24 ноября 1945.

   ¹Иисус со Своими апостолами выходит из селения Мерон в направлении на северо-запад по всё такой же горной дороге среди лесов и пастбищ и продолжает подниматься вверх. Наверное, они уже поклонились некоторым могилам, поскольку я слышу, как они разговаривают об этом между собой.

   Сейчас впереди с Иисусом не кто иной как Искариот. Ясно, что в Мероне они получили и раздали милостыню, и Иуда в этом отчитывается, говоря, сколько было принято пожертвований и роздано милостыни. Заканчивает он словами: «А теперь – вот, это мое пожертвование. Я поклялся этой ночью отдать его Тебе для бедных: в знак покаяния. Небольшое. Но у меня не много средств. Однако я уговорил мою мать посылать мне их почаще через многочисленных друзей. Раньше, когда я покидал дом, брал с собой много денег. Но в этот раз, так как мне предстояло кружить по горам в одиночку или с одним Фомой, я взял столько, сколько было нужно для путешествия. Предпочитаю поступать так. Единственно… я буду вынужден иногда отпрашиваться у Тебя, чтобы отлучиться от вас на несколько часов и сходить к своим друзьям. Я уже всё согласовал… Учитель, эти деньги по-прежнему будут у меня? Всё еще у меня? Ты мне еще доверяешь?»

   «Иуда, ты сам всё это говоришь. И Я не знаю, по какой причине ты это делаешь. ²Знай, что для Меня ничего не изменилось… поскольку надеюсь, что благодаря этому изменишься ты и снова будешь прежним учеником, и станешь праведником, ради чего Я собственно молюсь и страдаю».

   «Ты прав, Учитель. Ну, с Твоей-то помощью я, несомненно, им стану. Впрочем… это недостатки молодости. Несерьезные вещи. Более того, они помогают понимать своих ближних и исцелять их».

   «Поистине, Иуда, твои нравственные представления очень странные! И скажу больше. Где это видано, чтобы врач добровольно заболел, дабы затем иметь возможность сказать: „Теперь я лучше умею лечить больных этой болезнью“?! А Я, получается, на это неспособен?»

   «Кто так говорит, Учитель?»

   «Ты. Я не грешу, следовательно, не умею лечить грешников».

   «Ты это Ты. Но мы не такие, как Ты, и нуждаемся в опыте, чтобы знать, что делать…»

   «Эта твоя старая мысль. Та же, что двадцать месяцев назад. Разве что тогда ты считал, что это Мне нужно грешить, чтобы быть способным к искуплению. Поистине, Меня удивляет, что ты еще не попытался исправить этот Мой… изъян, согласно твоим рассуждениям, и оделить Меня этой… способностью понимать грешников».

   «Ты шутишь, Учитель. И мне это нравится. Мне было Тебя жалко: Ты был такой печальный. И то, что именно я побудил Тебя шутить, мне приятно вдвойне. Но я никогда и не думал выступать в качестве Твоего педагога. В конце концов – Ты же видишь! – я исправил свой образ мыслей, так что считаю этот опыт необходимым только для нас. Для нас, жалких людей. Ты же Сын Божий, не так ли? Стало быть, обладаешь мудростью, которая не нуждается в опытах, чтобы быть таковой».

   «Ну так знай, что невинность – это тоже мудрость, и намного бóльшая мудрость, нежели низменное и опасное знание грешника. Где святое неведение зла могло бы ограничивать способность ориентироваться и указывать путь другим, там об этом позаботится содействие ангелов, которое всегда присуще чисто­му сердцу. И поверь, ангелы, будучи чистейшими существами, тем не менее, умеют различать Добро и Зло и вести хранимую ими чистую душу по правильной стезе и к правильным поступкам. Грех – это не увеличение знания. Это не свет. Это не наставник. Ни в коем случае. Это развращение. Это ослепление. Это хаос. Так что совершивший грех познáет его вкус, но при этом потеряет способность к познанию многих других, духовных вещей, и его уже не будет наставлять Божий ангел, дух порядка и любви, а будет ангел Сатаны, что поведет его ко всё большему беспорядку вследствие той неутолимой ненависти, которая пожирает этих дьявольских духов».

   ³«А… послушай, Учитель. Если кто-то захотел бы вернуться к ангельскому водительству? Достаточно ли раскаяния, или же яд греха продолжает действовать и после того, как он раскаялся и был прощен?.. Понимаешь? Например, человек, пристрастившийся к вину, даже если поклянется больше не напиваться, и поклянется с подлинной решимостью не делать этого, всё равно чувствует побуждение выпить. И страдает…»

   «Конечно. Страдает. Именно поэтому никогда не следует делаться рабами того, что есть зло. Но страдать – это не грешить. Это искупать грех. Как раскаявшийся пьяница не грешит, но приобретает заслуги, если подвижнически сопротивляется своему побуждению и больше не пьет вина, так же и согрешивший, который кается и сопротивляется любому греховному побуждению, приобретает некую заслугу и не лишится сверхъестественной помощи для такого сопротивления. Быть искушаемым – не значит грешить. Более того, это сражение, в котором добывают победу. И поверь также, у Бога есть лишь одно желание: простить и помочь тому, кто оступился, но после раскаивается…»

   Иуда некоторое время молчит. Затем, взяв Иисуса за руку, целует Его ладонь и, наклонившись над ней, говорит: «Но я вчера вечером перешел границы. Я оскорблял Тебя, Учитель… Сказал Тебе, что в конце концов буду Тебя ненавидеть… Сколько богохульств я наговорил! Могут ли они когда-нибудь быть прощены?»

   «Самый великий грех – отчаяться в Божественном милосердии… Иуда, Я говорил тебе: „Всякий грех против Сына Человеческого будет прощен“[1]. Сын Человеческий пришел, чтобы прощать, спасать, исцелять, приводить к Небу. Зачем тебе лишаться Неба? ⁴Иуда! Иуда! Посмотри на Меня! Омой свою душу в любви, которая исходит из Моих глаз…»

[1] См. 269.8.

   «Но разве я не вызываю у Тебя отвращения?»

   «Вызываешь… Но Моя любовь сильнее отвращения. Иуда, несчастный прокаженный, самый великий прокаженный в Израиле, приди и попроси здоровья у Того, кто может тебе его дать…»

   «Дай мне его, Учитель».

   «Нет, не так. В тебе нет истинного раскаяния и твердой решимости. Есть лишь какое-то остаточное влечение ко Мне, к своему прошлому призванию. Есть некое волнение чувств, но всецело человеческое. Всё это не плохо. И это даже первый шаг в сторону Добра. Возделывай это, приумножай, привноси в него сверхъестественное, преврати это в подлинную любовь ко Мне, в подлинный возврат к тому, каким ты был, когда пришел ко Мне, хотя бы так, хотя бы так! Пусть это будет не временный порыв пассивного прекраснодушия, а настоящее, деятельное чувство притяжения к Добру. Иуда, Я жду. Я умею ждать. Я буду молиться. И в этом ожидании Я замещу твоего отвернувшегося в омерзении ангела. Моя жалость, Мое терпение, Моя любовь, будучи совершенными, превосходят ангельские и способны оставаться бок о бок с тобой среди отвратительного смрада, исходящего от того, что бродит в твоем сердце, и помогать тебе…»

   ⁵Иуда по-настоящему, непритворно взволнован. С дрожащими губами, бледный, нетвердым от волнения голосом он спрашивает: «А Ты действительно знаешь, что я делал?»

   «Всё, Иуда. Хочешь, чтобы Я тебе рассказал, или предпочтешь, чтобы Я уберег тебя от этого унижения?»

   «Но я… не могу поверить, вот…»

   «В таком случае обратимся вспять и расскажем неверующему правду. Ты этим утром солгал уже не единожды. И по поводу денег, и по поводу того, как ты провел ночь. Ты вчера вечером попытался заглушить похотью все свои иные чувства, всю ненависть, все угрызения совести. Ты…»

   «Хватит! Хватит! Пожалуйста, не продолжай! Или я сбегу от Тебя с глаз долой».

   «Наоборот, ты должен был бы припасть к Моим коленям, прося прощения».

   «Да, да! Прости! Прости, мой Учитель! Прости! Помоги мне! Помоги мне! Это сильнее меня! Всё сильнее меня».

   «За исключением любви, какую ты должен был бы испытывать к Иисусу… Иди-ка сюда, чтобы тебе побороть искушение и избавиться от него». И, взяв его в охапку, Иисус роняет тихие слезы на темноволосую голову Иуды.

   ⁶Остальные благоразумно остановились в нескольких метрах позади и высказываются.

   «Видите? Наверное, у Иуды и правда какие-то неприятности».

   «А сегодня утром он открыл их Учителю».

   «Вот глупый! Я бы сделал это сразу».

   «Возможно, это что-то тягостное».

   «О! ну уж, конечно, не дурное поведение его матери! Она – просто святая женщина! Что же еще может быть тягостного?»

   «Может быть, дела, которые идут плохо…»

   «Ну нет! Он щедро тратит и раздает свои средства».

   «Ладно! Это его дело! Главное, чтобы он был в согласии с Учителем, и кажется это так. Они долго и мирно разговаривают. Теперь обнялись… Очень хорошо».

   «Да, потому что он способный и много всего знает. Это хорошо, что он в согласии и благом расположении к нам и особенно к Учителю».

   «Иисус в Хевроне говорил, что могилы праведников – это места чудотворные, или что-то в этом роде… В этой местности их множество. Может быть, те, что у Мерона, чудесно повлияли на смятение Иуды».

   «О! в таком случае теперь, у могилы Гиллеля, он дойдет до того, что станет святым. Не Гискала ли это там?»

   «Да, Варфоломей».

   «Однако в прошлом году мы здесь не проходили…»

   «Еще бы! Мы шли с другой стороны!»

   Иисус оборачивается и зовет их. Они радостно подбегают.

   «Идите сюда. Город близко. Нам нужно пересечь его, чтобы добраться до могилы Гиллеля. Пойдем все вместе», – говорит Иисус без лишних объяснений, пока Одиннадцать бросают любопытные взгляды на Него и на Иуду. Но если у этого последнего вид умиротворенный и смиренный, лицо Иисуса отнюдь не радостно. Оно торжественно, но серьезно.

   ⁷Они входят в Гискалу, она просторная, красивая и ухоженная. Должно быть, это процветающий раввинистический центр, поскольку я замечаю тут и там кучкующихся законоучителей, а возле них – воспитанников, слушающих их уроки. Прохождение апостолов, и особенно Учителя, привлекает к себе заметное внимание, и многие пристраиваются за ними вслед. Некоторые ухмыляются, другие зовут Иуду Искариота. Но тот рядом с Учителем и даже не оборачивается.

   Выйдя из города, они направляются к дому, вблизи которого находится могила Гиллеля.

   «Какая наглость!»

   «Он безрассуден и дерзок!»

   «Он нас провоцирует».

   «Нечестивец!»

   «Скажи Ему это, Узиэль».

   «Я не стану оскверняться. Скажи Ему ты, Саул, ты ведь только ученик».

   «Нет. Скажем это Иуде. Пойду позову его».

    Молодой человек, названный Саулом, худощавый, бледный, одни глаза да рот, подходит к Иуде и говорит: «Пойди сюда. Тебя хотят видеть наши рабби».

   «Не пойду. Останусь там, где был. Оставьте меня».

   Молодой человек идет назад и докладывает об этом своим начальникам.

   Иисус тем временем в кругу Своих учеников благоговейно молится перед выбеленной известью гробницей Гиллеля.

   Законоучители тихо, как бессловесные змеи, приближаются и наблюдают; двое, бородатые и пожилые, дергают за одежду Иуду, который, включившись в молитву, оказался уже не под защитой других товарищей.

   «Да чего вы хотите, в конце концов? – спрашивает он тихо, но с досадой. – Что, и помолиться нельзя?»

   «Только одно слово. Потом оставим тебя в покое».

   Симон Зелот и Фаддей оборачиваются и шикают на этих шептунов. Иуда отходит на два или три шага и спрашивает: «Чего хотите?»

   Я не слышу, чтó ему шепчет на ухо самый пожилой. Но хорошо вижу реакцию Иуды, который резко отстраняется и говорит: «Нет. Оставьте меня в покое, желчные души. Я вас не знаю и знать больше не хочу».

   Кучка раввинов разражается издевательским смехом, доносится и угроза: «Смотри, что делаешь, глупый мальчишка!»

   «Сами за собой смотрите. Убирайтесь! Идите расскажите остальным. Всем остальным. Поняли? Обращайтесь к кому хотите. Только не ко мне, бесы вы эдакие!» – и отходит от них.

   Он проговорил это так громко, что апостолы удивленно обернулись. Иисус нет. Он не оборачивается даже на взрыв смеха и на их обещание: «Еще увидимся, Иуда Симонов! Еще увидимся!», раздающееся в этом тихом месте.

   Иуда возвращается на свое место, более того, отодвигает находившегося рядом с Иисусом Андрея и, словно стремясь под защиту и покров, берет край плаща Иисуса в свои руки.

   ⁸Тогда их гнев обрушивается на Иисуса. Они угрожающе выступают вперед и кричат: «Что делаешь здесь Ты, анафема Израиля? Вон! Не заставляй содрогаться кости Праведника, к которым Ты недостоин приближаться. Мы расскажем Гамалиилу и добьемся, чтобы Тебя наказали».

   Иисус поворачивается и начинает поочередно вглядываться в них.

   «Что Ты смотришь на нас так, одержимый?»

   «Чтобы получше познакомиться с вашими лицами и вашими сердцами. Поскольку не только Мой апостол с вами еще увидится, но и Я тоже. И хочу как следует с вами познакомиться, чтобы потом сразу узнать».

   «Ладно, увидел нас? Иди отсюда. Если бы Гамалиил был тут, он бы этого не позволил».

  «В прошлом году мы были с ним вместе…»

   «Это неправда, лжец!»

   «Спросите его, и он скажет вам, что это так, поскольку он человек честный. Я люблю и чту Гиллеля, уважаю и почитаю Гамалиила. Это два мужа, в которых, благодаря их справедливости и мудрости, обнаруживается истинная природа человека, напоминая, что человек создан по Божьему подобию».

   «А в нас не обнаруживается, да?» – перебивают эти бесноватые.

   «В вас она затуманена расчетливостью и ненавистью».

   «Послушайте Его! В чужом доме позволяет себе так рассуждать и оскорблять! Вон! Вон отсюда, совратитель лучших людей Израиля! Или мы возьмемся за камни. Здесь нет Рима, чтобы за Тебя заступаться, любитель интриговать с языческими недругами…»

   «За что вы Меня ненавидите? За что преследуете Меня? Кому-то из вас Я сделал добро, всем – оказывал уважение. Почему же вы тогда жестоки со Мной?» Иисус смирен, кроток, печален и дружелюбен. Он умоляет их полюбить Его.

   Они принимают это за слабость и испуг и бросаются в атаку. Летит первый камень и задевает Иакова Зеведеева. Тот стремительно отвечает, метнув его в нападавших, при этом все сплачиваются вокруг Иисуса. Но их двенадцать против примерно сотни. Второй камень попадает в ладонь Иисуса, который велит Своим не отвечать. Ладонь, пораненная на тыльной стороне, кровоточит. Кажется, будто она уже пробита гвоздем…

   ⁹Тогда Иисус перестает молиться. Он выпрямляется, вид Его внушителен, смотрит на них и, как молнией, поражает их Своим взглядом. Однако еще один камень заставляет кровоточить висок Иакова Алфеева. Иисусу приходится парализовать все их дальнейшие действия Своей властью, защищая апостолов, которые из послушания выносят удары камней, никак не реагируя. И когда те подлецы подчиняются воле Иисуса, Он – и Его величие становится пугающим – громовым голосом произносит:

   «Я ухожу. Но знайте, что за всё, что вы творите, Гиллель бы проклял вас. Я ухожу. Однако помните, что даже Красное море не остановило израильтян в их предначертанном Богом шествии. Всё сгладилось и расчистило путь идущему Богу. И со Мною то же самое. Как египтяне и филистимляне, амореи, хананеи и всякие иные народы не остановили победное шествие Израиля, так и вы, худшие, чем они, не остановите шествия и служения, совершаемого Мной: Израилем. Вспомните, чтó было воспето у колодца воды, дарованной Богом: „Излейся, о колодец, колодец, выкопанный вождями, расчищенный посохами предводителей народа вместе с Законодателем“[2]. Я – тот Колодец! Тот Колодец – Я! Выкопанный Небесами в ответ на все молитвы и правды истинных вождей и предводителей святого Народа, каковыми вы не являетесь. Нет. Вы не вожди. Ради вас Мессия не пришел бы никогда, потому что вы Его не заслуживаете. Ибо Его приход – это ваша погибель. Ибо Всевышний знает все помыслы людей, и знает их изначально, еще прежде, чем появился Каин, от которого вы происходите, и Авель, которому подобен Я; прежде чем был Ной, Мой прообраз, и Моисей, что первым использовал Мой символ; прежде чем был Валаам, что произнес пророчество о Звезде, и Исайя, и все пророки. Знает Бог и ваши замыслы, и приходит от них в ужас. Он всегда ужасался им так же, как всегда ликовал о праведниках, ради которых было справедливо послать Меня, и которые истинно – о, да! – истинно извлекли Меня из Небесных глубин, чтобы Я принес живую Воду и утолил жажду людей. Я – Источник той вечной Воды. Но вы не желаете пить. И умрете».

[2] Числ. 21:17–18.

   И Он медленно проходит посреди замерших законоучителей и их воспитанников и отправляется Своим путем, не спеша, торжественно, в изумленном молчании людей и всего вокруг.