17 октября 1945.

   ¹ Иисус выходит из дома за руку с мальчиком. Они идут не к центру Назарета, а наоборот, уходят от него по той самой улице, какой шел Иисус первый раз, когда покидал Свой дом, выходя на общественное служение, и дойдя до ближайших оливковых рощ, сходят с главной дороги и выбирают тропинки среди деревьев в поисках солнечного тепла, пришедшего на смену ненастным дням.

   Иисус предлагает мальчику побегать и попрыгать. Однако Марциам отвечает: «Я предпочту побыть рядом с Тобой. Теперь я уже большой, и я теперь ученик».

   Иисус улыбается на это… веское свидетельство о своем возрасте и положении. В самом деле, рядом с Ним вышагивает очень маленький взрослый. Никто не дал бы ему больше десяти лет. Но никто не станет отрицать, что он – ученик, и менее всех Иисус, который ограничивается фразой: «Тебе же надоест молча стоять, пока Я творю молитву. Я ведь взял тебя с собой, чтобы ты развлекся».

   «У меня не получится развлечься в эти дни… А вот побыть около Тебя – для меня такое облегчение… ²Я так ждал Тебя всё это время… потому что… потому что…» Мальчик поджимает свои дрожащие губы и не продолжает.

   Иисус кладет ладонь ему на голову и говорит: «Кто верит Моему слову, тот не должен печалиться, как те, кто не верует. Я всегда говорю правду. В том числе и когда утверждаю, что души праведных, пребывающих на лоне Авраама, не разлучаются с душами праведных, находящихся на Земле. Я само Воскресение и Жизнь, Марциам. И Я несу ее еще до того, как завершу Свое служение. Ты Мне все время рассказывал, что твои родители чаяли прихода Мессии и просили у Бога, чтобы Он дал им дожить до этого. Значит, они в Меня верили. И в этой вере почили. Поэтому они уже спасены ею, уже воскресли и живы благодаря ей. Так как именно эта вера дает жизнь, вызывая жажду правды. Подумай, сколько раз им приходилось противостоять искушениям, чтобы оказаться достойными встретить Спасителя…»

   «Но они умерли, не увидев Тебя, Господь… И умерли такой смертью… Я видел – понимаешь? – когда из земли извлекали всех умерших нашего селения… Моя мама, мой отец… мои братики… Какая мне разница, что мне в утешение говорили: „Твои родные не такие. Они не страдали“? О, не страдали! Что же, те обломки скал, что свалились на них, были пухом? А земля и вода, что их придавили, – воздухом? И неужели же они не страдали душой, чувствуя, что умирают, и думая обо мне?..» Мальчик сильно возбужден от скорби. Он энергично жестикулирует, стоя перед Иисусом, и почти агрессивен…

   Но Иисус понимает эту боль, эту необходимость высказаться, и позволяет ему говорить. Иисус не из тех, кто обезумевшим от настоящей боли говорит: «Замолчи, ты меня смущаешь».

   ³ Мальчик продолжает: «А после? Что произошло после? Ты знаешь, что произошло после! Если бы Ты не пришел, я бы стал подобен дикому зверю или умер бы там в лесу, как змея. И уже никогда бы не отправился к маме, к отцу и к моим братикам, потому что я ненавидел Дору… и уже не любил Бога, как раньше, когда была мама, которая любила меня и наставляла любить ближнего. Я испытывал почти ненависть к птицам, что набивали свой зоб, что имели теплые перья, что обустраивали свои гнезда, я – голодавший, в разорванной одежде, оставшийся без дома… Я отгонял их, хотя я люблю птиц, отгонял их в гневе, находившем на меня от сравнения себя с ними, а потом плакал, потому что чувствовал, что вел себя плохо и заслуживаю Преисподней…»

   «А! Значит, ты раскаивался в том, что вел себя плохо?»

   «Да, Господь. Но как я мог быть хорошим? Мой дедушка мог. Но он рассуждал: „Скоро всё закончится. Я старый…“ А я-то не был старым! Сколько лет еще пройдет, прежде чем я смогу трудиться и питаться по-человечески, а не как бродячая собака? Если б Ты не пришел, я сделался бы вором».

   «Ты бы не сделался им, ведь за тебя молилась твоя мама. Ты же видишь, что Я пришел и забрал тебя? Это доказательство того, что Бог любил тебя, и что твоя мать бдела над тобой».

   Мальчик задумчиво умолкает. Он словно ищет вразумления у земли, на которую наступает, так он в нее уставился, идя бок о бок с Иисусом по травке, слегка опаленной северным ветром в прошедшие дни. Затем поднимает голову и спрашивает: «А разве не было бы лучшим доказательством то, что Он не дал бы моей маме умереть?»

   ⁴ Эта человеческая логика детского разума заставляет Иисуса улыбнуться. Но Он серьезно и добродушно объясняет: «Гляди, Марциам. Я помогу понять тебе эти вещи посредством притчи. Ты Мне сказал, что тебе нравятся птенцы, не так ли? Теперь чуть-чуть послушай. Эти птенцы сотворены, чтобы летать или чтобы оставаться в клетке?»

   «Чтобы летать».

   «Хорошо. А как мамы кормят этих своих птенцов, когда они маленькие?»

   «Кладут им корм в клюв».

   «Правильно. Какой же?»

   «Семена, мошек, гусениц, или хлебные крошки, или кусочки плодов, которые они находят, летая тут и там».

   «Прекрасно. Теперь слушай. Если бы ты этой весной нашел на земле гнездо с такими малышами, а на нем их мать, что бы ты сделал?»

   «Подобрал бы его».

   «Целиком? Как есть? Вместе с матерью?»

   «Целиком. Ведь малышам без матери очень плохо».

   «На самом деле, во Второзаконии сказано[a], что надо брать только маленьких, а мать оставить на свободе, ибо ее священный долг – производить потомство».

[a] Втор. 22:6–7.

   «Но если это добрая мама, она не уйдет. Она полетит туда, где ее малыши. Моя бы поступила так. Насовсем она не отдала бы меня даже Тебе, потому что я еще ребенок. Пойти со мной она бы тоже не смогла, потому что мои братики были еще меньше, чем я. Так что она бы меня не отпустила».

   «Хорошо, но послушай: по твоему мнению, ты проявил бы бóльшую любовь к этой матери птенцов и к ним самим, держа клетку открытой, чтобы она вылетала и прилетала с подходящим кормом, или же держа взаперти и ее тоже?»

   «Хм!.. бóльшую любовь я проявил бы, позволив ей вылетать и прилетать, пока ее малыши не вырастут… и совсем полюбил бы ее, если бы, оставив их себе, когда они вырастут, отпустил ее, ведь птица сотворена, чтобы летать… По правде… чтобы быть по-настоящему добрым… я должен был бы отпустить на волю и тех выросших малышей, снова вернув их на свободу… Это и была бы самая настоящая любовь, какую я мог бы к ним проявить. И так было бы справедливее… Хм, конечно! Справедливее, потому что я бы лишь позволил свершиться тому, что Бог предназначил птицам…»

   «Ну молодец, Марциам! Ты говорил прямо как мудрец! Ты будешь великим учителем твоего Господа, и слушающие тебя будут тебе верить, потому что твои речи мудры!»

   «Правда, Иисус?» Его личико, прежде обеспокоенное и грустное, затем нахмуренное от размышлений и сосредоточенное на усилии вынести как можно лучшее суждение, разглаживается и начинает радостно сиять от этой похвалы».

   «Правда. ⁵Теперь смотри дальше! Ты рассуждаешь так всего лишь потому, что ты смышленый ребенок. Подумай сам, как рассудит Бог, который есть Совершенство во всем, что касается наших душ и их подлинного блага. Наши души – словно множество птиц, которых плоть заперла в свою клетку. Наша Земля – то самое место, куда их отнесли вместе с этой клеткой. Но они жаждут свободы Неба, жаждут Солнца, которое есть Бог, и той Пищи, что им подходит, то есть созерцания Бога. Никакая человеческая любовь, даже святая любовь матери к своим детям или детей к матери, не в силах заглушить этого желания души воссоединиться со своим Первоистоком, который есть Бог. Равно как и Бог в силу Своей совершенной любви к нам не находит оснований достаточно веских, чтобы побороть в Себе желание соединиться с душой, которая к Нему стремится. И что происходит тогда? Порою Его любовь так велика, что Он говорит ей: «Иди сюда! Я тебя освобождаю». И говорит это, даже если у мамы есть дети. Он всё видит. Он всё знает. Что бы Он ни делал – всё во благо. Когда Он освобождает чью-то душу – людям с ограниченным умом так не покажется, но это так, – когда Он освобождает чью-то душу, Он всегда делает это ради высшего блага как самой души, так и ее близких. В таком случае Он (Я тебе уже не раз говорил это) увязывает служение призванной Им к Себе души, которая любит своих родных любовью, очищенной от человеческих наслоений, ибо любит их в Боге, со служением ангела-хранителя. Когда Он освобождает чью-то душу, Он также берет на Себя обязанность заменить ее в заботе о тех, кто продолжает жить на Земле. Разве с тобой Он не так поступил? Разве не сделал тебя, маленького сына Израиля, Моим учеником, а завтра – Моим священником?»

   «Да, Господь».

   «Теперь подумай-ка. Твоя мать будет освобождена Мною и не будет нуждаться в твоем ходатайстве. Но если бы она умерла после Искупления и нуждалась бы в ходатайствах, ты не мог бы ходатайствовать о ней как священник. Подумай: всё, что ты мог бы, это тратиться на пожертвования какому-то священнику из Храма, чтобы за нее приносились жертвы: ягнята или голуби, или другие произведения земли. Это – если бы ты остался крестьянским мальчиком Явé при своей матери. А как Марциам, священник Христа, ты смог бы непосредственно совершать за нее истинное Приношение непорочной Жертвы, во имя которой даруется всякое прощение!»

   «А я уже не смогу этого сделать?»

   «Не за отца, мать и братишек. Но сможешь это делать за своих друзей и учеников. ⁶Разве это всё не прекрасно?»

   «Да, Господь».

   «Тогда пойдем домой с хорошим настроением».

   «Да… Но я не дал Тебе помолиться!.. Мне жаль…»

   «Да мы и помолились! Исследовали истины, созерцали Бога в Его благости… Всё это и есть молитва. И ты совершил ее, как настоящий взрослый. Ну-ка! Споем красивый хвалебный псалом о той радости, которая в нас. – И возглашает: – „Прекрасная песнь излилась из моего сердца…“»[b]

[b] Пс. 44:2.

   Марциам присоединяет свой серебристый голос к злато-бронзовому голосу Иисуса.