11 октября 1945.

   ¹ Тивериадское озеро – сплошная серая гладь. Оно кажется непрозрачной ртутью, настолько оно отяжелело, находясь в состоянии мертвого штиля, допускающего лишь намек на усталое качание волны, которой не удается вспениться, ибо та останавливается и стихает, едва образовавшись, и сливается с окружающими непроглядными водами под непроглядным небом.

   Петр с Андреем – около своей лодки, Иаков с Иоанном – возле своей, готовятся к отплытию на узком пляже Вифсаиды. Запахи трав и отсыревшей земли, легкие туманы на покрытых травой просторах в направлении Хоразина. На всём – печать ноябрьской тоски.

   ² Иисус выходит из дома Петра за руку с маленькими Матфием и Марией, которых Порфирия с материнской заботой привела в порядок, заменив одежонку Марии одеждой Марциама. Матфий же слишком мал, чтобы воспользоваться подобной любезностью, и всё так же дрожит в своей выцветшей хлопковой тунике, да так, что жалостливая Порфирия возвращается в дом, выходя оттуда с отрезом покрывала, и заворачивает в него мальчика, словно в плащ. Иисус благодарит ее, она же на прощание опускается на колени и, поцеловав напоследок двух сироток, уходит.

   «Она бы взяла и этих двоих, только бы иметь детей», – комментирует наблюдавший за этой сценой Петр и, в свою очередь, наклоняется, чтобы предложить двум детишкам ломоть хлеба, намазанного мёдом, который он держал наготове под сидением в лодке, что заставляет Андрея засмеяться и сказать: «А ты нет? Ты ведь украл этот мёд у своей жены, чтобы доставить немного радости этим двоим».

    «Украл! Украл! Это мой мёд!»

   «Да, но моя невестка ревниво к нему относится, потому что он для Марциама. И ты, зная об этом, забрался этой ночью на кухню босым, словно вор, с целью взять достаточно мёда, чтобы приготовить тот хлеб. Я тебя видел, брат, и мне было смешно, потому что ты оглядывался вокруг, как мальчишка, что боится материнской оплеухи».

   «Негодный шпион», – смеется Петр, обнимая своего брата, который, в свой черед, целует его со словами: «Мой милый старший брат!»

   Иисус смотрит и откровенно улыбается, стоя между двумя детьми, уплетающими свой хлеб.

   ³ Со стороны Вифсаиды подходят остальные восемь апостолов. Наверное, они гостили у Филиппа и Варфоломея.

   «Живее! – кричит Петр и берет в охапку обоих малышей, чтобы отнести их в лодку, и они не замочили бы свои голенькие ступни. – Вы ведь не боитесь, правда?» – спрашивает он, шлепая по воде своими короткими мощными ногами, оголенными выше колен на добрую пядь.

   «Нет, господин», – произносит девочка, однако судорожно прижимается к шее Петра и закрывает глаза, когда тот ставит ее в лодку, что качается под тяжестью Иисуса, который тоже на нее поднимается. Мальчик, более храбрый или более удивленный, ничего не говорит.

   Иисус садится, привлекая обоих малышей к Себе и накрывая их Своим большим плащом, похожим на распростертое крыло, защищающее двух цыплят.

   Шестеро в одной лодке, шестеро в другой – все на борту. Петр убирает причальную доску, сильно толкает рукой, чтобы сдвинуть лодку подальше в воду, и последним рывком перемахивает через борт. То же самое проделывает со своей лодкой Иаков. Действие Петра заставляет лодку сильно качнуться, и малышка пищит: «Мама!», обнимая колени Иисуса и пряча в них лицо. Но вот ход делается плавным, хотя и утомительным для Петра, Андрея и прислужника, которым приходится грести при поддержке Филиппа, выступающего в роли четвертого гребца. Парус, тяжелый и сырой, вяло висит при полном безветрии, и толку от него нет. Они вынуждены работать веслами.

   «Хороший гребок!» – кричит Петр находящимся на второй лодке, где четвертым выступает Искариот, чью безупречную греблю и хвалит Петр.

   «Поднажми, Симон! – отвечает Иаков. – Поднажми, или мы тебя обгоним. Иуда крепок, словно гребец на галере. Молодец, Иуда!»

   «Хорошо. Сделаем тебя капитаном команды, – соглашается Петр, который гребет за двоих. И со смехом говорит: – Но у вас не получится отобрать первенство у Симона Ионина. Я уже в двадцать лет был главным гребцом на состязаниях между разными селениями, – и весело задает ритм своей команде: – И… раз! И… раз!» Их голоса раздаются над тишиной пустынного в этот ранний час озера.

   ⁴ Дети ободряются. Всё так же из-под плаща они высовывают свои исхудалые личики, одно с этой, другое с той стороны от держащего их в объятьях Учителя, и на них появляется некая тень улыбки. Им интересна работа гребцов, и они обмениваются замечаниями.

   «Как будто едешь на повозке без колес», – говорит мальчик.

   «Нет. На повозке по облакам. Гляди! Как будто идем по небу. Вот, вот сейчас мы поднимаемся на облако!» – говорит Мария, видя, как нос лодки надвигается на отражение большого кучевого облака. И тихонько смеется.

   Но сквозь дымку пробивается солнце, и хотя это бледное солнце ноября, облака делаются золотистыми, и их сияние отра­жается в озере. «О! Здóрово! Теперь мы едем по огню. О! Здорово! Здорово!» Мальчик хлопает в ладоши.

   Однако девочка умолкает, а затем начинает плакать навзрыд. Все спрашивают, отчего она так плачет. Сквозь рыдания она объясняет: «Мама читала один стих, один псалом, не знаю, чтобы мы вели себя хорошо, чтобы даже с такими скорбями мы были в состоянии молиться… и читала этот стих о Рае, что будет как озеро света, о ласковом огне, где будут только Бог и радость, и куда пойдут все добрые… после того как придет Спаситель… Это золотистое озеро напомнило мне о том… Моя мама!» Матфий тоже плачет. И все их жалеют.

   ⁵ Но над гомоном разных голосов и над стенанием сироток поднимается сладостный голос Иисуса: «Не плачьте. Ваша мама привела вас ко Мне и она сейчас с нами, в то время как Я отведу вас к одной бездетной маме. Она будет очень рада обрести двух хороших детей вместо своего, который там, где ваша мама. Ведь она тоже плачет, понимаете? У нее умер малыш, как у вас умерла мама…»

   «О, тогда мы пойдем к ней, а ее ребенок пойдет к нашей маме!» – говорит Мария.

   «Именно так. И вы все будете счастливы».

   «Какая она, эта женщина? Чем занимается? Она крестьянка? У нее добрый хозяин?» – интересуются малыши.

   «Она не крестьянка, но у нее есть сад, полный роз, и она добрая, как ангел. У нее хороший муж. Он тоже вас полюбит».

   «Ты считаешь, Учитель?» – спрашивает Матфей несколько недоверчиво.

   «Я уверен в этом. Вы тоже в этом убедитесь. Когда-то Хуза имел виды на Марциама, желая сделать из него всадника».

   «А! ни за что!» – восклицает Петр.

   «Марциам будет всадником Христа. Только так, Симон. Не переживай».

   Озеро снова делается серым. Поднимается легкий ветер, и на озере появляется рябь. Парус надувается, и лодка начинает двигаться подпрыгивая. Но дети так погружены в мечты о своей новой маме, что не ощущают страха.

   ⁶ Мимо проплывает Магдала с ее белыми – среди зелени – домами. Остается позади местность между Магдалой и Тивериадой. Показываются первые дома Тивериады.

   «Куда, Учитель?»

   «В маленькую гавань Хузы».

   Петр делает вираж и отдает распоряжения прислужнику. Парус опускается, и одновременно лодка приближается к небольшой гавани, а затем в нее заходит, останавливаясь у маленького пирса, вторая лодка – за ней. Они разместились одна возле другой, словно две усталые утки. Все сходят, и Иоанн бежит вперед окликнуть садовников.

   Малыши пугливо жмутся к Иисусу, и Мария, дергая Иисуса за одежду, со вздохом спрашивает: «А она правда добрая?»

   Возвращается Иоанн: «Учитель, слуга открывает калитку. Иоанна уже встала».

   «Хорошо. Подождите все здесь. Я пойду вперед».

   И Иисус идет один. Остальные провожают Его взглядом, отпуская более или менее благосклонные замечания по поводу предпринятого Иисусом шага. Нет недостатка в сомнениях и критике. Но с того места, где они находятся, им видно только, как прибегает Хуза, как он делает у калитки земной поклон и как потом углубляется в сад, шагая слева от Иисуса. После ничего не видно.

   ⁷ Но я вижу. Вижу, как Иисус медленно продвигается рядом с Хузой, который выказывает всю свою радость оттого, что Тот у него в гостях: «Моя Иоанна будет очень счастлива. И я тоже. Ей всё лучше и лучше. Она рассказала мне о вашем путешествии. Какие достижения, мой Господь!»

   «Тебя оно не огорчило?»

   «Иоанна счастлива. А я счастлив видеть ее такой. У меня могло бы не быть ее уже несколько месяцев, Господь».

   «Могло бы… И Я тебе ее вернул. Старайся быть благодарным Богу за это».

   Хуза глядит на Него озадаченно… потом бормочет: «Это упрек, Господь?»

   «Нет, это совет. Будь добрым, Хуза».

   «Учитель, я слуга Ирода…»

   «Знаю. Но твоя душа не будет служить никому, кроме Бога, если сам того не захочешь».

   «Это правда, Господь. Я исправлюсь. Иногда я становлюсь заложником людского уважения…»

   «Разве до него тебе было в прошлом году, когда ты желал спасти Иоанну?»

   «О, нет! Я бы обратился к тому, кто, по моему мнению, мог бы ее спасти, ценой потери всякого уважения».

   «Поступай так же и со своей душой. Она еще более драгоценна, чем Иоанна. ⁸Вон и она подходит».

   Они ускоряют шаги навстречу ей, спешащей к ним по дорожке.

   «Мой Учитель! Не надеялась увидеть Тебя так скоро. Что за благодетель привела Тебя к Твоей ученице?»

   «Потребность, Иоанна».

   «Потребность? Какая? Говори – и если сумеем, мы Тебе поможем», – говорят оба супруга одновременно.

   «Вчера вечером Я обнаружил на пустынной дороге двух бедных детей… девчушку и маленького мальчишку… Разутых, оборванных, голодных, одиноких… и увидел, как их прогоняет, словно это были волки, человек с волчьим сердцем. Они умирали от голода… Тому человеку Я в прошлом году подарил благосостояние. А он двум сиротам отказал в хлебе. Ведь они сироты. Сироты, скитающиеся по дорогам этого жестокого мира. Тот человек получит свое наказание. А вы – хотите получить Мое благословение? Я протягиваю к вам Свою руку, Я – Проситель любви, ради этих сирот, лишенных дома, одежды, пищи и любви. Хотите вы Мне помочь?»

   «Ну, Учитель, Ты еще спрашиваешь? Скажи, чего Ты хочешь, сколько хочешь, говори всё!..» – пылко произносит Хуза.

   Иоанна же не говорит, но с прижатыми к сердцу ладонями ждет, и на ее длинных ресницах – слеза, и улыбка упования – на ее алых губах, а ее молчание красноречивее слов.

   Иисус смотрит на нее и улыбается: «Я хотел бы, чтобы у тех детей была мама, был отец, был дом. И чтобы эту маму звали Иоанной…»

   Он не успевает закончить из-за крика Иоанны, который подобен крику освобожденного из тюрьмы, а сама она падает ниц, чтобы поцеловать ступни своего Господа.

   «А ты, Хуза, что скажешь? Примешь во имя Мое этих Моих возлюбленных, что дороги – о, несравненно дороже сокровищ! – Моему сердцу?»

   «Учитель, где они? Отведи меня к ним, и я своей честью клянусь Тебе, что с того момента, как я положу свою ладонь на их невинные головы, буду любить их, как истинный отец, во имя Твое».

   «Тогда идемте. Я знал, что приду не впустую. Идемте. Они неотёсанные, напуганные, но хорошие. Доверьтесь Мне, видящему их сердца и их будущее. Они подарят мир и согласие вашему союзу, не столько сейчас, сколько в будущем. В их любви вы снова окажетесь вместе. Их невинные объятья станут лучшей известью для вашего супружеского дома. А Небо будет к вам благосклонно и всегда милосердно за эту вашу милость. Они за калиткой. Мы прибыли из Вифсаиды…»

   Иоанна уже не слушает. Она бежит вперед, охваченная жаждой приласкать детей. И делает это, падая на колени, чтобы прижать к своей груди двух сироток, целуя их в исхудалые щёчки, в то время как они удивленно смотрят на прекрасную госпожу в одеждах, усыпанных драгоценностями. И смотрят на Хузу, что гладит их и берет на руки Матфия. И на великолепный сад, и на сбегающихся слуг… И на дом, открывающий свои наполненные богатствами приемные залы Иисусу и Его апостолам. И на Эсфирь, осыпающую их поцелуями. Двум маленьким беспризорным открылся мир мечтаний…

   Иисус наблюдает и улыбается…