
Иисус умолкает, поскольку видит, что сон делает Его слова бесполезными. Улыбается, качая головой и наблюдая это собрание людей, которых одолела усталость и которые преспокойно себе спят в более или менее удобных позах. В доме и на освещенной солнцем природе полнейшая тишина. Как будто это какое-то зачарованное место. Иисус становится у двери, возле цветочной изгороди, и сквозь ветви глядит на пологие галилейские холмы, серые от неподвижных олив.
3Легкий шорох шагов, сопровождаемый неуверенным младенческим писком, раздается у Него над головой. Иисус глядит вверх, улыбаясь Своей Матери, которая спускается, неся на руках белый сверточек, из которого торчат три розовые крошечные вещицы: головка и два размахивающих кулачка.
«Смотри, Иисус, какая красивая девочка! Немного напоминает Тебя, когда Тебе был день от роду. Ты был таким белокурым, что могло бы показаться, что у Тебя нет волос, если бы они уже тогда не завивались в легкие локоны, словно пушистое облако, и цвета Ты был такого же, как роза. Смотри же, смотри, вот она открывает свои глазки в этом сумраке и ищет сосок, и у нее Твои темно-голубые глаза… О, милая! Но у Меня нет молока, деточка, розочка, голубка ты Моя!» – и Богоматерь качает малышку, которая унимается и уже не пищит, а воркует прямо-таки как голубка, и засыпает.
«Мама, Ты и Меня так укачивала?» – спрашивает Иисус, наблюдая, как Его Мать баюкает малышку, прижавшись щекой к ее светлой головке.
«Да, Сын. Но Тебе Я говорила: „Мой ягненок“. Красивая, правда?»
«Очень красивая и здоровая. Мать должна быть счастлива», – соглашается Иисус, тоже наклоняясь, чтобы поглядеть на это спящее дитя.
«Как раз наоборот… Муж раздражен, потому что все их дети женского пола. И правда, с такими полями, как у нас, лучше бы были мальчики. Но наша дочь в этом не виновата…» – вздыхает внезапно появившаяся хозяйка дома.
«Они молоды. Пусть любят друг друга, и у них появятся еще и мальчики», – уверенно говорит Иисус.
4«Вот и Филипп… Сейчас будет ходить мрачный… – взволнованно бормочет женщина. А вслух говорит: – Филипп, тут Рабби из Назарета».
«Очень рад Его видеть. Мир Тебе, Учитель».
«И тебе, Филипп. Видел твою прекрасную девочку. Всё смотрю и смотрю на нее, потому что она достойна всяческих похвал. Бог благословляет тебя красивыми, здоровыми и хорошими детьми. Ты должен быть Ему очень благодарен… Не отвечаешь? Ты выглядишь раздосадованным…»
«Но я-то надеялся, что будет мальчик!»
«А не признаешься ли ты Мне, что ты несправедлив, обвиняя дитя в том, что оно женского пола, не говоря о том, что ты черств со своей супругой?» – строго спрашивает Иисус.
«Я же хотел мальчика! Для Господа и для себя!» – запальчиво восклицает Филипп.
«И ты думаешь заполучить его именно при помощи несправедливости и мятежа? Может, ты читаешь Божьи мысли? Или ты больше Него, чтобы заявлять Ему: „Делай вот так, потому что это правильно“? К примеру, эта женщина, Моя ученица, не имеет детей. И сподобилась Мне сказать: „Я благословляю свое бесплодие, которое дает мне крылья следовать за Тобой“. А эта, мать четверых сыновей, тоскует, что все четверо больше ей не принадлежат. Правда, Сусанна и Мария? Слышишь их? А ты, недавно женатый на плодовитой женщине, благословленный тремя розовыми бутончиками, требующими твоей любви, еще и негодуешь? На кого? Почему? Не хочешь говорить? Я тебе скажу: потому что ты эгоист. Немедленно отложи свою обиду. Раскрой объятья этому созданию, рожденному от твоего семени, и полюби ее. Давай! Возьми ее! – Иисус берет льняной сверточек и кладет его в руки молодого отца и продолжает: – Иди к своей жене, которая плачет, и скажи ей, что ее любишь. Или Бог в самом деле больше никогда не даст тебе мальчика. Я тебе говорю. Иди!..»
Мужчина поднимается в комнату, где находится супруга.
«Спасибо, Учитель! – шепчет его теща. – Со вчерашнего дня он очень резок…»
Через несколько минут мужчина снова спускается вниз и говорит: «Я все сделал, Господь. Жена благодарит Тебя. И просит, чтобы Ты дал имя малышке, потому что… потому что я в своей несправедливой неприязни назначил ей слишком некрасивое имя…»
«Назови ее Марией. Она вкусила горечь слез вместе с первой каплей молока, и оно тоже горькое из-за твоей черствости; она может называться Марией, и Мария ее полюбит. Не так ли, Мать?»
«Да, бедная малышка. Она такая изящная. И, конечно, будет хорошей и станет звездочкой на Небе».
5Они возвращаются в помещение, где крепко спят уставшие апостолы, кроме Искариота, который чувствует себя словно на иголках.
«Ты хотел Меня видеть, Иуда?» – спрашивает Иисус.
«Нет, Учитель, но мне не удается уснуть, и я бы вышел ненадолго».
«Кто тебе это запрещает? Я тоже выйду. Поднимусь на тот холмик. Он весь в тени… Отдохну в молитве. Хочешь пойти со Мной?»
«Нет, Учитель. Я бы Тебе помешал, так как я не в состоянии молиться. Наверное… наверное, я плохо себя чувствую, и это меня беспокоит…»
«Тогда оставайся. Я никого не принуждаю. До свиданья. До свиданья, женщины. Мать, когда проснется Иоанн из Эндора, направь его ко Мне, одного».
«Хорошо, Сын. Мир да пребудет с Тобой».
Иисус выходит, Мария и Сусанна наклоняются и рассматривают ткань на станке. Дева Мария сидит, положив ладони на колени и немного согнувшись. Наверное, Она тоже молится. Марии Алфеевой быстро надоедает разглядывать работу. Она садится в самый темный угол и скоро засыпает. Сусанна считает за благо последовать ее примеру.
Остаются Мария и Иуда. Одна совершенно погружена в себя. Второй глядит на Нее во все глаза и не сводит с Нее взгляда. Наконец он встает и медленно, не производя шума, подходит к Ней. Не знаю почему, но, несмотря на его неоспоримую красивость, он производит на меня впечатление хищной кошки или змеи, что подкрадывается к жертве. Возможно, из-за моей антипатии к нему, заставляющей меня видеть коварство и жестокость даже в его походке… Он вполголоса зовет: «Мария!»
«Чего ты от Меня хочешь, Иуда?» – мягко спрашивает Мария и смотрит на него Своим нежнейшим взглядом.
«Хотел бы с Тобой поговорить…»
«Говори. Слушаю тебя».
«Не здесь… Мне бы не хотелось быть услышанным… Ты не могла бы ненадолго выти наружу? Там тоже тенисто…»
«Ну пойдем. Но ты же видишь: все спят… Ты мог пообщаться и здесь», – говорит Приснодева. Однако поднимается, чтобы выйти первой, и встает вплотную к цветущей изгороди.
«Чего ты хочешь от Меня, Иуда? – вновь спрашивает Она, пристально глядя на апостола, который несколько смущен и как будто с трудом подбирает слова. – Ты плохо себя чувствуешь? Или сделал что-то не так и не знаешь, как об этом сказать? Или же готов сделать что-то нехорошее, и тебе тяжело признать, что ты поддался искушению? Говори, сын. Как Я лечила твое тело, так полечу и твою душу. Скажи Мне, что тебя тревожит, и Я, если смогу, тебя успокою. Если не смогу сама, скажу Иисусу. Даже если бы ты сильно нагрешил, Он простит тебя, если Я попрошу за тебя прощения. На самом деле Иисус и сам сразу бы простил тебя… Но, может быть, ты стыдишься Его, Учителя. Я мама… Я никого не стыжу…»
«Да. Ты не стыдишь, поскольку Ты мать и такая добрая. Ты настоящее умиротворение среди нас. 6Я… я в сильном смятении. У меня отвратительный характер, Мария. Я сам не знаю, что у меня в крови и в моем сердце… Я то и дело утрачиваю над ними контроль… и тогда я могу делать самые непонятные… и самые нехорошие вещи».
«И даже рядом с Иисусом тебе не удается сопротивляться тому, кто тебя искушает?»
«Даже рядом с Ним. И я страдаю от этого, поверь. Но это так. Я несчастное существо».
«Я помолюсь за тебя, Иуда».
«Этого мало».
«Попрошу помолиться праведных людей, не говоря им, за кого эта молитва».
«Мало».
«Попрошу помолиться детей. Их столько ко Мне приходит, в Мой садик, словно птички в поисках зерен. А зерна – это ласки и слова, которые Я им дарю. Говорю о Боге… И они, невинные дети, предпочитают это играм и сказкам. Молитва детей угодна Господу».
«Но несравнима с Твоей. Однако и этого мало».
«Скажу Иисусу помолиться о тебе Отцу».
«И этого мало».
«Но больше этого не бывает! Молитва Иисуса побеждает даже демонов…»
«Да. Но не все же время Иисус будет молиться. И я опять стану самим собой… Иисус – Он всегда об этом говорит – однажды уйдет. Я должен подумать, как мне быть без Него. Сейчас Иисус хочет отправить нас благовествовать. А я боюсь идти распространять слово Божье вместе с моим врагом, которым я сам и являюсь. Мне бы хотелось быть подготовленным к этому часу».
«Но, сын Мой, если даже у Иисуса это не получится, то кто же, по-твоему, на это способен?»
«Ты, Мать! Позволь мне некоторое время побыть с Тобой. У Тебя оставались язычники и блудницы, могу остаться и я. Если не хочешь, чтобы я оставался в Твоем жилище по ночам, буду уходить ночевать к Алфею или к Марии Клеоповой, но день проводить с Тобой, как те дети. Несколько раз я пытался справиться сам, и становилось еще хуже. Если я иду в Иерусалим, то там у меня слишком много негодных друзей, а в состоянии, в каком я нахожусь, когда оно меня охватывает, я становлюсь их игрушкой… Если отправляюсь в другой город – то же самое. Соблазны путешествия будоражат меня наряду с теми, что и так уже есть. Если иду в Кериот, к моей матери, меня порабощает гордость. Если ухожу в уединение, тишина терзает меня сатанинскими голосами. Но у Тебя… о! у Тебя я чувствую, что буду другим… Разреши мне прийти! Попроси Иисуса, чтобы Он мне это позволил! Разве Ты хочешь, чтобы я погиб? Ты боишься меня? Ты глядишь на меня глазами раненой газели, у которой больше нет сил убегать от своих преследователей. Но я не нанесу Тебе обиды. У меня тоже есть мать… а Тебя я люблю больше своей матери. Сжалься над грешником, Мария! Смотри, я плачу у Твоих ног… Если Ты оттолкнешь меня, это может стать для меня духовной смертью…», и Иуда действительно плачет у ног Марии, которая смотрит на него глазами, в которых жалость и тревога смешаны со страхом.
Она очень бледна. Но тем не менее делает шаг вперед, поскольку почти что скрылась в изгороди, чтобы отстраниться от слишком приблизившегося Иуды, и кладет ладонь на темную голову Искариота. «Тише! А то тебя услышат. Я поговорю с Иисусом. И если Он будет не против… ты придешь в Мой дом. О мирских пересудах Я не забочусь. Они не затрагивают Моей души. Меня бы ужаснула только Моя собственная вина перед Богом. Клевета Мне безразлична. Но на Меня не будут клеветать, потому как Назарет знает, что его Дочь не позорит Свой город. И потом, будь что будет, но для Меня очень важно, чтобы ты спас свою душу. Схожу к Иисусу. Будь спокоен». И Она, завернувшись в Свое покрывало, белая, как Ее одеяние, быстро уходит по тропинке, ведущей к невысокому холму, заросшему оливами.
7Ищет Своего Иисуса и находит Его погруженным в глубокое молитвенное размышление.
«Сын, это Я… Послушай Меня!»
«О, Мама! Ты пришла со Мной помолиться? Какую радость, какое утешение Ты Мне приносишь!»
«Что, Сын Мой? Ты духовно утомлен? Тебе грустно? Скажи Своей Маме!»
«Утомлен, как Ты сказала, и опечален. Не столько от изнеможения и несчастий, которые Я наблюдаю в сердцах, сколько от неподатливости тех, что являются Моими друзьями. Однако не хочу быть к ним несправедлив. Меня беспокоит только один. И это Иуда Симонов…»
«Сын, как раз о нем Я пришла поговорить с Тобой…»
«Он натворил что-то нехорошее? Причинил Тебе боль?»
«Нет. Но он доставил Мне страдание, словно бы Я увидела пораженного тяжкой болезнью… Бедное чадо! Насколько больна у него душа!»
«И Тебе жалко его? Ты его уже не боишься? Раньше боялась…»
«Сын Мой, Моя жалость еще сильнее Моей боязни. И Мне хотелось бы помочь Тебе и ему спасти его душу. Ты всё можешь и не испытываешь во Мне нужды. Но Ты сам говоришь, что все должны сотрудничать с Христом в деле искупления… а это чадо так нуждается в искуплении!»
«Что еще могу Я сделать, помимо того, что уже делаю для него?»
«Ты не можешь сделать больше. Но мог бы позволить сделать Мне. Он умолял Меня разрешить ему остановиться в Нашем доме, так как ему кажется, что там он сумеет избавиться от своего чудовища… Ты качаешь головой? Не хочешь? Я скажу ему…»
«Нет, Мама. Это не от нежелания. Я качаю головой, так как знаю, что это бесполезно. Иуда подобен тонущему человеку, который, хотя и чувствует, что тонет, но из гордости отказывается от брошенной ему веревки, что могла бы вытащить его на берег. В нем нет стремления выбраться на берег. Он то и дело от ужаса, что тонет, пытается звать на помощь, хватается за нее… а потом его вновь охватывает гордость, и он упускает эту помощь, отвергает ее, желая действовать самостоятельно… и становится все тяжелее и тяжелее от илистой воды, увлекающей его в бездну. Но чтобы не говорили, что Я не испробовал все средства, испробуем и это, бедная Мама… Да, бедная Мама, потому что Ты из любви к душе подвергаешь Себя страданию находиться рядом… с тем, кто Тебя пугает».
«Нет, Иисус. Не говори так. Я бедная женщина потому, что все еще подвержена неприязненным чувствам. Лучше упрекни Меня. Я этого заслуживаю. Ради Твоей любви Я ни к кому не должна была бы испытывать отвращения. Только поэтому Я бедная. О, если б Я смогла вернуть Тебе Иуду духовно исцеленным! Подарить Тебе душу значит подарить Тебе сокровище. А кто дарит сокровища, тот не беден, Сын!.. Так Я пойду и скажу Иуде, что – да, Ты разрешаешь? Ты говорил: „Придет время, когда Ты скажешь: ‚Как трудно быть Матерью Искупителя‘“[1]. Один раз Я это уже произнесла… из-за Аглаи…[2] Но что такое один раз? Человеческий род так велик! А Ты Искупитель всех. Сын!.. Сын!.. Как Я держала на руках эту малышку, чтобы поднести ее под Твое благословение, позволь Мне так же взять на руки Иуду, чтобы и его привести под Твое благословение…»
«Мама… Мама… Он Тебя недостоин…»
[1] См. 157.7.
[2] См. 168.9.
«Мой Иисус, когда Ты не решался отдать Марциама Петру, Я сказала Тебе, что это пойдет ему на пользу. Ты не можешь отрицать, что Петр с того момента словно заново родился… Позволь же Мне попробовать с Иудой».
«Пусть будет по-Твоему! И да будешь Ты благословенна за Свое намерение, происходящее от любви ко Мне и к Иуде! Теперь давай вместе помолимся, Мама. Так приятно молиться с Тобой!..»
8…Закат едва начался, и я вижу, как они отправляются из приютившего их дома.
Иоанн из Эндора с Эрмастеем прощаются с Иисусом сразу, как только выходят на дорогу. Мария с женщинами, наоборот, продолжает идти вместе с Сыном по дороге среди оливковых рощ на холмах. Разговаривают. И, естественно, о дневных событиях.
Петр говорит: «Ну и сумасброд этот Филипп! Еще минута – и он бы отрекся от жены и от дочери, если б Ты не принялся его вразумлять».
«Будем, однако, надеяться, что его нынешнее раскаяние сохранится, и им вскоре не овладеет это маниакальное презрение к женскому полу. В сущности… именно благодаря женщинам мир продолжается», – говорит Фома, и многие смеются над его выводом.
«Это, конечно, верно. Но они более нечисты, нежели мы, и…» – отвечает Варфоломей.
«Да ну! Что касается нечистоты… мы тоже не ангелы! Вот хотел бы я знать, неужели после Искупления с женщиной будет то же самое. Нас учат почитать мать, испытывать величайшее уважение к сестрам, дочерям, тетям, невесткам, свояченицам, а потом… анафема туда, анафема сюда! В Храм нельзя. Часто общаться с ними нельзя… Ева согрешила? Согласен. Но Адам тоже согрешил. Бог дал Еве свое наказание, и весьма суровое. Разве недостаточно?»
«Но Фома! Женщину считает нечистой также и Моисей».
«Который, не будь женщин, утонул бы и умер… Однако (терпение, Варфоломей), однако напомню тебе, пусть я и не ученый, как ты, а всего лишь золотобой, что Моисей ссылается на телесную нечистоту женщины с тем, чтобы мы относились к ней с уважением, а не для того, чтобы предавать ее анафеме».
9Разгорается дискуссия.
Иисус, ушедший вперед как раз с женщинами, Иоанном и Иудой Искариотом, останавливается, оборачивается и вмешивается в разговор: «Перед Богом был нравственно и духовно необразованный народ, оскверненный общением с идолопоклонниками. Он хотел сделать из него народ крепкий физически и духовно. И в качестве заповедей дал им правила, благотворные как для физической крепости, так и для целомудрия нравов. Он не мог поступить иначе, чтобы обуздать мужскую похоть, дабы больше не повторялись грехи, из-за которых ушла под воду Земля и были сожжены Содом и Гоморра[3]. Но в будущем искупленная женщина не будет такой притесняемой, как теперь. Останутся запреты, связанные с физическими предосторожностями, но будут убраны препятствия, мешающие ей приходить ко Господу. Я уже их убираю, приготовляя первых священнослужительниц будущего».
[3] Быт. 6:5–7:24 и Быт. 19: 1–29.
«О! будут женщины-священники?!» – спрашивает ошеломленный Филипп.
«Не поймите Меня неправильно. Они не будут священниками, как мужчины, не будут освящать и распоряжаться Божьими дарами, теми, о которых вы пока не можете знать. Но они все равно будут принадлежать священническому сословию, сотрудничая со священниками во многих областях для блага душ».
«Будут проповедовать?» – недоверчиво спрашивает Варфоломей.
«Как уже проповедует Моя Мать».
«И будут совершать апостольские путешествия?» – спрашивает Матфей.
«Да. Неся Веру далеко-далеко и, должен сказать, даже с бóльшим героизмом, нежели мужчины».
«И чудеса будут творить?» – со смехом вопрошает Искариот.
«Некоторые даже будут творить чудеса. Но вы не полагайтесь на чудо как на что-то главное. Они, эти святые женщины, совершат также множество чудес, обращая в веру своей молитвой».
«Хм! Женщины – и молиться, да так, что сотворят чудеса!» – ворчит Нафанаил.
«Не будь узколобым, как какой-нибудь книжник, Варфоломей. По-твоему, что такое молитва?»
«Обращение к Богу с помощью известных нам формул».
«И это, и намного большее. Молитва – это разговор сердца с Богом, и она должна была бы стать обычным состоянием человека. Женщина, благодаря своей более замкнутой, чем у нас, жизни и благодаря своей более сильной, нежели у нас, способности чувствовать, склонна к этому разговору с Богом более, чем мы. В нем она находит утешение своим скорбям, облегчение своим тяжелым трудам не только в работе по дому и продолжении рода, но и в том, чтобы поддерживать нас, мужчин; находит то, что осушает ее слезы и снова водворяет в сердце улыбку. Поэтому она умеет разговаривать с Богом, а в будущем сумеет еще лучше. Мужчины станут исполинами в Моем учении, женщины же всегда будут теми, кто своей молитвой поддерживает этих исполинов и даже этот мир, поскольку их молитвами удастся избежать многих бедствий и предотвратить многие наказания. Так что они будут творить чудо, чаще всего невидимое и ведомое одному Богу, но оттого не менее реальное».
10«Ты тоже сегодня сотворил невидимое, но, несомненно, реальное чудо. Не правда ли, Учитель?» – спрашивает Фаддей.
«Да, брат».
«Лучше бы оно было явным», – замечает Филипп.
«Ты хотел, чтобы Я превратил малышку в малыша? Действительно, чудо есть изменение предначертанного, следовательно, некое благотворное нарушение порядка, попускаемое Богом в ответ на молитву человека, дабы показать тому, что Он любит его, или уверить, что Он Тот, кто Он есть. Но, поскольку Бог – это порядок, Он не нарушает Своего порядка чрезмерным образом. Малютка родилась женщиной – женщиной и останется».
«Я была так расстроена сегодня утром!» – вздыхает Приснодева.
«Почему? Ведь это нелюбимое дитя – не Твоё, – говорит Сусанна, и прибавляет: – Я, когда вижу какое-то неблагополучное дитя, говорю: „Благо мне, что у меня их нет!“»
«Не говори так, Сусанна! Это немилосердно. Я тоже могла бы так сказать, поскольку Мое необычное Материнство превзошло природные законы. Но не говорю, потому что все время думаю: „Если бы Бог не пожелал Моего девства, может быть, то семя досталось бы Мне, и матерью этого несчастного была бы Я“, и потому Мне жаль всех… Говорю: „Это мог бы быть Мой ребенок“, – и как матери Мне хотелось бы, чтобы все они были хорошими, здоровыми, любимыми и любящими, поскольку именно этого желают матери своим чадам», – мягко отвечает Мария. И Иисус как будто окутывает Ее светом, настолько лучистым взглядом Он на Нее смотрит.
«Вот потому-то Тебе и жаль меня…» – вполголоса произносит Искариот.
«Всех. Будь это даже убийца Моего Сына. Потому что думаю, что он больше всех нуждался бы в прощении… и в любви. Ведь его бы, несомненно, ненавидел весь мир».
«Госпожа, Тебе пришлось бы много потрудиться, защищая его, чтобы дать ему время покаяться… Я бы немедленно от него избавился, первым делом…» – говорит Петр.
11«Вот нам пора и расставаться. Мать, да пребудет с Тобою Бог. И с тобою, Мария. И с тобой также, Иуда». Они целуются, а Иисус добавляет: «Помни, что Я сделал тебе великое одолжение, Иуда. Обрати его во благо, а не во зло. Прощай».
И Иисус с оставшимися одиннадцатью и Сусанной быстрым шагом направляется на восток, тогда как Мария, Ее невестка и Искариот идут прямо.