22 декабря 1946

   Известие о смерти Лазаря, должно быть, произвело такой же эффект, как палка, засунутая в пчелиный улей и разворошившая его. Все В Иерусалиме говорят об этом. Знать, купцы, простые люди, бедняки, горожане, люди из соседней страны, иностранцы, которые здесь проездом, но хорошо знакомы с этим городом, путешественники, которые оказались здесь в первый раз и спрашивают, кто этот человек, чья смерть стала причиной такого большого возбуждения, римляне, легионеры, члены городской администрации,  левиты и священники, которые постоянно собираются, а затем расходятся, бегают взад и вперед… Небольшие группы людей обсуждают случившееся в различных словах и выражениях. Некоторые произносят слова похвалы, некоторые плачут, некоторые чувствуют себя более бедными, чем обычно, потому что их благодетель умер, некоторые стонут: «у меня больше никогда не будет такого хозяина», некоторые упоминают о его заслугах, некоторые описывают его богатство и родню, службу и должности его отца и красоту и богатства его матери, и ее «царское» рождение; некоторые же, напротив, вспоминают семейные события, над которыми следует задергивать завесу доброты, особенно если в них был вовлечен умерший, страдавший от них…

   Небольшие группы людей выступают с самыми невероятными новостями о причинах смерти Лазаря, о месте его погребения, об отсутствии Христа в доме Его великого друга и защитника именно в этих обстоятельствах. Преобладающих мнений два: одно состоит в то, что все это произошло, нет, было вызвано недоброжелательным отношением иудеев, членов Синедриона, фарисеев и им подобных к Учителю; второе, что Учитель, столкнувшись с действительно смертельной болезнью, украдкой бежал, так как Его обман не мог быть успешным в этом случае. Даже не будучи особо проницательным можно понять происхождение последнего мнения, огорчающего многих и заставляющего их резко возражать: «Ты тоже фарисей? Если да, то берегись, потому что Святой не может быть проклинаем в нашем присутствии! Вы гнусные змеи, рожденные гиенами, совокупившимися с Левиафаном! Кто платит вам за проклятия в адрес Мессии?» Склоки, оскорбления, также несколько ударов, колкие грубые высказывания по адресу богато одетых фарисеев и книжников, которые проходят мимо, строя из себя богов, не удостаивая своего взгляда простых людей, чьи крики в их пользу или против них, во славу или против Мессии раздаются на улицах. И как много обвинений!

  «Этот человек говорит, что Иисус ложный Учитель! Он, конечно, приобрел влияние благодаря деньгам, которые Он получил от этих змей, которые только что прошли мимо!»

   «За счет их денег? За счет наших, ты должен сказать! Нас надули ради таких благородных целей! Но где он! Я хочу узнать, не из тех ли он, которые пришли вчера, чтобы сказать мне…»

   «Он сбежал. Но благословен Бог. Мы должны объединиться и предпринять действия. Они слишком обнаглели».

   Другая беседа: «Я слышал тебя, и я знаю тебя. Я буду рассказывать заинтересованным людям то, что ты сказал о Высшем Суде!»

   «Я принадлежу Христу, и работорговец демона не причинит мне никакого вреда. Если хочешь, можешь рассказать об этом Анне и Кайафе, и пусть это поможет им стать более честными».

   И далее: «Я? Ты говоришь, что я клятвопреступник, богохульник, потому что я следую живому Богу? Вы являетесь клятвопреступниками и богохульниками, поскольку вы оскорбляете и преследуете Его. Я знаю, кто ты,  Я видел вас и слышал вас. Ты подкупленный информатор. Иди! Вот тебе!…» — и при этом он начинает наносить оплеухи по ушам иудея, чье костлявое зеленоватое лицо краснеет.

  «Комелий, Симон, смотрите! Они запугивают меня», — говорит другой, чуть подальше, обращаясь к группе членов Синедриона.

   «Терпи это с верой и не оскверняй своих рук и губ в канун Субботы», — отвечает один из мужчин, к которым обращались, даже не оборачиваясь, чтобы посмотреть на неудачливого человека, которому группа простых людей отмеривала суровое правосудие…

   Женщины кричат и зовут своих мужей, которых они умоляют не идти на компромисс.

   Патрульные легионеры ходят повсюду, разгоняя толпу своими копьями и угрожая арестами и наказаниями.

   Смерть Лазаря, главное событие, явилось отправной точкой перехода к вторичным событиям, дав выход долго длящемуся напряжению в сердцах…

  Члены Синедриона, старейшины, книжники, саддукеи, влиятельные иудеи ходят втихомолку, безразлично, как если бы все эти всплески мелочной злости, или личной мести, нервозности, не были укоренены в них. И с течением времени возбуждение и волнение возрастают все больше и больше.

   «Послушайте, эти люди здесь говорят, что Христос не может исцелять больных. Я была прокаженной, а сейчас я здорова. Вы знаете, кто они? Я родом не из Иерусалима, но я никогда не видела их среди учеников Христа за эти последние два года».

   «Эти люди? Позвольте мне взглянуть на того, в середине. Ах, ты, подлец и вор! Ты в прошлом месяце пришел ко мне, чтобы предложить мне деньги во имя Христа, сказав, что Он нанимает людей, чтобы захватить Палестину. И теперь ты говоришь… Но почему вы позволили ему убежать?»

   «Вы видали это? Какие они злонамеренные!  И они почти поймали меня! Мой тесть был прав! Вот старейшина Иосиф с Иоанном и Иешуа. Давайте пойдем и спросим у них, правда ли, что Учитель желает собрать армию. Они праведны и они знают». Все бросаются к трем членам Синедриона и задают свой вопрос.

   «Идите домой, мужи. Кто-то грешит и творит вредные дела на улицах. Не спорьте. Не поддавайтесь страху. Займитесь своими делами и заботьтесь о ваших семьях. Не слушайте агитаторов или мечтателей и не позволяйте вводить себя в заблуждение. Учитель является учителем, а не воином Вы знаете Его. И Он говорит то, что думает. Он бы не послал другого человека, чтобы просить вас следовать за Ним в качестве воинов, если бы желал, чтобы вы ими были. Не причиняйте какого-либо вреда Ему, самим себе и нашему Отечеству. Домой, мужи! Домой! Не позволяйте, чтобы то, что уже является несчастьем, — смерть праведного человека, —  превратилось бы в серию несчастий. Возвращайтесь в свои дома и молитесь за Лазаря, который был щедрым ко всем», — говорит Иосиф Аримафейский, который, должно быть, любим и которого слушаются люди, знающие его как праведного человека.

   Иоанн (человек который был ревнивцем) также говорит: «Он мирный, а не воинственный человек. Не слушайте ложных учеников. Вспомните, как отличались от Него другие, говорившие, что они были “мессиями”. Вспомните и задумайтесь, и ваше чувство справедливости подскажет вам, что  эти подстрекательства к насилию не могут исходить от Него! Идите домой! Вернитесь к своим плачущим женам и к вашим испуганным детям. Сказано: “Горе тем, кто жестоки и тем, кто разжигает ссоры”».

   Группа плачущих женщин подходит к трем членам Синедриона и одна из них говорит: «Книжники угрожали моему мужу. Я боюсь! Иосиф, пожалуйста, поговори с ними».

  «Да. Я поговорю. Но пусть твой муж молчит. Вы думаете, что помогаете Учителю посредством этих волнений и чествуете умершего человека? Вы не правы. Вы вредите им обоим», — отвечает Иосиф 3. и оставляет их, чтобы пойти навстречу Никодиму, который подходит по одной из улиц в сопровождении слуг, и говорит ему: «Я не надеялся встретить тебя, Никодим. Я сам не знаю, как я управлюсь. Слуга Лазаря пришел ко мне в конце четвертой стражи, чтобы сообщить мне о печальном событии».

   «Ко мне он пришел позже. Я сразу же вышел. Ты не знаешь, в Вифании ли Учитель?»

   «Нет. Его там нет. Мой управляющий из Безетты был там в третьем часу и сказал мне, что Учителя там не было».

   «Я не понимаю, почему… чудеса для всех, но не для него!» — восклицает Иоанн.

   «Возможно потому, что Он даровал этому семейству более чем чудесное исцеление: Он искупил Марию и даровал мир и честь…» — говорит Иосиф.

   «Мир и честь! От добрых людей добрым людям. Потому что многие… Три дня тому назад Хелкия и многие другие были там… и они не были почтительны. Мария выгнала их. Они были в ярости, когда рассказывали мне, и я просто позволил им говорить, что им хочется, так как не хотел раскрывать перед ними свое сердце…» — говорит Иешуа.

   «Собираются ли они теперь придти на погребение?» — спрашивает Никодим.

   «Им было сообщено, и они собрались в Храме, чтобы принять решение. О! Их слуги были очень заняты этим утром, бегая взад и вперед!»

   «Почему такая спешка с погребением? Сразу после шестого часа!…»

   «Потому что тело Лазаря уже разлагалось, когда он умер. Мой управляющий рассказал мне, что хотя в комнатах горели смолы, и мертвое тело было в изобилии умащено благовониями, трупный запах чувствовался уже у крыльца дома. Во всяком случае, Суббота начинается на закате. Не было возможности поступить иначе».

   «Ты говоришь, что они провели встречу в Храме. Почему?»

   «Ну… на самом деле собрание уже было созвано, чтобы обсудить случай с  Лазарем. Они хотели объявить, что он был прокаженным…» — говорит Иешуа.

   «Конечно, нет. Он бы первым стал жить в изоляции в соответствии с Законом», — говорит Иосиф, защищая Лазаря. И добавляет: «Я говорил с его врачом. Он исключает это без всякой возможности сомнения. Он был поражен гнилостным разложением».

   «Так что же они обсуждали, поскольку Лазарь был уже мертв?» — спрашивает Никодим.

   «Пойти ли им на погребение после того, как Мария выгнала их. Некоторые хотели пойти, другие были против этого. Те, кто желали пойти, были в большинстве, и указывали на три причины. Чтобы посмотреть будет ли там Учитель, с первой причиной были согласны все. Чтобы посмотреть, не сотворит ли Он чуда, и это было второй причиной. Третья причина: воспоминание о словах, сказанных недавно Учителем нескольким книжникам на Иордане близ Иерихона», — вновь объясняет Иешуа.

   «Чудо! Какое чудо, если он уже умер?» — спрашивает Иоанн, пожимая плечами, и заключает: «Обычные… искатели невозможного!»

   «Учитель воскрешал других людей после их смерти», — замечает Иосиф.

   «Это правда.  Но если бы Он хотел, чтобы он жил, Он бы не позволил Ему умереть. Причина, указанная тобой прежде, истинна. Им уже многое было дано».

   «Да. Но Узиэль и Садок вспомнили о вызове, который был брошен много месяцев тому назад. Христос сказал, что Он представит доказательство, что Он может воссоздать даже разложившееся тело. И Лазарь именно таков. И книжник Садок, тоже говорит, что у Иордана, Ребе самопроизвольно сказал ему, что в новолуние он увидит половину этого задания исполненным. То есть: разложившегося человека, который возродится, без дальнейшего разложения или болезни. И их мнение возобладало. Если это произойдет, то потому, что Учитель там. И если это произойдет, то не будет больше сомнений о Нем».

   «Если только это не окажется губительным…» — шепчет Иосиф.

   «Губительным? Почему? Книжники и фарисеи убедятся…»

  «О! Иоанн! Разве ты чужак, что говоришь такое? Разве ты не знаешь своих сограждан? Побуждала ли их когда-либо истина стать святыми? Разве для тебя ничего не значит, что никакого приглашения на собрание не было прислано в мой дом?»

   «Его не прислали и в мой. Они подозревают нас и часто собираются  без нас», — говорит Никодим. Затем спрашивает: «Гамалиил был там?»

   «Его сын там был. Он пришел вместо своего отца, который нездоров и находится в Гамале в Иудее.

   «А что сказал Симон?»

   «Ничего. Вообще ничего. Он слушал. Затем он ушел. Не так давно он прошел с несколькими учениками своего отца, направляясь к Вифании.

   Они уже почти у ворот, ведущих на дорогу к Вифании. И Иоанн восклицает: «Смотрите! В город входят дополнительные войска. Почему? И они останавливают тех, кто выходит из города».

   «В городе волнение…»

   «Но оно не очень сильное…»

   Он достигли ворот и остановились, как и все остальные.

   «В чем причина этого, солдат? Я хорошо известен всем в Антонии, и ты не можешь сказать обо мне плохое. Я уважаю вас и ваши законы», — говорит Иосиф Аримафейский.

  «Это приказ центуриона. Командир собирается войти в город, и мы хотим знать, кто выходит из ворот, особенно из тех, которые открываются в сторону дороги на Иерихон. Мы знаем тебя. Но нам также известны чувства иудеев к нам. Ты и те, кто с тобой, можете продолжать свой путь. И если ты имеешь влияние на народ, то скажи им, что для них будет лучше быть спокойными. Понтий не любит менять свои привычки из-за субъектов, причиняющих ему беспокойства… и он может быть слишком суровым. Один искренний совет тебе, поскольку ты сам искренен». Они проходят в ворота.

   «Ты это слышал? Я предвижу трудные дни… Это необходимо советовать не народу, а другим…» — говорит Иосиф.

   Дорога на Вифанию все забита людьми, идущими в одном и том же направлении: в Вифанию. Все они идут на погребение. Можно видеть членов Синедриона и фарисеев, перемешавшихся с саддукеями и книжниками, с крестьянами, слугами, с управляющими различных домов и имений, которыми Лазарь владеет в городе и в стране, и чем более приближается Вифания, тем больше людей вливается на главную дорогу с тропинок и других боковых дорог. Вот и Вифания. Вифания оплакивает своего великого гражданина. Все жители, надев свои лучшие одежды, уже покинули свои дома, которые заперты, как если бы в них никто не жил. Но они еще не в доме умершего человека. Любопытство удерживает их у ворот и на обочинах дороги. Они рассматривают людей, которые были приглашены, когда они проходят мимо них, они упоминают их имена и обмениваются впечатлениями»

   «Вот Нафанаил бен Фаба. О! Старый  Матфий, родственник Иакова! Сын Анны! Он там с  Дорой, Калласцебоной и Архелаем. О! Как успели придти эти галилеяне? Они все здесь. Посмотри: Эли, Йоханнан, Ишмаэль, Урия, Иоаким, Илия, Иосиф… Старый Анания вместе с Садоком, саддукеи Захария и Йоханнан. Вот и Симон Гамалиила. Он один. Ребе здесь нет. Вот Хелкия с Наумом, Феликс, книжник Анна, Захария, Ионафан бен Уриэль! Саул с Елеазаром, Трифон и Иоазар. Эти последние мелкие мошенники! Другой сын Анны. Самый младший. Он разговаривает с Симоном Камитом. Филипп с Иоанном Антипатридом. Александр, Исаак и Иона из Бабаона. Садок, Иуда, потомок Асидеев, последний, я думаю, из этого рода. Вот управляющие различных зданий Я не вижу кого-нибудь из верных друзей. Как много людей!»

  Действительно! Сколько людей! Они все высокомерны, некоторые с выражением подобающим случаю, некоторые с признаками истинной печали на их лицах. Всех их проглатывают широко раскрытые ворота, и я вижу проходящих мимо всех являющих последовательные стадии дружеского или враждебного отношения к Учителю. Все, за исключением Гамалиила и Симона, члены Синедриона. Я вижу также других людей, которых я прежде никогда не видела, или кого я, возможно, видела, не зная их имен, спорящими вокруг Иисуса… Раввины проходят со своими учениками, а книжники идут плотной группой. Мимо проходят иудеи, тогда как я слышу перечисление их богатств…  Сад полон людей, которые после того как пошли и выразили свое сочувствие сестрам, — которые, возможно, согласно местному обычаю сидят под портиком, и поэтому находятся вне дома, —  возвращаются и рассредоточиваются в саду в непрерывном смешении цветов и приветственных поклонов.

   Марта и Мария измучены. Они держат друг друга за руки как две маленькие девочки, испуганные печальной брешью в их семье, пустотой своих дней сейчас, когда они больше не заполнены заботой о Лазаре. Они слышат слова визитеров, плачут с истинными друзьями, с верными подчиненными, кланяются ледяной навязчивости непреклонных членов Синедриона, которые пришли, скорее, чтобы привлечь внимание к самим себе, нежели чтобы почтить умершего человека, и хотя они связаны необходимостью повторения одного и того же сотни раз, они отвечают тем, кто спрашивает их о последних минутах Лазаря.

  Иосиф, Никодим, самые преданные друзья находятся рядом с ними, сказав только несколько слов, но их дружба утешает сестер больше, чем любые слова.

  Хелкия возвращается с наиболее непримиримыми членами Синедриона, с которыми он говорил долгое время и спрашивает (у сестер): «Мы можем увидеть мертвое тело?»

  Марта горестно трет лоб рукой и спрашивает: «Разве когда-либо подобное делалось в Израиле? Оно всегда приготовлялось…» – и слезы медленно стекают из ее глаз.

  «Верно, это не согласно с обычаем. Но мы этого хотим. Более верные друзья вправе, конечно, увидеть своих друзей в последний раз».

   «Мы также, как его сестры, должны были бы иметь право видеть его. Но необходимо было немедленно набальзамировать его… И когда мы вернулись в комнату Лазаря, то увидели только форму его тела, обернутого льняными пеленами…»

   «Вы должны были дать четкие инструкции. Не могли бы вы удалить судариум с его лица? Вы не можете сейчас удалить его?»

   «О! оно уже разложилось… и уже настало время погребения…»

   Иосиф вступает в беседу:  «Хелкия, я думаю, что мы… из чрезмерности любви, становимся причиной печали. Давайте оставим сестер в покое…»

  Симон, сын Гамалиила, выходит вперед, чтобы не дать Хелкии ответить: «Мой отец приедет, как только он будет в состоянии. Я представляю его. Он высоко ценил Лазаря, и я также».

   Марта отвечает с поклоном: «Пусть уважение ребе к нашему брату будет вознаграждено Богом».

   Так как сын Гамалиила встал перед сестрами, Хелкия отошел в сторону, более не настаивая, и обсуждая этот вопрос с остальными, указывающими ему: «Разве ты не чувствуешь зловония? Ты хочешь сомневаться в этом? Во всяком случае посмотрим, замуруют ли они гробницу. Невозможно жить без воздуха».

   К сестрам подходит другая группа фарисеев. Почти все они из Галилеи. Приняв их дань уважения, Марта не смогла удержаться и не выразить своего удивления их присутствием.

   Женщина, Синедрион заседает для принятия решений по вопросам большой важности и мы находимся в городе с этой целью», — объясняет Симон из Капернаума, и смотрит на Марию, о чьем обращении он, конечно, помнит. Но он просто смотрит на нее.

   Затем к сестрам подходит Йоханнан вместе с Дорой, сыном Доры, и с Ишмаэлем, Ананией, Садоком и другими, которых я не знаю. Их змеиные лица выражают их намерения прежде их слов. Но для того, чтобы нанести удар, они ждут, пока Иосиф уходит вместе с Никодимом, чтобы поговорить с тремя иудеями. Старый Анания своим кудахчущим голосом дряхлого старика наносит этот удар: «Как ты думаешь Мария, твой Учитель единственный отсутствующий среди многих друзей твоего брата? Странная дружба! Так много любви, пока Лазарь был здоров! И так много безразличия, когда нужно было любить его! Все получали от Него чудеса. Но здесь не произошло чуда. Что ты скажешь, женщина, об этой ситуации? Он горько обманул вас, этот красивый галилейский Ребе, э-э! Разве ты не говорила, что Он сказал вам, чтобы вы надеялись за пределами того, на что еще можно надеяться? Значит ли это, что ты не надеялась, или что бесполезно надеяться на Него? Вы говорили, что надеялись на Жизнь. Конечно! Он говорит, что Он есть “Жизнь”, э-э! Но там ваш мертвый брат. А там уже открыт вход в гробницу. Но Ребе здесь нет. Э-э! Э-э!

   «Он может даровать смерть, а не жизнь», — говорит Дора с насмешкой.

   Марта опускает голову, закрывает лицо руками и плачет. Такова реальная ситуация. Ее надежда была горько обманута. Ребе здесь нет. Он даже не пришел, чтобы утешить их. И сейчас Он мог бы быть здесь. Марта плачет. Она может только плакать.

   Мария тоже плачет. Она также столкнулась с фактами. Она верила, она надеялась за пределами того, что заслуживает доверия… но ничего не произошло и слуги уже размуровывают вход в гробницу, потому что солнце уже начало клониться к закату, а зимой оно садится рано, и сегодня пятница и все должно быть сделано во время, чтобы гостям не пришлось нарушить закон Субботы, которая скоро начнется. Она так сильно надеялась, всегда, она надеялась слишком сильно. Она сосредоточила свои энергии в этой надежде. И она разочарована.

   Анания настаивает: «Ты не отвечаешь мне? Теперь вы не убедились, что Он является самозванцем, который использовал вас и насмеялся нал вами? Бедные женщины!» и он качает своей головой среди своих друзей, которые подражают ему и тоже говорят: «Бедные женщины!»

   Максимин подходит к ним и говорит: «Уже время. Отдайте приказ. Вы должны приказать это.

   Марта рухнула на пол, ей помогают и уносят ее среди криков слуг, которые поняли, что пришло время положить их хозяина в гробницу и нараспев произносят свои горестные стенания.

  Мария конвульсивно заламывает свои руки. Она умоляет: «Чуточку подольше! Чуть подольше!» И посылает слуг на дорогу к Ен-шемеш и к источнику, на каждую дорогу. Слуг на лошадях. Чтобы узнать, не идет ли Он…

   «Ты все еще надеешься, несчастная горемыка? Как еще можно убедить тебя, что Он предал и разочаровал тебя? Он ненавидит вас и глумится над вами…»

  Это уж слишком! С лицом мокрым от слез, измученная, но по-прежнему верная, в полукруге образованном гостями, собравшимися, чтобы увидеть вынос тела, Мария заявляет: «Если Иисус из Назарета поступил так, то это сделано во благо, и велика Его любовь ко всем нам в Вифании. Все делается во славу Божию и Его Самого! Он сказал, что это послужит прославлению Господа, потому что власть Его Слова засияет полностью. Исполни приказ, Максимин. Гробница не является препятствием для власти Божьей…»

   Выразив свою точку зрения на ситуацию, она идет, поддерживаемая Наоми, подошедшей к ней, и повелительным жестом начинает церемонию погребения… Труп, обернутый в льняные пелены, выносится из дома и пересекает сад между двумя изгородями, образованными толпой, среди возгласов печали и скорби. Мария хотела бы следовать за телом, но идет пошатываясь. Она поспела за толпой, когда все были уже у гробницы, И она поспела вовремя, чтобы увидеть, как длинное неподвижное тело исчезает во тьме гробницы, где красноватый свет факелов, высоко поднятых слугами, освещают ступеньки для спускающихся в нее вместе с трупом. Гробница Лазаря на самом деле довольно углублена в землю, возможно, это сделано так, чтобы воспользоваться пластами подземных пород.

   Мария издает крик… Это пытка… Она кричит… И вместе с именем своего брата она произносит также имя Иисуса. Она выглядит так, как если бы ей разрывали сердце. Она упоминает только эти два имени и повторяет их до тех пор, пока тяжелый стук камня, заградившего вход в гробницу, сообщает ей, что Лазарь больше уже не на Земле, и даже не в своем теле. Затем она, потрясенная, теряет сознание. Она падает на руки поддерживающих ее и погружаясь в глубокий обморок она вновь продолжает шептать: «Иисус! Иисус!» Ее уносят.

  Максимин остался, чтобы отпустить гостей и поблагодарить их от имени всех родственников. Он остался, чтобы выслушать всех говорящих, что они будут приходить каждый день, чтобы выразить свое сочувствие…

   Расходятся медленно. Последними уходят Иосиф, Никодим, Елеазар, Иоанн, Иоаким, Иешуа И у ворот они находят Садока с Уриэлем, злобно смеющихся со словами: «Его вызов! И мы боялись его!»

   «О! Он действительно умер. Как он вонял, несмотря на ароматические эссенции! В этом больше нет сомнений! Не было нужды удалять судариум. Я думаю, что он уже упал». Они счастливы.

   Иосиф смотрит на них. Его взгляд так суров, что немедленно обрывает их слова и смех. Все спешат возвратиться, чтобы быть в городе до того, как закончится закат.