[не датировано]

   ¹«На рынке вы наверняка отыщете какую-нибудь тележку. Но если хотите, я дам вам свою повозку в память о Теофиле. Тем, что я мирный житель, я обязан ему. Он защищал меня, потому что был справедлив. А такие вещи не забываются», – говорит старый хозяин гостиницы, стоя перед апостолами в первых лучах утреннего солнца.

   «Дело в том, что нам придется придержать твою повозку на несколько дней… Да и кто ее поведет? Я управлюсь с ослом… Но лошади…»

   «Да это одно и то же, дружище! Я же дам тебе не какого-то необъезженного жеребца, а покладистую рабочую лошадку; она кроткая, как овечка. Зато вы доберетесь быстро и не утомитесь. К девятому часу будете в Антиохии, тем более, что лошадь хорошо знает дорогу и пойдет сама. Вернешь ее мне, когда захочешь, мне от этого не нужно никакой выгоды, кроме того, что сделать приятное сыну Теофила, которому скажите, что я всё еще его большой должник и помню его, и почитаю себя его слугой».

   «Что будем делать?» – вопрошает Петр товарищей.

   «То, что сочтешь лучшим. Ты рассуди, а мы послушаемся…»

   «Попробуем лошадь? Я ради Иоанна… и ради того, чтобы быстрее добраться… У меня ощущение, что я кого-то веду на смерть, и я жду не дождусь, когда всё это закончится…»

   «Ты прав», – соглашаются все.  

   «В таком случае, дружище, я принимаю твою помощь».

   «А я с радостью ее предоставлю. Пойду подготовлю свое транспортное средство».

   ²Хозяин гостиницы уходит. Петр откровенно изливает свои думы: «За эти несколько дней я прожил половину своей жизни. Просто беда! Просто беда! Мне бы сюда колесницу Илии да мантию, подобранную Елисеем[1], всё, что ускоряет ход событий… и главное, чего бы я хотел ценой смертных мук, – это дать им что-нибудь, что помогло бы утешить этих бедняжек, помочь им забыться… Ну, я не знаю! В общем, что-то, что позволило бы им не так сильно страдать… Но если мне удастся узнать, кто главная причина этой боли, то я больше не Симон Ионин, если я не скручу его, как скручивают белье. Нет, я не говорю, что убью его, упаси Боже! Но выжму его, как он выжал радость из тех двух бедняг…»

[1] См. 4 Цар. 2:11–14.

   «Ты прав. Это мучительно больно. Однако Иисус говорит, что надо прощать обиды…» – говорит Иаков Алфеев.

   «Нанесли бы их мне – я должен был бы простить. И мог бы. Я здоров и крепок, и если кто-то меня обидит, у меня есть силы сопротивляться боли. Но этот бедный Иоанн! Нет, я не могу простить обиду, нанесенную человеку, искупленному Господом, человеку, который умирает в такой вот скорби…» 

   «Я думаю о той минуте, когда мы покинем его насовсем…» – вздыхает Андрей.

   «Я тоже. Это навязчивая мысль, и она тем настойчивее, чем ближе подходит этот момент…» – бормочет Матфей.

   «Давайте же его ускорим, из сострадания», – говорит Петр.

   «Нет, Симон. Прости, если я замечу тебе, что ты неправ, желая этого. Твоя любовь к ближнему уклоняется в сторону, а с тобой, всегда прямодушным, такое не должно происходить», – миролюбиво произносит Зелот, кладя руку на плечо Петра.

   «Почему же, Симон? Ты образованный и добрый. Покажи, в чём моя неправота, и я, если увижу ее, то скажу тебе: ты прав».

   «Твоя любовь становится нездоровой, поскольку уклоняется в себялюбие».

   «Как это? Я расстраиваюсь за них – и я себялюбец?»

   «Да, брат, потому что ты из-за переизбытка любви – любой избыток есть беспорядок и поэтому ведет ко греху – становишь­ся малодушным. Ты сам не хочешь страдать, видя страдания других. А это есть себялюбие, брат мой о Господе».

   «Это верно! Ты прав. И спасибо тебе за увещевание. Так и должно быть между хорошими товарищами. Ладно. Тогда я не буду торопиться… Но всё-таки скажите по правде: неужели это не жалкое зрелище?»

   «Конечно, конечно…» – говорят все.

   ³«Как же мы их покинем?»

   «Я бы предложил сделать это после того, как их приютит Филипп, а самим остаться, возможно, скрытно на некоторое время в Антиохии и выведать у Филиппа, как они осваиваются…» – советует Андрей.

   «Нет. Такой резкий разрыв вызовет у них слишком сильные страдания», – говорит Иаков Алфеев.

   «Тогда вот что. Примем предложение Андрея наполовину. Останемся в Антиохии, но не в доме Филиппа. И в течение нескольких дней будем их навещать, потом всё реже и реже, пока… не перестанем совсем», – говорит другой Иаков.

    «Всё время возобновляющаяся боль и горькое разочарование. Нет, так не надо», – говорит Фаддей.

   «Что будем делать, Симон?»

   «Эх, что до меня, то лучше бы мне оказаться на их месте, чем говорить им: „я откланиваюсь“», – удрученно произносит Петр.

   «Я предлагаю следующее. Отправимся с ними к Филиппу и побудем там. Потом, всё так же вместе, пойдем в Антигонию. Это отрадное место… Там тоже побудем. Когда они привыкнут, мы и удалимся: с болью, но мужественно. Вот что я бы предложил. Если только Симон Петр не получал других распоряжений от Учителя», – говорит Симон Зелот.

   «Я? Нет. Он сказал мне: „Всё делай как следует, с любовью, не затягивая и не торопясь, и таким образом, какой сочтешь наилучшим“. До сих пор, мне кажется, я именно так и поступал. Разве что сказал, что я был рыбаком… Но если б я так не сказал, меня бы не оставили на палубе».

   «Не занимайся бессмысленным самокопанием, Симон. Это уловки дьявола, чтобы тебя смутить», – утешает его Фаддей.

   «О, да! Именно так. Думаю, он кружит возле нас как никогда, создавая препятствия и порождая страхи, чтобы склонить нас к малодушию, – говорит апостол Иоанн, и заканчивает вполголоса: – Думаю, он хотел вогнать их обоих в отчаяние, удержав их в Палестине… а теперь, когда они вырвались из его западни, вымещает злобу на нас… Я чувствую, что он около меня, словно притаившаяся в траве змея… И я чувствую его так уже не один месяц… А, ну вот и хозяин гостиницы, а вон там – Иоанн с Синтикой. Остальное доскажу вам, когда будем одни, если вас это интересует».

   Действительно, с одной стороны двора выезжает массивная повозка с запряженной в нее крепкой лошадью, которую ведет хозяин, а с другой к ним подходят оба ученика.

   «Пора выходить?» – спрашивает Синтика.

   «Да, пора. Ты хорошо укрылся, Иоанн? Как твои боли: получше?»

   «Да. Я укутался в шерсть, и мазь мне помогает».

   «Тогда забирайся, а мы тоже сейчас подойдем».

   ⁴…И после того, как погрузка окончилась и все забрались в повозку, они, еще раз выслушав уверения хозяина в покладистости лошади, выезжают через широкие ворота. Пересекают площадь, на которую им было указано, и едут по дороге рядом с городскими стенами, затем выезжают за ворота и сначала движутся вдоль глубокого канала, а потом вдоль самой реки. Это прекрасная ухоженная дорога, идущая на северо-восток, однако повторяющая изгибы реки. По другую сторону – горы, склоны, изломы и ущелья которых покрыты обильной зеленью, а в зарослях подлеска, в самых солнечных местах, на множестве кустов уже виднеются набухшие бутоны.

   «Как много мирта!» – восклицает Синтика.

   «И лавра!» – прибавляет Матфей.

   «Возле Антиохии есть место, посвященное Аполлону, – говорит Иоанн из Эндора. – Возможно, ветры занесли семена оттуда…»

   «Может быть. Но в этой местности везде полно прекрасных растений», – говорит Зелот.

   «Раз ты тут бывал, как считаешь: будем мы проезжать мимо Дафны?»

   «Придется. Вы увидите одну из красивейших долин в мире. За исключением непристойного культа, выродившегося в ещё более отвратительные оргии, эта долина – земной рай, а если туда придет Вера, она станет подлинным раем. О, сколько добра вы сможете там сделать! Желаю, чтобы сердца были столь же плодоносны, как плодоносна тамошняя почва…» – говорит Зелот, пытаясь вызвать у двух учеников утешительные мысли.

   Однако Иоанн опускает голову, а Синтика вздыхает.

   ⁵Лошадь бежит размеренной рысью, и Петр не разговаривает, весь сосредоточенный на управлении, хотя животное двигается уверенно, не требуя, чтобы его направляли или понукали. Так что путешествие протекает достаточно быстро, пока они не останавливаются у какого-то моста с целью поесть и дать передохнуть лошади. Солнце в зените – и взору открыта вся красота этой великолепной природы.

   «Всё же… мне больше нравится здесь, чем на море», – произносит Петр, оглядываясь вокруг.

   «Но какой шторм!»

   «Господь за нас молился. Я ощутил Его присутствие, когда мы молились на палубе. Как будто Он находился среди нас…» – улыбаясь говорит Иоанн.

   «Где-то Он сейчас? Я не нахожу себе места, думая о том, что у Него нет одежды… А если Он промокнет? А что Он будет есть? Он умеет поститься…»

   «Можешь быть уверен, Он это и делает, чтобы нам помочь», – убежденно говорит Иаков Алфеев.

   «И не только для того. Наш Брат с некоторых пор очень угнетен. Думаю, Он постоянно изнуряет Себя, чтобы одолеть этот мир», – говорит Фаддей.

   «Ты хочешь сказать: присутствующего в мире дьявола», – говорит Иаков Зеведеев.

   «Это одно и то же».

   «Но это, видимо, не удаётся. Мое сердце сжимается от тысячи страхов…» – вздыхает Андрей.

   «О, теперь, когда мы далеко, дела пойдут лучше!» – с некоторой горечью говорит Иоанн из Эндора.

   «Не думай так. Ты и она – вы были ничто в сравнении с теми „великими заблуждениями“, какие, по мнению влиятельных лиц Израиля, есть у Мессии», – резко говорит Фаддей.

   «Ты уверен в этом? У меня, при всём моем страдании, есть еще и этот гвоздь в сердце: то, что своим приходом я причинил зло Иисусу. Будь я уверен, что это не так, я бы меньше страдал», – говорит Иоанн из Эндора.

   «Ты считаешь меня правдивым, Иоанн?» – задает вопрос Фаддей.

   «Конечно, считаю!»

   «Так вот, тогда именем Божьим и своим собственным уверяю тебя, что ты причинил Иисусу лишь одну боль: ту, что Ему пришлось направить тебя на служение сюда. Ко всем остальным Его горестям, прошлым, настоящим и будущим, ты отношения не имеешь».

   Первая улыбка после стольких дней мрачной тоски озаряет осунувшееся лицо Иоанна из Эндора, и тот говорит: «Какое облегчение ты мне приносишь! День мне кажется светлее, моя болезнь легче, и на сердце – радостнее. Спасибо, Иуда сын Алфея! Спасибо!»

   ⁶Они снова садятся в повозку и, переправившись по мосту, выезжают на другой берег реки, направляясь по другой дороге, идущей через плодородную область прямо к Антиохии.

   «Вон там! В той очаровательной долине находится Дафна с ее храмом и рощами. А там, вон на той равнине, – Антиохия с башнями над городскими стенами. Мы въедем через ворота, что возле реки. Дом Лазаря не очень далеко от стен. Самые красивые его дома были распроданы. Остался этот – некогда перевалочный пункт с большим числом конюшен и амбаров для слуг и посетителей Теофила. Теперь там живет Филипп. Добрый старик. Поверенный Лазаря. Вам там будет хорошо. И мы вместе отправимся в Антигонию, где был дом, в котором жила Евхерия и ее дети, тогда еще маленькие…»

   «А город-то весьма укрепленный, да?» – вопрошает Петр, который теперь может перевести дыхание, понимая, что его первое испытание в роли возничего прошло хорошо.

   «Весьма. Стены грандиозной высоты и толщины, и вдобавок сотня башен, которые, сами видите, похожи на стоящих на стенах гигантов, а под ногами у них непроходимые рвы. Сильпиус тоже выставил свои вершины для усиления защиты в качестве контрфорса в самой уязвимой части стены… Вот ворота. Лучше ты остановись и иди, держа лошадь под уздцы. Я тебя поведу, потому что знаю путь».

   Они проходят через ворота, охраняемые римлянами.

   Апостол Иоанн говорит: «Кто знает, может здесь находится и тот солдат, что с Рыбных ворот… Иисус бы обрадовался, если бы узнал…»

   «Мы поищем его. А сейчас иди быстрее», – велит Петр, обеспокоенный мыслью, что надо идти в какой-то незнакомый дом.

   Иоанн повинуется без разговоров, лишь внимательно разглядывает каждого встречного военного.

   ⁷Короткий переход – и затем основательный и простой дом, точнее, высокая стена без окон. Только одни ворота в середине стены.

   «Вот. Стой», – говорит Зелот.

   «О, Симон! Будь добр, говори теперь ты!»

   «Ну ладно, если тебе так угодно, буду говорить я», – и Симон стучится в тяжелые въездные ворота.

   Представившись посланником Лазаря, он входит один. Выходит вместе с высоким статным стариком, который низко кланяется и дает слуге распоряжение открыть ворота, чтобы впустить повозку, и еще извиняется, что заставляет их всех пройти через них, а не через входную дверь.

   Повозка останавливается внутри просторного ухоженного двора с навесами, четырьмя огромными платанами по четырем углам и еще двумя по центру, словно охраняющими колодец и ёмкость, где поят лошадей.

   «Позаботься о лошади, – велит управляющий слуге. А потом обращается к гостям: – Прошу вас, заходите, и будь благословен Господь, что прислал ко мне Своих служителей и друзей моего хозяина. Распоряжайтесь – я к вашим услугам».

   Петр краснеет, поскольку эти слова и поклоны относились главным образом к нему, и не знает, что сказать…

   Ему на выручку приходит Зелот: «Ученики Мессии Израилева, о которых говорит Лазарь сын Теофила, и которые отныне будут проживать в твоем доме, дабы служить Господу, нуждаются лишь в отдыхе. Покажешь нам, где они могут поселиться?»

   «О, комнаты для паломников всегда наготове, как это было принято у моей хозяйки. Проходите, проходите…»

   И он в сопровождении всех идет по коридору, затем по небольшому дворику, в конце которого находится и сам дом. Открывает дверь, пересекает прихожую и поворачивает направо. Вот лестница. Они поднимаются. Еще один коридор с комнатами по обеим сторонам.

   «Вот. И пусть ваше пребывание будет приятным. Сейчас пойду и велю подать воду и белье. Бог да пребудет с вами», – говорит старик и уходит.

   Они открывают ставни в выбранных ими комнатах. С одной стороны комнаты выходят на стены и крепости Антиохии; из комнат на другой стороне виден тихий двор, украшенный ползучими розовыми кустами, пока еще голыми в это время года.

   И вот, наконец, после такого долгого пути – дом, комната, кровать… Для кого-то передышка, а для кого-то цель путешествия…