14 ноября 1946

   Весь Ноб спит. Рассветает. Рассвет в спокойном зимнем свете изысканно окрашен в нереальные оттенки. Это не серебристо-зеленый свет летних рассветов, который так стремительно сменяется бледно золотистым и розовым и становится все ярче и ярче. Но сейчас желтовато-зеленый свет растворяется в очень слабом серо-голубом, являя его на востоке в небольшом низком полукруге над горизонтом: пятно, покрытое пеленой, почти гасящей его яркость, подобное бледному пламени серы, горящему за пеленой дыма. И оно с трудом распространяется по все еще серому небу, хотя оно ясное со своими звездами все еще глядящими на мир. С трудом отступает серость, освобождая место  для драгоценной тени бледного нефрита и для чистого кобальтово-голубого цвета Палестинского неба. Он кажется нерешительным и пугливым, как если бы он страдал от холода у восточной границы. И он продолжает там медлить со своим полукругом яркой серы слегка расширяющимся и сейчас выцветающим от бледно-зеленого до белого, покрытого касанием желтого, когда он затмевается внезапным розовым оттенком, освобождающим небо от последних покровов ночи и превращает его в ясный и драгоценный купол, окрашенный в сапфирный атлас, и на отдаленном горизонте зажигается огонь, как если бы обрушилась стена и показался пылающий горн. Но огонь ли это или рубин, освещенный скрытым огнем? Нет. Это восходящее солнце, Вот оно. Как только оно поднимается из-за дуги горизонта, оно готово окрасить белое кучерявое облако в кораллово-розовый цвет, и превратить капли росы на верхушках многолетних растений в бриллианты. Высокий дуб в конце селения покрылся вуалью алмазов на своих бронзовых листьях смотрящих на восток. Они выглядят как звезды, сверкающие среди ветвей гигантского дерева, чья вершина возносится в голубое небо.

   Возможно, в течение ночи некоторые звезды сошли слишком низко над селением, чтобы шептать небесные тайны жителям Ноба, или, возможно, чтобы утешить своим чистым светом лишенного сна Человека, Который молча ходит наверху, на террасе Иоанна. Потому что только Иисус во всем уснувшем городе Нобе бодрствует и медленно ходит взад и вперед по террасе маленького дома со сложенными руками, плотно закутавшись в Свою широкую мантию, покрывающую Его голову подобно капюшону, чтобы защитить от холода. Каждый раз, достигая конца террасы, Он выглядывает над парапетом, чтобы посмотреть на улицу, проходящую через центр города. Улица еще в полутьме, пуста и молчалива. Затем Он продолжает медленно и молча ходить взад и вперед,  большее время с опущенной головой, задумчивый, иногда глядя на небо, которое со смутными оттенками рассвета начинает проясняться, или Своим взглядом следует за шумным полетом ранних воробьев, разбуженных дневным светом, покидающих гостеприимную черепицу близлежащей крыши, слетаясь вниз, чтобы поклевать что-то у подножия старой яблони Иоанна. Затем, увидев Иисуса,  они вновь улетают чирикая от страха, и, таким образом, пробуждая тут и там других маленьких птичек в их гнездах.

    2. Из загона слышится блеяние овцы и замирает, дрожа в воздухе. С улицы слышится поспешное шарканье ног. Иисус высовывается, чтобы посмотреть. Затем Он сбегает по лестнице, входит в темную кухню, закрыв за Собою дверь.

   Шаги приближаются, они слышны на полоске огорода у дома, их шум стихает перед дверью кухни; рука нащупывает замок, она чувствует, что ключа нет, поднимает защелку, которая может быть сдвинута как снаружи, так и изнутри, и в то же время голос произносит: «Тут уже есть кто-нибудь?» Рука осторожно открывает дверь, не позволяя ей заскрипеть. В проеме двери появляется голова Иуды из Кериофа… Он всматривается… Смоляная тьма. Холод. Молчание.

   «Они забыли закрыть дверь… и все же… Я думаю, она была закрыта… Во всяком случае, это не имеет значения!… Воры не грабят бедняков. А здесь нет никого более бедного, чем мы… Э!… Но позвольте нам надеяться на то… что это не всегда будет так. Где эта проклятая трутница?… Я не могу найти ее… Если бы мне удалось зажечь огонь… потому что я опоздал, да, слишком опоздал… Но где она может быть? Слишком много людей пользуется ею. На полке для мантий? Нет… На столе? Нет… На скамьях? Нет…Эта изъеденная червями дверь скрипит, когда вы открываете ее… Изъеденное червями дерево… ржавые петли… Здесь все старое, заплесневелое, ужасное. Ах! Бедный Иуда! Ее здесь нет… Мне нужно войти в комнату старика…»

   Пока говорит, он все время шарит рукой в непроницаемой тьме осторожно, как вор или ночная птица, избегающая препятствий, которые могли бы создать шум… 3. Он натыкается на тело и издает слабый крик страха.

   «Не бойся, это Я. И трутница у Меня в руке. Вот она. Зажги огонь», — спокойно говорит Иисус.

   «Ты, Учитель? Что Ты делаешь здесь,  темноте, в таком холоде… Здесь сегодня, конечно, будет много больных людей, после Субботы и двух влажных дней, но они не придут сюда в такую рань. Они едва ли вышли сейчас из ближайших деревень, потому что только сейчас они увидят, что сегодня не будет дождя. Ветер за ночь уже высушил дороги».

   «Я знаю. Но зажги светильник.  Разговоры во тьме не для честных людей, это обычай воров, лжецов, распутников и убийц. Соучастники злых дел любят тьму. Я не соучастник никому».

   «И я также, Учитель. Я хотел разжечь хороший огонь. Итак, я первым занялся этим… Что Ты сказал, Учитель? Ты бормотал сквозь губы, и я не понял».

   «Так зажги его».

   «Ах!… Я видел, что будет ясный день. Но холодно. Им всем будет приятно найти яркий огонь… Ты встал, потому что услышал, как я суечусь или из-за старика, который… У него до сих пор боли?… Вот и он! Наконец-то! Трут и огниво, кажется, отсырели, и не дают искры… Они промокли…»

   4. Маленькое пламя поднимается от фитиля лампы. Одно только маленькое дрожащее маленькое пламя… но достаточное чтобы видеть два лица: бледное лицо Иисуса, смуглое бесстрашное лицо Иуды.

   «Сейчас я разожгу огонь… Ты бледен как смерть. Ты не спал! Из-за этого старика! Ты слишком добр».

   «Это правда. Я слишком добр. Ко всем. Также и к тем, кто не заслуживает этого. Но старик заслуживает этого. Он честный человек с верным сердцем. Однако Я наблюдал не за ним, но за кем-то еще. Это верно, что коробка с трутом и огнивом отсырели, но не от того, что перевернулась чашка, или случайно разлилась другая жидкость, но потому что Мои слезы капали на них. Это правда. Будет ясный день, но холодный и ветер высушил дороги, а на рассвете выпадет роса. Коснись Моей мантии. Она влажная от этого… Затем настанет рассвет являя ясное небо, придет свет, чтобы явить пустое место, взойдет солнце, чтобы заставить капли росы сиять на листьях и слезы на ресницах. Действительно, сегодня здесь будет много больных людей, но Я ждал не их. Я ждал тебя. Я всю ночь бодрствовал ради тебя. И так как Я не мог оставаться здесь ожидая тебя, Я поднялся на террасу, обращая Мой зов к ветру, являя Свою печаль звездам, мои слезы утренней заре. Не старый больной человек, но беспутный молодой ученик, который избегает  Учителя, апостол Божий, который предпочитает клоаку Небесам и ложь Истине, заставил Меня стоять всю ночь, ожидая тебя. А когда Я услышал твои шаги, то сошел сюда… вновь ожидая тебя. Не ради твоей личность, которая сейчас рядом со Мной блуждает как вор по темной кухне, но ради твоих чувств… Я ожидал слова… А ты не сказал его, когда нащупал, что перед тобой стою Я. Разве тот, кому ты продал свой дух, не сообщил тебе, что Мне все известно? Нет, конечно!  Он бы не предостерег тебя и не подсказал бы тебе единственное слово, которое ты мог бы, которое ты должен был сказать, если бы ты был праведным человеком. Но он внушает ложь, а не просьбу, бесполезную ложь, которая даже еще более оскорбительна, чем твое ночное бегство. Он внушает эти слова ухмыляясь, радуясь, что заставил тебя опуститься еще на одну ступень и тому, что он причинил Мне еще одну печаль. Это верно. Придут многие больные люди. Но тот, кто наиболее серьезно болен, не придет к своему Врачу. И Врач Сам заболел с горя из-за этого пациента, который не желает выздороветь. Это верно. Все верно. Также, что Я прошептал слово, которое ты не понял. После чего Я сказал тебе, можешь ли ты догадаться о нем?»

   Иисус говорил вполголоса, но так резко и скорбно, и в то же самое время так сурово, что Иуда, который при первых словах улыбался, стоя прямо, нагло, очень близко к Иисусу, медленно отодвинулся и съежился, как если бы каждое слово было ударом, тогда как Иисус все более и более выпрямлялся, поистине Судья и поистине трагичный в Своем скорбном облике.

   Иуда, сейчас оказавшийся зажатым между квашней и углом кухни, шепчет: «Ну… я не знаю…»

   «Нет? Хорошо, Я скажу тебе, потому, что Я не боюсь говорить то, что истинно. Лжец! Вот что Я сказал. И если мы можем мириться с лгущим ребенком, потому что он еще не знает значения лжи, и мы учим его больше не лгать, то мы не можем терпеть лжи в мужчине, в апостоле, потому что в ученике самой Истины она отвратительна, абсолютно отвратительна. Вот почему Я ждал тебя всю ночь и плакал, и Мои слезы смочили стол, на котором была трутница, Я плакал, пока бодрствовал и звал тебя всей Моей душой в звездной ночи, вот почему Я покрыт росой как жених в Песни Песней. Но Моя голова тщетно покрыта росой и кудри Мои каплями ночи,  тщетно Я стучусь в дверь твоей души говоря: “Открой Мне дверь, потому что Я люблю тебя, хотя ты не безупречен”. Нет, это именно потому, что она запятнана, Я хочу войти и очистить ее. Это потому, что она больна, Я хочу войти и исцелить ее. Будь осторожен, Иуда! Смотри, чтобы Жених не ушел навеки, и тогда ты не сможешь больше найти Его… 5. Иуда, ты не говоришь?…»

   «Уже поздно сейчас говорить! Ты сказал это: я отвратителен Тебе. Отошли меня прочь…»

   «Нет. Прокаженные тоже вызывают у Меня отвращение. Но Мне их жаль. И если они зовут Меня, Я спешу пойти к ним и очистить их. Ты не желаешь быть очищенным?»

   «Уже поздно… и бесполезно. Я не способен быть святым. Я говорю Тебе: отошли меня прочь».

   «Я не один из твоих фарисейских друзей, которые утверждают, что бесчисленные вещи нечисты, и остерегаются их или жестко гонят их, тогда как они могли бы очистить их милосердием. Я Спаситель и Я никого не прогоняю…»

   Продолжительное молчание. Иуда в своем углу. Иисус прислонил Свою спину к столу и, кажется, отдыхает на нем, таким усталым и страдающим Он выглядит… Иуда поднимает свою голову Он смотрит на Него нерешительно и шепчет: «А если я покину Тебя, что бы Ты делал?»

   «Ничего. Я, молясь о тебе, уважал бы твою волю. Но в свою очередь Я говорю тебе, что даже если ты покинешь Меня, сейчас уже слишком поздно».

   «Для чего, Учитель?»

   «Для чего? Ты знаешь так же как Я… Сейчас разожги огонь. Я слышу шаги наверху. Давай скроем постыдное событие здесь, между нами. Что касается других, то мы долго не засыпали… и желание тепла привело нас обоих сюда… Отче Мой!…»

   И пока Иуда разжигает пламя около вязанок уже положенных в очаг и дует чтобы несколько легких стружек мог охватить огонь, Иисус поднимает руки над Своей головой и затем прижимает их к Своим глазам.