ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
323. Посещение Антигонии
7 ноября 1945.
1«Мой сын Толмай пришел сюда на рынок. Сегодня в шестом часу отправится обратно в Антигонию. День теплый. Вы хотите пойти, как и предполагали?» – спрашивает старый Филипп, подавая гостям парное молоко.
«Непременно пойдем. Когда, ты сказал?»
«В шестом часу. Можете возвратиться завтра, если хотите, или же вечером накануне субботы, если вам угодно. Тогда все слуги-евреи, а также принявшие нашу веру сойдутся на субботнюю службу».
«Так и сделаем. 2И еще неизвестно, может быть, как раз то место и будет выбрано для их проживания».
«Мне всё равно будет приятно, даже если я с ними расстанусь. Потому что это целебное место. И вы могли бы сделать много хорошего для слуг, часть из которых до сих пор без хозяина. А часть – результат доброты нашей благословенной хозяйки, которая выкупила их у жестоких владельцев. Поэтому не все они израильтяне. Но теперь уже больше и не язычники. Я имею в виду женщин. Мужчины все обрезаны. Не нужно их сторониться… Но они еще очень далеки от праведности Израиля. Святые из Храма были бы ими шокированы, те, которые безукоризненны…»
«А, ну да! ну да! ну да!.. Ладно! Теперь они смогут продвинуться вперед, внимая мудрости и благости посланцев Господа… Слышите, сколько у вас работы?» – заканчивает Петр, обращаясь к двоим ученикам.
«Постараемся не разочаровать Учителя», – обещает Синтика. И выходит, чтобы приготовить то, что считает нужным.
Иоанн из Эндора спрашивает у Филиппа: «Как ты думаешь, мог бы я в Антигонии принести какое-то благо и другим людям, давая уроки как педагог?»
«Много блага. Старый Плавт умер три месяца назад, и дети язычников не ходят в школу. Что касается евреев, то у них нет учителя, ведь все наши сбежали оттуда из-за близости Дафны. Нужен кто-то, кто был бы… был бы… каким был Теофил… без непримиримости в отношении… в отношении…»
«Ясно, в общем, без фарисейства, ты хочешь сказать», – проворно вставляет Петр.
«Ну… да… Не хочу критиковать… но думаю… проклятия ни к чему не приводят. Лучше было бы помогать… Как делала хозяйка, что своей улыбкой приводила к Закону больше и лучше какого-нибудь рабби».
3«Вот почему Учитель направил меня сюда! Я именно тот человек, у кого есть необходимые качества… О, я буду исполнять Его волю! До последнего вздоха. Теперь я понимаю, действительно понимаю, что это поручение именно мне и по плечу. Пойду расскажу Синтике. Вот увидите: мы там останемся… Пойду, пойду скажу ей об этом», – и он выходит воодушевленный, каким давно уже не был.
«Господи всевышний, благодарю Тебя и славлю! Он еще будет переживать, но не как раньше… Ах, какое облегчение!» – восклицает Петр. И затем чувствует, что должен как-то объяснить Филиппу причину своей радости, и делает это как может: «Ты должен знать, что Иоанн был выбран мишенью теми… „непробиваемыми“ представителями Израиля. Ты сам их называешь: „непробиваемые“».
«А, понимаю! Его преследуют по политическим мотивам, как… как…» – и он бросает взгляд на Зелота.
«Да, как меня, и даже более того. Ведь помимо его необычного статуса, им не дает покоя его приверженность Мессии. Так что – и пусть это будет сказано раз и навсегда – они оба поручены твоей верности… Понимаешь?»
«Понимаю. И приму это к сведению».
«Как ты будешь представлять их остальным?»
«Как двух педагогов, рекомендованных Лазарем сыном Теофила, его – для юношей, ее – для девочек. Вижу, она занимается вышиванием и ткачеством… В Антиохии чужеземцы производят и продают много всякого рукоделия. Но это всё грубые и аляповатые изделия. Вчера я у нее увидел вещь, которая мне напомнила о моей доброй хозяйке… Такие будут очень востребованы…»
«И еще раз хвала Господу», – говорит Петр.
«Да. Это уменьшит печаль нашего скорого расставания».
«Уже хотите ехать?»
«Вынуждены. Нас задержал шторм. В начале месяца Шеват нам надо быть с Учителем. Он и так нас уже ждет, поскольку мы опаздываем», – поясняет Фаддей.
4Они расходятся каждый по своим делам, точнее, Филипп – туда, куда его зовет женский голос, а апостолы – на солнечную террасу.
«Мы могли бы отправиться сразу по прошествии субботы. Что скажете?» – спрашивает Иаков Алфеев.
«По мне… Представь: каждый день я встаю с мучительной мыслью о том, что Иисус один, а у Него ни одежд, ни ухода, и каждую ночь ложусь с этой же мучительной мыслью. Но сегодня мы примем решение».
«Скажите-ка, а Учитель знал всё это? Я уже несколько дней спрашиваю себя, как Он мог знать, что мы встретим критянина, как мог предвидеть работу для Иоанна и Синтики, и еще много других как…» – говорит Андрей.
«На самом деле я думаю, что у критянина есть определенные дни стоянок в Селевкии. Возможно, Лазарь сказал об этом Иисусу, и Тот решил отправиться, не дожидаясь Пасхи…» – объясняет Зелот.
«Ну да, правильно! И что бы Иоанн делал на Пасху?» – задается вопросом Иаков Алфеев.
«Да то же, что все остальные израильтяне!» – говорит Матфей.
«Нет. Тогда бы он угодил прямо в волчью пасть!»
«Да ну! Кто его будет ловить при таком стечении народа?»
«Искар… О, что я говорю! Не берите в голову. Это просто блажь моего ума…» Петр покраснел и огорчен, оттого что проговорился.
Иуда Алфеев кладет ему руку на плечо, улыбаясь своей суровой улыбкой, и говорит: «Брось! Мы все думаем об одном и том же… Но никому об этом не скажем. И благословим Предвечного, что Он отвел ум Иоанна от этой мысли».
Все сосредоточенно умолкают. Но как истинные израильтяне размышляют, каким образом сосланный ученик сможет совершить Пасху в Иерусалиме… и заговаривают об этом.
«Я думаю, Иисус об этом позаботится. Наверное, Иоанн знает. Надо только спросить его об этом», – говорит Матфей.
«Не делайте этого. Не вызывайте желаний и не подкладывайте колючек туда, где едва-едва водворился покой», – умоляет апостол Иоанн.
«Да, лучше спросить об этом самого Учителя», – подтверждает Иаков Алфеев.
«Когда мы с Ним увидимся? Как вы считаете?» – спрашивает Андрей.
«О! Если отправимся на следующий день после субботы, то к концу этого месяца точно будем в Птолемаиде…» – говорит Иаков Зеведеев.
«Если найдем, на чем отплыть…» – замечает Иуда Фаддей. А его брат прибавляет: «И если не будет шторма».
«Что касается корабля, то в Палестину они отправляются постоянно. И если мы заплатим, то сможем сделать остановку в Птолемаиде, даже если это будет прямой корабль до Яффы. У нас остались деньги, Симон?» – спрашивает Зелот у Петра.
«Остались. Хотя этот критский вор обобрал меня до нитки, несмотря на все его заявления, что он хочет оказать любезность Лазарю. Но мне еще надо оплатить стоянку лодки и постой Антония… А деньги, выданные для Иоанна и Синтики, я не трону. Это священно. Голодать буду – а к ним не притронусь».
«Правильно сделаешь. Этот муж очень болен. Он думает, что сможет трудиться как педагог. А я думаю, он просто сляжет, и скоро…» – рассуждает Зелот.
«Да, я тоже так думаю. Синтике, помимо рукоделия, придется делать мази», – соглашается Иаков Зеведеев.
«Но какова мазь-то, а? Просто чудо! Синтика мне сказала, что хочет наладить ее изготовление и использовать ее для знакомства со здешними семействами», – говорит Иоанн.
«Хорошая мысль! Больной, который исцелится, – это считай приобретенный ученик, а с ним и его родные», – провозглашает Матфей.
«А, вовсе необязательно!» – восклицает Петр.
«Как? Хочешь сказать, чудеса не привлекают к Господу?» – удивляется Андрей, а с ним еще двое или трое.
«О, детишки! Похоже, вы прибыли сюда с Неба. Разве вы не видите, как поступают с Иисусом? Обратился ли Илия из Капернаума? А Дора? А Осия из Хоразина? А Мелхия из Вифсаиды? А – извините, назаретяне! – а весь Назарет после пяти, шести, десяти совершенных чудес, вплоть до последнего: чуда с вашим племянником?» – вопрошает Петр.
Никто не откликается, потому что это горькая правда…
«Мы еще не отыскали того римского воина. Иисус ясно дал понять…» – после некоторой паузы произносит Иоанн.
«Скажем это тем, кто остается. У них будет еще одна цель в жизни», – отвечает Зелот.
5Возвращается Филипп: «Мой сын готов. Рано освободился. Он с матерью, она собирает подарки для своих внуков»[1].
[1] Филипп называет своего внука Толмая сыном (настоящий же его отец – Иосиф). У евреев было в обыкновении назвать внука сыном, дедушку и бабушку – отцом и матерью, а братьев и сестер мужа или жены – просто братьями и сестрами. МВ иногда пользуется древними, а иногда современными названиями видов родства.
«Добрая она, твоя невестка, не правда ли?»
«Добрая. Утешала меня, когда я потерял Иосифа. Она мне как дочь. Она была служанкой у Евхерии, ее воспитанница. Идите перекусите перед отъездом. Остальные уже приступили».
…И вслед за повозкой Толмая, внука Филиппа, они рысцой направляются в сторону Антигонии…
И скоро добираются до этого городка. Утопающий в изобилии своих садов, укрытый от ветров обступившими его кругом горными цепями, достаточно удаленными, чтобы не давить на него, но достаточно близкими, чтобы защищать его и проливать на него благоухание своих рощ из смолистых и эфирных растений, весь наполненный солнцем – он радует глаз и сердце, едва лишь по нему проедешь.
6Сады Лазаря находятся к югу от города, и им предшествует пока еще голая аллея, вдоль которой расположены дома приставленных к садам работников. На пороге этих небольших, но ухоженных домишек показываются лица детей и женщин, они с любопытством наблюдают и с улыбкой здороваются. В различии их лиц проявляется их национальное разнообразие.
Толмай, едва миновав ворота, за которыми начинается владение, принимается, проезжая у каждого дома, особым образом щелкать хлыстом, что, вероятно, служит каким-то знаком. И обитатели домов, выглянув, сначала заходят в свои жилища, потом выходят, запирают двери и шествуют по аллее следом за обеими повозками, что неспешно движутся и затем останавливаются в точке, где сходится множество тропинок, идущих, словно спицы колеса, во все стороны через множество участков, разбитых под клумбы, где-то облетевшие, где-то с вечнозеленой листвой, с бдящими над ними лаврами, акациями или какими-то похожими деревьями и другими растениями, из надрезов в стволах которых сочится благоухающая жидкость или смола. В воздухе стоит смесь бальзамических, смолистых, благовонных ароматов. Повсюду ульи и бассейны для полива, откуда пьют белоснежные голуби. А на отдельных участках с голой свежевспаханной землей под присмотром девочек роются такие же белые курочки.
7Толмай продолжает щелкать своим хлыстом, пока все подданные этого маленького царства не собираются вокруг вновь прибывших. И тогда начинает свое краткое выступление:
«Вот. Филипп, наш глава и отец моего отца, направляет и рекомендует этих святых израильтян, прибывших сюда по воле нашего хозяина, да будет Бог всегда с ним и с его домом. Мы много жаловались на то, что здесь не достает голосов святых законоучителей. И вот милость Господа и нашего хозяина, далекого, но столь сильно нами любимого – да воздаст ему Бог за добро, которым он оделяет своих слуг, – даровала нам то, о чем мечтало наше сердце. В Израиле восстал Тот, кто был обещан народам. Об этом нам говорили на праздниках в Храме и в доме Лазаря. Но теперь для нас действительно настало благодатное время, поскольку Царь Израиля вспомнил и о малейших Своих рабах и направил к нам Своих служителей, чтобы те донесли до нас Его слова. Эти люди – Его ученики, а двое из них будут жить среди нас, здесь или в Антиохии, обучая премудрости, чтобы подготовить нас к Небу, и другой мудрости, необходимой на Земле. Иоанн, педагог и ученик Христа, будет преподавать нашим детям и ту, и другую науку. Синтика, ученица и мастерица шитья, будет учить наших девочек науке Божьей любви и искусству рукоделия. Примите их как благословение Неба и любите, как любит их Лазарь сын Теофила и Евхерии – хвала и мир их душам, – и как любят их дочери Теофила, Марфа и Мария, наши любимые хозяйки и ученицы Иисуса из Назарета, Рабби Израилева, Обетованного Царя».
Небольшое людское собрание из мужчин в коротких туниках с садовыми инструментами в запачканных землею руках, из женщин и разновозрастных детей удивленно слушает, затем перешептывается и наконец низко кланяется.
Толмай начинает их представлять: «Симон Ионин, глава посланников Господа; Симон Хананей, друг нашего хозяина; Иаков и Иуда, братья Господа; Иаков и Иоанн, Андрей и Матфей», а потом обращается уже к апостолам и ученикам: «Анна, моя жена, из колена Иуды, откуда и моя мать, ведь мы чистокровные, пришли вместе с Евхерией из колена Иуды. Иосиф, мальчик, посвященный Господу, Теохерия, наша первая, ее имя несет память о наших праведных хозяевах, мудрая дочь, любящая Бога как истинная израильтянка, Николай и Досифей. Николай – назорей. Досифей, наш третий, уже несколько лет женат (и это сопровождается глубоким вздохом) на Гермионе. 8Подойди сюда, женщина…»
Вперед выходит очень молодая брюнетка с грудным младенцем на руках.
«Вот она. Дочь одного прозелита[2] и гречанки. Мой сын увидел ее в Финикийских Александроскенах, когда был там по торговым делам… и она ему понравилась… И Лазарь не стал возражать, наоборот, сказал мне: „Лучше так, чем распутство“. И это не плохо. Но мне-то хотелось, чтобы была кровь Израиля…»
[2] Прозелит – это бывший язычник, обращенный в иудейскую веру и обрезанный. Прозелиты не раз встречаются в труде МВ, но в контексте настоящей главы этот образ приобретает особенное значение.
Бедная Гермиона, словно обвиняемая, стоит с поникшей головой. Досифей трепещет и переживает. Анна, мать и свекровь, смотрит печальным взглядом…
Иоанн, несмотря на то, что он самый молодой из всех, ощущает необходимость подбодрить их упавший дух и говорит: «В Царстве Господа нет больше греков или израильтян, римлян или финикийцев, но только чада Божьи. Когда прибывшие сюда познакомят тебя со Словом Божьим, твое сердце вознесется к новым истинам, и она будет уже не „чужестранка“, а ученица Господа нашего Иисуса, подобно тебе и всем остальным».
Гермиона поднимает свою понурую голову и благодарно улыбается Иоанну, и такое же выражение признательности появляется на лицах Досифея и Анны.
Толмай серьезно отвечает: «И дай Бог, чтоб оно так и было, потому что, помимо ее происхождения, мне не в чем упрекнуть мою невестку. 9Тот, что у нее на руках, это Алфей, ее самый младший, он получил имя в честь ее отца, прозелита. Малышка с небесно-голубыми глазами и черными как смоль кудрями – это Миртика, названа так по матери Гермионы; а этот, первенец, – Лазарь, поскольку так решил сам хозяин; а еще один – Ерм».
«Пятого ребенка нужно назвать Толмаем, а шестого – Анной, и тем самым поведать Господу и миру, что твое сердце открыто для нового понимания», – снова говорит Иоанн.
Толмай молча кланяется. Затем продолжает представления: «Эти двое – брат и сестра из Израиля: Мириам и Сильвиан, из колена Неффалима. А эти – Эльбонида из Дана и Симеон-иудей. Дальше прозелиты, в прошлом римляне или, по крайней мере, потомки римлян – плоды человеколюбия Евхерии, вызволенные ею из неволи и язычества: Луций, Марцелл, Солон сын Элатея».
«Греческое имя», – отмечает Синтика.
«Из Фессалоник. Раб одного прислужника Рима, – и в словах «прислужник Рима» сквозит явное презрение. – Евхерия взяла его вместе с умирающим отцом, в трудную минуту, и если его отец умер язычником, то Солон уже прозелит… Присцилла, выйди сюда с детьми…»
Высокая стройная женщина с орлиным профилем выходит вперед, подталкивая девочку и мальчика, а за ее юбку держатся еще две юркие девчушки.
«Вот жена Солона, в прошлом вольноотпущенница одной римской госпожи, теперь уже покойной, а это Марио, Корнелия и близняшки Мария и Мартилла. Присцилла хорошо разбирается в эфирных маслах. Амиклея, подойти и ты с детьми. Она дочь прозелитов. И двое ее мальчиков, Кассий и Феодор, тоже прозелиты. Текла, не прячься. Это жена Марцелла. На ее беду она бесплодна. Она тоже дочь прозелитов. Вот наши поселенцы. 10Теперь что касается садов. Идемте».
И он ведет их по обширному имению, их сопровождают садовники, рассказывающие о культурных растениях и о своих трудах, тогда как девочки возвращаются к своим курочкам, которые воспользовались отсутствием надзора и перешли в другое место.
Толмай поясняет: «Их привели сюда с целью очистить землю от гусениц перед ежегодным посевом культур».
Иоанн из Эндора улыбается, глядя на кудахтающих курочек, и говорит: «Похожи на тех, что были у меня когда-то…» И наклоняется, разбрасывая взятые из мешка хлебные крошки, пока его не окружают хохлатки, и смеется, потому что одна, наглая, вырывает у него хлеб прямо из пальцев.
«Дай-то Бог!» – восклицает Петр, толкая локтем Матфея и кивая в сторону Иоанна, играющего с курами, и Синтики, говорящей по-гречески с Солоном и Гермионой.
Затем они возвращаются к дому Толмая, который поясняет: «Это ваше место. А если захотите обучать, тут есть возможность потесниться. Останетесь здесь или…»
«Да, Синтика! Здесь! Здесь приятнее. Антиохия угнетает меня воспоминаниями…» – тихо умоляет Иоанн свою спутницу.
«Ну ладно… Как пожелаешь. Лишь бы тебе было хорошо. Для меня всё одинаково. Я больше не смотрю назад… Только вперед, вперед… Веселей, Иоанн! Здесь нам будет хорошо. Дети, цветы, голуби и курочки – всё для нас, жалких созданий. А для нашей души – радость послужить Господу. А вы что скажете?» – вопрошает она, обращаясь к апостолам.
«Мы думаем так же, как ты, женщина».
«В таком случае решено».
«Очень хорошо. Мы поедем с легким сердцем…»
«О, не уезжайте! Я вас больше не увижу! Зачем так сразу? Зачем?..» Иоанн снова впадает в свое скорбное состояние.
«Мы же не уедем прямо сейчас! Побудем здесь, пока… пока ты тут…» Петр не может определиться, что тут должно произойти с Иоанном, и – дабы не показать, что и у него наворачиваются слезы, – обнимает плачущего Иоанна, и таким образом пытается его утешить.