29 ноября 1945.

   ¹Трапеза в гостеприимном доме окончена, и Иисус выходит вместе с Двенадцатью, учениками и старым хозяином дома. Они возвращаются к „большому источнику“. Но не останавливаются там, а продолжают путь по направлению к северу, всё время поднимаясь.

   Выбранная ими дорога, хотя довольно сильно идет в гору, удобна, поскольку это самая настоящая дорога, приспособленная также к повозкам и к езде верхом. В самом ее конце, на вершине холма, стоит массивный замок (или, может быть, крепость), поражающий своей уникальной формой. На первый взгляд это два строения, расположенные на разных уровнях, одно на несколько метров выше другого, так что заднее и на вид более воинственное возвышается над вторым, занимая господствующее положение и защищая его. Между одним и другим строениями – высокая и широкая стена, на которой есть приземистые прямоугольные башни, и всё-таки это единая конструкция, так как она обнесена одной крепостной оградой из крупных рýстовых камней, прямых или немного наклонных у основания, чтобы лучше удерживать ее тяжесть. Западную сторону я не вижу. Но северная и южная опускаются вниз отвесно, составляя единое целое с одиноко стоящей горой, которая с этих двух сторон обрывается в пропасть. Думаю, что и западная сторона в том же духе.

   Старый Вениамин из чувства легкой гордости, присущего всякому горожанину по отношению к своему городу, описывает замок Тетрарха, который, помимо того, что он замок, служит еще и защитой городу, и указывает на его красоту и мощь, его прочность, его удобства в виде цистерн и бассейнов, большого пространства, широкого обзора, положения и т. д.

   «Даже римляне считают его прекрасным. А уж они в этом понимают… – заключает старик. И прибавляет: – Я знаком с управляющим. Поэтому имею возможность войти туда. Я покажу вам самую широкую и красивую панораму Палестины».

   Иисус благосклонно слушает. Остальные слегка улыбаются: они-то видели столько панорам… Но старик так добр, что у них не хватает духу его разочаровывать, и они потакают ему в его желании показать Иисусу эти красоты.

   ²Они достигают вершины. Вид в самом деле хорош, даже с площадки, что перед окованными железом подъездными воротами. Но старик произносит: «Идите, идите сюда!.. Внутри еще красивее. Мы взойдем на самую высокую башню цитадели. Вот увидите…»

   И они ныряют в темный проход, выдолбленный в многометровой стене и ведущий к внутреннему двору, где их уже дожидается управляющий со своим семейством. Двое друзей здороваются, и старик раскрывает цель своего визита.

   «Рабби Израиля? Жаль, что Филипп отсутствует. Он желал Его повидать, так как молва дошла и досюда. Он любит настоящих рабби, потому что они единственные, кто отстаивал его права, а также чтобы досадить Антипе, который их не любит. Заходите, заходите!..» Мужчина, поначалу украдкой взглянув на Иисуса, затем решает удостоить Его поклоном, подобающим царю.

   Они проходят через еще один коридор, минуют второй двор и еще одну потайную железную дверь, ведущую в третий двор, за которым – глубокий ров и башенная ограда цитадели. Отовсюду показываются любопытные лица воинов и их денщиков. Они проникают в цитадель и затем по лесенке поднимаются на вал, а оттуда – на башню. В башню заходят только Иисус с управляющим, Вениамин и Двенадцать. Больше и не могло бы, поскольку они уже и так набились туда, как сельди в бочку. Остальные остаются на валу.

   Но какой вид открывается, когда Иисус и Его спутники выходят с башни на увенчивающую ее терраску и выглядывают из-за каменного парапета! Заглянув в пропасть, разверзающуюся с этой, западной и наиболее высокой, стороны крепости, можно увидеть у подножия горы всю Кесарию, и увидеть ее как следует, так как и она, в свою очередь, не плоская, а расположена на пологих склонах. За Кесарией целиком расстилается та плодородная равнина, что предшествует озеру Мерон. И она выглядит маленьким морем нежно-зеленого цвета с вкраплением светло-бирюзовых вод, сверкающих в этом зеленоватом просторе, словно лоскуты ясного неба. А дальше – туманные холмы, тут и там разбросанные на краю равнины, словно нагромождения темных изумрудов, испещренные серебром олив. И еще воздушные султаны или же плотные шары цветущих деревьев… А посмотришь на север и на восток – вот могучий Ливан, вот сверкающий на солнце своими жемчужными снегами Ермон и горы Итуреи; и в неожиданном ракурсе, теряясь в мечтательной дали, показывается долина Иордана, зажатая между холма­ми Тивериадского моря и горами Гавланитиды.

   «Красиво! Красиво! Очень красиво!» – восклицает Иисус восхищенно и как будто благословляет или хочет обнять эти прекрасные местности Своими распростертыми руками и улыбкой на лице. И отвечает апостолам, просящим тех или иных разъяснений, показывая места, где они побывали, точнее, те области и направления, где эти места находятся.

   «Но я не вижу самого Иордана», – говорит Варфоломей.

   «Не видишь, но он там, на просторе между двумя грядами гор. Сразу после той, что на западе, река. Мы туда спустимся, ведь Перея и Декаполис всё еще ждут своего Благовестника».

   ³Но Сам при этом, словно вопрошая воздух, оборачивается на долгий приглушенный стон, который уже не в первый раз тревожит Его слух. И смотрит на управляющего, как бы спрашивая, чтó там происходит.

   «Это одна из женщин замка. Одна из жен. Вот-вот родит ребенка. Первого и последнего, потому что ее муж умер в календы месяца Хаслев. Даже не знаю, выживет ли, поскольку женщина с тех пор, как стала вдовой, только и делает что изводит себя слезами. Это какое-то помрачение. Слышишь? У нее даже нет сил кричать… Понятное дело… Вдова в семнадцать лет… И так любили друг друга. Моя жена и теща ей говорят: „В сыне ты снова встретишь своего Товию“. Но это слова…»

   Они спускаются с башни и обходят крепостные валы, продолжая восхищаться и самим местом, и видами. Затем управляющий настойчиво предлагает посетителям напитки и фрукты, и они заходят в просторное помещение ближестоящего замка, куда слуги приносят то, что заказано.

   Стон раздается ближе и пронзительнее, и управляющий даже извиняется, что происходящее не позволяет его жене побыть рядом с Учителем. Но вслед за этим раздается крик, еще более страдальческий, чем стоны перед этим, и заставляет застыть в воздухе руки, подносившие ко рту фрукты или чаши.

   «Пойду посмотрю, что случилось», – говорит управляющий и выходит, в то время как через приоткрытую дверь еще громче доносится какофония криков и рыданий.

   ⁴Управляющий возвращается: «У нее умер только что родившийся ребенок… Какая мука! Она пытается его оживить своими убывающими силами… Но он уже не дышит. Почернел!.. – и, качая головой, заключает: – Бедная Дорка!»

   «Принеси Мне ребенка».

   «Он же мертв, Господин».

   «Принеси Мне ребенка, говорю, какой он есть. И скажи матери, пусть верит».

   Управляющий убегает. Возвращается: «Она не хочет. Говорит, что никому его не отдаст. Похоже, она сошла с ума. Говорит, что мы пытаемся его у нее отобрать».

   «Веди Меня к порогу ее комнаты. Чтобы она Меня увидела».

   «Но…»

   «Не важно! Если что, Я потом совершу обряд очищения…»

   Они быстро идут по темному коридору до какой-то закрытой двери. Иисус открывает ее сам, оставаясь на пороге напротив кровати, на которой почти бесплотное создание прижимает к своему сердцу маленькое существо, не подающее признаков жизни.

   «Мир тебе, Дорка. Посмотри на Меня. Не плачь. Я Спаситель. Дай Мне твоего малыша…»

   Не знаю, чтó она услышала в голосе Иисуса. Знаю, что бедолага, которая при первом на Него взгляде яростно прижала к себе новорожденного, теперь смотрит на Него, и ее измученный и безумный взор начинает наполняться светом пусть болезненной, но всё-таки надежды. Она уступает завернутое в тонкие пеленки существо супруге управляющего… и так и застывает: с протянутыми руками, с вытаращенными глазами, полными жизненной силы и веры, глухая ко всем мольбам свекрови, желавшей уложить ее на подушки.

    ⁵Иисус берет этот сверточек с полуостывшим тельцем и, держа младенца прямо под мышки, прикасается Своим ртом к его приоткрытым губкам и стоит согнувшись, так как маленькая головка запрокидывается назад. С силой дует в его бездыханную гортань… На мгновение Его губы остаются прижатыми к маленькому ротику, затем отрываются… и неподвижный воздух сотрясается от жалобного писка… второй раз, громче… третий… и наконец переходит в настоящий младенческий крик, головка начинает подрагивать, ручки и ножки – размахивать, и одновременно с этим долгим победным плачем новорожденного его безволосая головка и крошечное личико розовеют… И ему вторит крик мамы: «Сын мой! Моя любовь! Семя моего Товии! На сердце! На сердце к маме… чтобы она умерла счастливой…» – последнее она произносит шепотом, гаснущим во время поцелуя от закономерного упадка сил.

   «Она умирает!» – кричат женщины.

   «Нет. Заслуженно отправляется отдыхать. Когда проснется, скажите ей, чтобы назвала мальчика Иесá-Товия. Я снова увижусь с ней в Храме в день ее очищения. До свидания. Мир да пребудет со всеми вами».

   Он медленно прикрывает дверь и намеревается идти туда, где был, к Своим ученикам. Но они все тут: сгрудившись вместе, тронутые увиденным, восхищенно на Него смотрят.

   Все возвращаются во двор. Прощаются с потрясенным управляющим, который не переставая повторяет: «Как же расстроится Тетрарх, что его тут не было!», и начинают спускаться, чтобы вернуться в город.

   Иисус кладет руку на плечо старого Вениамина и говорит: «Я благодарю тебя за то, что ты нам показал, и за предоставленный повод к совершению чуда»…