ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
547. В Иерусалиме и в Храме после воскресения Лазаря
27 декабря 1946
Если известие о смерти Лазаря потрясло и взволновало Иерусалим и большую часть Иудеи, то известие о его воскресении закончилось потрясением и проникновением также туда, где известие о смерти не произвело какого-либо волнения.
Возможно, что несколько фарисеев и книжников, то есть, членов Синедриона, присутствовавших при воскресении, не упоминали о нем людям. Но иудеи, конечно, говорили о нем, и новость распространилась в мгновение ока, и голоса женщин повторяли ее от дома к дому, с террасы на террасу, тогда как простые люди распространяли ее на улицах с великой радостью о триумфе Иисуса и Лазаря. Люди заполняют улицы, бегая туда и сюда, думая, что они первыми сообщают эту новость, но они разочарованы, потому что она уже известна в Офеле так же, как в Безете, в Сионе так же, как на рынке Сикста. Ее знают в синагогах, на товарных складах и магазинах, в Храме и во дворце Ирода. Она известна в Антонии и отсюда, или наоборот, она распространяется в караульные помещения при воротах. Она наполняет особняки и лачуги: «Ребе из Назарета воскресил из мертвых Лазаря из Вифании, который умер за день перед пятницей и был погребен, прежде чем началась Суббота, и воскрес сегодня около шестого часа». Еврейские приветственные восклицания Христу и Всевышнему смешиваются с различными «О Юпитер! О Поллукс![1] О Либитина![2]» и т.д. римлян.
[1] Поллукс – один из братьев близнецов диоскуров, покровителей путешественников и мореплавателей, в греческой мифологии его имя было Полидевк.
[2] В римской мифологии богиня похорон.
Среди толп, разговаривающих на улицах, я не вижу только членов Синедриона. Я не вижу ни одного из них, тогда как вижу Хузу и Манаила, выходящих из великолепного особняка и слышу, как Хуза говорит: « Чудесно! Чудесно! Я сразу же послал весть Иоанне. Он поистине Бог!»; а Манаил отвечает ему: «Ирод, который приехал из Иерихона, чтобы выразить свое почтение… правителю, Понтию Пилату, кажется, сошел с ума в своем дворце, тогда как Иродиада неистовствует и давит не него, чтобы он арестовал Христа. Она трепещет, ужасаясь Его власти; а он разрывается от угрызений совести. Клацая зубами (от страха) он говорит своим верным последователям, чтобы они защитили его от… привидений. Он напивается, чтобы набраться храбрости, и вино завихряется в его голове, заставляя его видеть фантомы. Он кричит, говоря, что Христос воскресил также Иоанна, который сейчас пронзительно кричит проклятия Бога рядом с ним. Я бежал прочь от этой Геенны. Я был удовлетворен, сказав ему: “Лазарь был воскрешен из мертвых Иисусом из Назарета. Не думай коснуться Его, потому что Он – Бог”. Я стимулирую его страх, чтобы он не уступил своим смертоносным намерениям».
«Напротив, я должен пойти туда… Я должен пойти. Но я хочу сначала обратиться к Елиэлю и Елкане. Они живут в уединении, но их мнение всегда высоко ценится в Израиле! И Иоанна довольна тем, что я почитаю их. И я…»
«Хорошая защита для тебя. Это верно. Но не такая хорошая, как любовь Учителя. Это единственная защита, которая имеет значение…»
Хуза не отвечает. Он задумчив… Я теряю их из виду.
Иосиф Аримафейский торопясь идет из Безеты. Его останавливает группа граждан, которые все еще не уверены, должны ли они верить этим новостям. Они спрашивают об этом у него.
«Это правда. Истинная правда. Лазарь воскрес, и он был также исцелен. Я видел его своими собственными глазами».
«Значит… Он действительно Мессия!»
«Его поступки таковы. Его жизнь совершенна. Это самое подходящее время. Сатана борется с Ним. Пусть каждый человек сделает заключение в своем собственном сердце о том, Кем является Назарянин», — говорит Иосиф мудро и в то же время справедливо, прощается с ними и уходит.
Они продолжают обсуждение и в конечном итоге говорят: «Он действительно Мессия».
Вот группа легионеров и один из них говорит: «Я пойду в Вифанию завтра, если смогу. О, Венера и Марс, боги, которых я предпочитаю! Я мог бы странствовать по всему миру, от жарких пустынь до ледяной Германии, но никогда бы не нашел второго такого человека, вернувшегося к жизни после того, как столько дней был мертвым. Я хочу увидеть, на как выглядит человек воскресший из мертвых. Он будет черным от вод рек за…»
«Если он был добродетельным человеком, то он будет раскрасневшимся от того, что пил небесно-голубые воды Елисейских Полей[3]. Там не только Стикс, там…»
«Он расскажет нам о асфоделийских лугах[4] в Гадесе… Я тоже пойду…»
[3] Елисейские поля или Элизиум — страна блаженных в античной мифологии, где после смерти живут герои и праведники.
[4] Луга асфоделей – часть царства мертвых, где находятся нейтральные души, которые недостойны Элизиума, но и не сделавшие ничего особо плохого, чтобы пребывать на полях наказаний.
«Если Понтий Пилат позволит нам…»
«Конечно позволит! Он сразу послал гонца к Клавдии, позвав ее сюда. Клавдия любит подобные вещи. Я не раз слышал ее беседы с другими женщинами и греческими вольноотпущенниками о душах и бессмертии».
«Клавдия верит в Назарянина. Она считает, что Он более велик, чем любой другой человек».
«Да, но согласно Валерии, Он более, чем человек. Он – Бог. Говорят, что Он подобен Юпитеру и Аполлону в том, что касается силы и красоты, и мудрее, чем Минерва. Вы видели Его? Я приехал сюда с Понтием и в первый раз здесь, поэтому я не знаю…»
«Я думаю, что ты прибыл вовремя, чтобы увидеть многие события. Недавно Понтий кричал громко как Стентор[5]: “Все должно здесь измениться. Они должны понять, что правителем является Рим, и что они, все они, слуги. И чем более они велики и влиятельны, тем более подневольны, потому что опасны”. Я думаю, что это было из-за той таблички, которую слуга Анны принес ему…»
[5] Стентор – греческий воин, участник Троянской войны, глашатай, способный кричать так же громко, как пятьдесят человек.
«Конечно. Он не станет слушать их… И он постоянно перемещает нас… потому что не хочет, чтобы мы сдружились с ними».
«Дружить с ними? Ах! Ах! С этими носатыми типами, воняющими как козлы? Понтий страдает от несварения, потому что он слишком много ест свинины. Если что-нибудь в этом роде… то мы дружим с некоторыми женщинами, которые не брезгуют целовать чисто выбритые губы», — смеясь говорит озорник.
Факт, что после буйства во время праздника Кущей, он настаивал на передислокации всех подразделений, в результате чего мы должны уйти…»
«Это правда. Прибыли галеры, приведенные Лонгином, и его центурия, которую уже заметили в Кесарии. Новые командиры и новые войска… и все это из-за этих крокодилов из Храма. Мне понравилось это место».
«Я предпочитаю Бриндизи… Но я должен привыкнуть к этому месту», — говорит один из них, прибывший в Палестину недавно.
Они тоже уходят.
Несколько стражников из Храма проходят мимо с восковыми табличками. Люди смотрят на них и говорят: «Синедрион срочно собирается. Что они собираются делать?»
Мужчина отвечает: «Пойдем в Храм и посмотрим…» Они направляются к улице, ведущей к Мориа.
Солнце скрывается за домами на Сионе и горами на западе. Опускается ночь, и улицы скоро очистятся от любопытных. Поднявшиеся к Храму спускаются и выглядят расстроенными, потому что их прогнали от ворот, у которых они задержались, чтобы понаблюдать за членами Синедриона, проходящими мимо.
Дворы Храма теперь пустынны, окутаны лунным светом и кажутся необъятными. Члены Синедриона медленно собираются в своем зале собраний. Все они здесь, в точности как это было во время вынесения смертного приговору Иисусу, но тех, кто присутствовал там в качестве секретарей, сейчас нет[6].Здесь только члены Синедриона. Некоторые из них сидят на своих местах, другие сидят группами у дверей.
Входит Кайафа, лицом и телом напоминающий чрезмерно жирную и злую лягушку, и идет к своему месту.
[6] Настоящая глава была записана после главы с описанием того, как Иисус был приговорен к смерти.
Они сразу же начинают обсуждать событие и настолько страстно, что заседание вскоре оживляется. Они покидают свои места, спускаются в пустое пространство (перед местом председательствующего), жестикулируют и говорят громкими голосами.
Некоторые обсуждают спокойно и осмотрительно, прежде чем принять решение. Другие им отвечают: «Но разве вы не слышали тех, что пришли сюда после девятого часа? Если мы потеряем самых важных иудеев, то какая польза от сбора обвинений? Чем дольше Он будет жить, тем меньше будут верить нам, если мы будем обвинять Его».
«Этот факт невозможно отрицать. Мы не можем сказать множеству людей, которые были здесь: “То, что вы видели, неправда. Это ваше воображение. Вы были пьяны”. Человек был мертвым. Гниющим. Разложившимся. Труп был положен в закрытую гробницу, и она была надлежащим образом замурована. Труп был обернут бинтами и покрыт бальзамами в течение нескольких дней. И он был связан. И все же он вышел из этого места и дошел до входа сам, не шагая. И когда он был освобожден, тело больше не было мертвым. Оно дышало. Не было никакого гниения. Тогда как прежде, когда оно было живым, оно было покрыто язвами, и когда оно умерло, оно (уже) было прогнившим».
«Вы слышали наиболее влиятельных иудеев, которых мы призвали пойти туда, чтобы привлечь их полностью на нашу сторону? Они пришли и сказал нам: “Что касается нас, то мы думаем, что Он – Мессия”. Почти каждый их них пришел. Не говоря уже о людях!…»
«А эти проклятые римляне, полные бессмыслицы! Что сказать о них! Они говорят, что Он Юпитер Величайший. А если эта идея взбрела в их головы! Они заставят нас познакомиться с их историями, и это будет проклятием. Прокляты те, кто желают (распространения) эллинизма среди нас и из лести оскверняют нас иностранными обычаями! Но это помогает нам узнавать людей. И мы знаем, что римляне скоры в свержении и возвышении посредством заговоров и государственных переворотов. Если сейчас каждый из этих безумных людей придет в восхищение от Назарянина и объявит Его Цезарем и, поэтому, божественным, то кто тогда осмелится коснуться Его?»
«Нет, конечно! Кто, как ты думаешь, мог бы мечтать сделать это. Они не дадут и фиги ни Ему, ни нам. Не имеет значения насколько велико то, что Он делает, Он всегда остается для них “Евреем”. То есть ничем, кроме как жалким беднягой. Страх повредил твой мозг, дорогой сын Анны!»
«Страх? Разве ты не слышал, как Понтий ответил на приглашение моего отца? Он огорчен, говорю я тебе. Он огорчен этим последним событием, и он боится Назарянина. Какие мы убогие! Этот человек пришел, чтобы погубить нас!»
«Лучше было бы, если бы мы не ходили туда и не звали бы самых влиятельных иудеев тоже пойти туда! Если бы Лазарь воскрес без свидетелей…»
«Так? И что бы от этого изменилось? Мы, конечно, не могли бы заставить Его исчезнуть навечно, чтобы заставить людей поверить, что Он уже мертв!»
«Нет, конечно. Но мы могли бы сказать, что это была мнимая смерть. Всегда можно найти свидетелей, которые за деньги совершат клятвопреступление».
«Но зачем так волноваться? Я не вижу для этого никаких причин! Быть может, Он провоцировал Синедрион и Первосвященство? Нет, не провоцировал. Он просто сотворил чудо».
«Просто?! Но ты сумасшедший или Он подкупил тебя, Елеазар? Он не провоцировал Синедрион или Понтификат? Чего еще ты желаешь? Народ…»
«Народ может говорить, что ему нравится, но ситуация именно такая, как сказал Елеазар. Назарянин только сотворил чудо».
«Вот еще один Его защитник! Ты больше не справедлив, Никодим! Ты больше не праведен! Это поступок против нас. Против нас, ты понимаешь это? Ничто больше не убедит толпу. Ах! Какие мы жалкие и несчастные! Сегодня некоторые иудеи насмехались надо мной! Надо мной они издевались!»
«Замолчи, Дора! Ты только человек. Есть принцип, который атакован! Наши законы! Наши привилегии!»
«Ты прав, Симон, и мы должны защищать их».
«Как?»
«Оскорбляя и противодействуя Ему!»
«Это легко сказать, Садок. Но как ты можешь противодействовать им, если своей собственной силой ты даже мошку не можешь вернуть к жизни? Здесь нужно чудо более великое, чем Его. Но никто из нас не может сотворить его, потому что…» Оратор не может объяснить почему.
Иосиф Аримафейский завершает предложение: «Потому что мы просто люди, только люди».
Они бросаются к нему, спрашивая: «А кто же тогда Он?»
Иосиф Аримафейский отвечает без колебаний: « Он Бог. Если бы я все еще имел какие-нибудь сомнения…»
«Но у тебя нет сомнений. Мы знаем, Иосиф. Мы хорошо осведомлены об этом. Ты можешь прямо сказать, что любишь Его!»
«Нет ничего неправильного, если Иосиф любит Его. Я также признаю, что Он величайший Ребе в Израиле».
«И ты, Гамалиил, говоришь это?»
«Да. Я подтверждаю это. И для меня честь… быть свергнутым Им, потому что до сих пор я поддерживал традиции великих раввинов, последним из которых был Гиллель, но после меня я не знал, кто будет способен воспринять мудрость веков. Сейчас я уйду счастливым, потому что знаю, что она не будет утрачена, напротив, она станет более великой, так как она будет увеличена Его собственной мудростью, в которой, конечно, присутствует Дух Божий».
«Но что ты говоришь, Гамалиил?»
«Я говорю истину. И мы не можем с закрытыми глазами игнорировать то, кем мы являемся. Мы больше не мудры, потому что страх Божий является началом премудрости, и мы грешники, лишенные страха Божьего. Если бы у нас был такой страх, мы бы не топтали праведного, и не желали бы с глупой жадностью богатств мира. Бог дает и Бот отбирает, в соответствии с заслугами и недостатками. И если Бог лишает нас того, что дал нам, чтобы отдать это другому народу, то да будет он благословен, ибо свят Господь и святы все Его деяния».
«Но мы говорили о чудесах и мы имели в виду, что никто из нас не может творить их, потому что Сатана не с нами».
«Нет. Потому что Бог не с нами. Моисей разделил воды и ударил по скале, Иешуа (Иисус Навин) остановил солнце, Илия воскресил из мертвых мальчика и заставил небо пролить дождь, но Бог был с ними. Я напоминаю вам, что есть шесть вещей, которые Бог ненавидит и семь к которым питает отвращение: высокомерный взгляд, лгущий язык, руки, проливающие невинную кровь, сердце сплетающее злые заговоры, ноги, которые спешат ко злу, лжесвидетель, который лжет и тот, кто сеет разногласия между братьями. Мы делаем все эти вещи. Я говорю: мы. Но только одни вы делаете их. Поэтому я воздерживаюсь от возгласа “Осанна” и от крика “Анафема”. Я жду».
«Знамения! Конечно! Ты ожидаешь знамения! Но какого знамения ожидаешь ты от бедного сумасшедшего, даже если мы желаем простить Ему все остальное?»
Гамалиил протягивает свои ладони и руки вперед, и с закрытыми глазами и слегка опущенной головой, с очень серьезным видом, он медленно говорит сухим неэмоциональным голосом: «Я с волнением просил Господа показать мне истину, и он пролил для меня свет на слова Иисуса сына Сирахова. На эти: “Творец всех вещей говорил со мной и дал мне Свои наставления, и Тот, Кто создал меня покоился в моем шатре и сказал мне: ‘Обитай в Иакове, сделай Израиль твоим наследием, пусти корень среди Моего избранного народа’ ”. “И Он осветил также следующие слова, и я признал их: ‘Приблизьтесь ко Мне, вы, желающие Меня, и наполнитесь Моими плодами, потому что Мой Дух слаще меда и Мое наследие слаще медового сота. Память обо Мне будет длиться вечно. Ядущие Меня еще будут алкать, и пьющие Меня, еще будут жаждать; кто бы ни слушал Меня, никогда не покраснеет от стыда, кто бы ни трудился для Меня, никогда не согрешит, кто бы ни объяснял Меня, будет иметь вечную жизнь’. И свет Божий стал ярче в моем духе, пока я читал эти слова: “Все это содержится в книге Жизни, воля Всевышнего, учение Истины… Бог обещал Давиду, что от него произойдет могущественный Царь, Который сядет на троне славы навечно. Он будет насыщать мудростью как Фисон и Тигр в сезон плодов, подобно Евфрату он наполнит разумом и как Иордан во дни жатвы. Он разливает учение как свет… Он был первым, кто в совершенстве узнал об этом”. Вот что Бог осветил для меня! Увы! Я говорю, что эта Мудрость среди нас слишком велика, чтобы быть понятой нами, не можем мы вместить и мысль более обширную, чем океан, ни совет, который глубже, чем великая бездна. И мы слышим Ее крик: “Подобно полноводному потоку Я хлыну из Рая и скажу: ‘Я собираюсь полить Мой сад” и затем Мой поток станет рекой, и река – морем. Подобно росе Я пролью Мое Учение, и познакомлю с ним самые удаленные народы. Я низойду до самого низа, я брошу взгляды на спящих, Я просвещу тех, чья надежда в Боге. Я изолью учение как пророчество и оставлю тем, кто ищет мудрость, Я не прекращу провозглашать его до святого века. Я трудился не для Себя Одного, но для всех ищущих истину’[7]. Вот что Бог, Всевышний Бог, заставил меня прочесть», — и он опускает свои руки и поднимает голову.
[7] Сирах 24. 21-37
«Значит, по-твоему, Он – Мессия?! Скажи нам!»
«Он не Мессия».
«Не Мессия? Тогда Кто же Он, по-твоему? Не демон. Не ангел. Не Мессия…»
«Он Тот, Кто Он Есть».
«Ты бредишь! Он Бог? Этот сумасшедший Бог, по-твоему?»
«Он есть Тот, Кто Он есть. Бог знает, Кто Он. Вы видите Его дела. Бог видит также Его мысли. Но Он не Мессия, потому что Мессия. для нас означает Царь. Он не царь и никогда не будет царем. Но Он святой. И Его деяния – это деяния святого человека. И мы не можем угрожать Невинному, не совершая греха. Я не дам одобрения на грех».
«Но своими словами ты почти сказал, что Он – Тот, Кого Ждали!»
«Я сказал это. Пока длилось излияние света Всевышнего, я видел Его таким. Затем… когда рука Всевышнего больше не держала меня вознесенным в Его свет, я вновь стал человеком, человеком из Израиля, и слова были только такие, к которым человек Израиля: я, вы, жившие прежде нас, и, Бог запрещает это, те, кто будут жить после нас, привязан к смыслу их или наших мыслей, но не к смыслу, который они имеют в вечной Мысли, которая диктует их Своему слуге».
«Мы говорим, отвлекаемся, впустую тратим время. А толпы, тем временем, возбуждены», — говорит Анания своим каркающим голосом.
«Ты прав! Необходимо принять решение и действовать, чтобы спасти себя и победить».
«Ты говоришь, что Пилат не стал слушать нас, когда мы попросили его о помощи против Назарянина. Но если мы информируем Его… Ты сказал только что, что если войска возбудятся, то они могут провозгласить Его Цезарем… Э! Хорошая идея! Пойдем и укажем на эту опасность Проконсулу. Мы будем почтены как верные слуги Рима и… и если он предпримет действия, то мы избавимся от Ребе. Пойдем! Поскольку ты, Елеазар Анны, более дружествен с ним, чем мы, будь нашим проводником», — говорит Хелкия, злобно смеясь.
Происходят некоторые колебания, затем самая фанатичная группа уходит, направляясь к Антонии. Кайафа остается с остальными.
«В это время! Он не примет их», — замечает кто-то.
«Напротив! Это лучшее время. Понтий уже в хорошем настроении после еды и выпивки, как это делают язычники…»
Я покидаю их в зале, занятых обсуждениями, и вижу сцену у Антонии.
Ушедшие быстро и без затруднений преодолели короткое расстояние до претории, так ярок лунный свет и так он отличается от красного света ламп зажженных в вестибюле здания претории.
Елеазару удалось послать Пилату просьбу о встрече от своего имени, и их провели в большой пустой зал. Он совершенно пуст. Здесь стоит только тяжелое кресло с низкой спинкой, обитое фиолетовой тканью, которое резко выделяется на фоне абсолютной белизны зала. Они вошли всей группой, чувствуют себя несколько неуверенно, им холодно стоять на белом мраморном полу. Никто не приходит в зал. Стоит мертвая тишина, прерываемая время от времени приглушенными звуками доносящейся сквозь стены музыки.
«У Пилата застолье. Он, конечно, с друзьями. Музыка играет в триклиниуме[8]. Там будут танцы в честь гостей», — говорит Елеазар Анны.
[8] Триклиниум – столовая комната в древнем Риме.
«Они порочны. Я очищусь завтра. Похоть сочится из этих стен», — говорит Хелкия с отвращением.
«Тогда почему же ты пришел? Это была твоя идея», — отвечает Елеазар.
«Ради славы Божьей и блага нашей Родины я готов на любую жертву. И эта жертва велика! Я очистил себя после того, как приблизился к Лазарю… и сейчас!… Сегодня ужасный день!…»
Нет никаких признаков приближения Пилата. Елеазар, будучи знаком с этим местом, пробует открыть двери. Все двери заперты. Иудеи в зале охвачены страхом. В памяти вновь всплывают пугающие истории. Они жалеют, что пришли. Они чувствуют, что уже пропали.
В конце концов, на стороне, противоположной им, стоящим близко к двери, через которую вошли, и, следовательно, ближайшей к единственному креслу, имеющемуся в зале, открывается дверь и входит Пилат, на котором туника такая же белая, как и весь зал. Он вошел, разговаривая с несколькими гостями. Он смеется. Он поворачивается, чтобы отдать приказание рабу, который придерживает занавес за дверью, чтобы он бросил эссенции в жаровню и принес ароматы и воду для омовения рук и чтобы вошел раб с зеркалом и расческами. Он не обращает внимания на евреев, как если бы их здесь не было. Они приходят в ярость, но не смеют как-нибудь выразить свой протест…
Тем временем, на противоположную сторону зала приносят жаровни, бросают в огонь душистые смолы и льют ароматную воду на руки римлян. И раб умелыми движениями укладывает им волосы в соответствии с модой богатых римлян того времени. А евреев душит сдерживаемая ярость.
Римляне смеются и шутят между собой, вновь и вновь поглядывая на группу, ожидающую в другом конце зала, и один из них говорит об этом Пилату, который ни разу не обернулся, чтобы посмотреть на них; но Пилат пожимает плечами и делает жест скуки и хлопает руками, чтобы позвать рабов, которым приказывает громким голосом принести сладости и позвать танцовщиц. Евреи дрожат от ярости и возмущены. Только представьте, Хелкия вынужден смотреть, как танцуют девушки! Его лицо являет собой поэму страдания и ненависти.
Рабы возвращаются со сладостями в драгоценных чашах. За ними следуют танцовщицы увитые гирляндами цветов и едва прикрытые тканями настолько легкими, что они кажутся вуалями. Их очень белые тела видны сквозь их легкие одежды, окрашенные в розовое и голубое. Когда они проходят перед горящими жаровнями и множеством светильников, расположенных на другом конце зала. Римляне с восхищением любуются грациозностью тел и движений, и Пилат просит их повторить танец, который особенно ему понравился. Хелкия, подражая своим спутникам, с негодованием отвернулся к стене, чтобы не видеть танцовщиц, движущихся легко как бабочки в своих непристойно развевающихся платьях.
Когда короткий танец окончился, Пилат отпустил танцовщиц, дав в руку каждой чашу со сладостями и небрежно бросив в каждую чашу по браслету. 12. И, наконец, он снисходит, чтобы повернуться и взглянуть не евреев, сказав своим друзьям усталым голосом: «А сейчас… я должен перейти от мечтаний к действительности… от поэзии… к лицемерию… от грациозности к мерзостям жизни. Несчастье быть Проконсулом! Радуйтесь, друзья, и пожалейте меня».
Он остался один и медленно приближается к евреям. Садится, рассматривает свои ухоженные руки и обнаруживает какой-то дефект под одним ногтем. Он уделяет ему внимание, озабоченно достав из-под своей туники крошечную тоненькую золотую пилочку, при помощи которой устраняет великий дефект несовершенного ногтя…
Наконец он оказывается столь любезным, что медленно поднимает свою голову, презрительно смотрит на евреев, все еще подобострастно склоненных в поклоне, и говорит: «Вы! Ко мне! И побыстрее. У меня нет времени на пустяки».
Евреи приближаются к Пилату в позе, продолжающей оставаться раболепной, пока он не крикнул: «Достаточно. Не подходите слишком близко». И его слова, кажется, пригвоздили их к полу. «Говорите! И стойте прямо, потому что только животные наклоняются к земле», — и он смеется.
Евреи выпрямляются при этих издевательских словах и остаются в этом положении.
«Итак? Говорите! Вы настаивали на встрече. Говорите, теперь вы тут».
«Мы хотели сказать тебе… Нам говорят… Мы верные слуги Рима…»
«Ах! Ах! Верные слуги Рима! Я сообщу божественному Цезарю, и он будет счастлив! Он, конечно же, будет счастлив! Продолжайте вы, клоуны! И покороче!»
Члены Синедриона дрожат от возмущения, но не реагируют. Хелкия говорит от имени всех: «Мы должны сообщить тебе, о Понтий, что в Вифании сегодня воскрес из мертвых человек».
«Я знаю. Вы пришли из-за этого? Мне сообщили об этом несколько часов тому назад. Он счастливый человек, так как уже знает, каково это – умирать, и чему подобен следующий мир! Что могу я поделать, если Лазарь Теофилов воскрес из мертвых? Быть может, он принес мне послание из Гадеса?» Он ироничен.
«Нет. Но его воскресение представляет собой опасность…»
«Для него? Конечно! Опасность умереть вновь. Не очень приятное событие. Что я могу поделать? Быть может, я Юпитер?»
«Опасность не для Лазаря, а для Цезаря».
«Для?… Господи! Может быть я пьян? Вы сказали: для Цезаря? И как же может Лазарь повредить Цезарю? Вы боитесь, что зловоние из гробницы может заразить воздух, которым дышит Император? Не беспокойтесь! Он слишком далеко!»
«Нет, не это. Тот факт, что Лазарь воскрес из мертвых, может привести к свержению Императора».
«Свержению? Ах! Ах! Это большая неправда, чем весь мир! Итак, пьяны вы, а не я. Возможно, сильный испуг повредил ваши умы. Увидеть воскресение человека… Я думаю, что от этого человек может придти в расстройство. Идите, идите спать. И хорошенько отдохните. И горячая ванна. Очень горячая ванна. Это очень хорошо помогает против бреда».
«Мы не бредим, Понтий. Мы говорим тебе, что если ты не примешь решение, ты пройдешь через печальную пору. Ты будешь, конечно, наказан, если не убит, узурпатором. Назарянин скоро будет объявлен царем, царем мира, ты понимаешь? Именно твои легионеры объявят Его царем. Они были привлечены Назарянином, и сегодняшнее событие воодушевит их. Какой ты слуга Рима, если не заботишься о его мире? Итак, желаешь ли ты видеть Империю расстроенной и разделенной из-за твоей бездеятельности? Желаешь ли ты видеть Рим побежденным, знамена поверженными, Императора убитым, все уничтоженным…»
«Замолчи! Теперь я буду говорить. И я говорю тебе: ты сумасшедший! Вы даже хуже. Вы лжецы. Вы преступники. Вы заслуживаете смерти. Убирайтесь отсюда, вы грязные слуги ваших собственных интересов, вашей ненависти, вашей подлости. Вы слуги, а не я. Я гражданин Рима, а римские граждане не подчиняются никому. Я имперский чиновник и работаю на благо нашего Отечества. Вы… наши подданные. Вы… под нашим правлением. Вы… вы галерные рабы, привязанные к скамьям, и вы напрасно раздражаетесь. Плеть правителя над вами. Назарянин!… Вы хотели бы, чтобы я убил Назарянина? Вы хотели бы, чтобы я заключил Его в тюрьму? Черт возьми! Если бы ради безопасности Рима и божественного Императора я должен был бы заключить в тюрьму опасных личностей или убить их здесь, где я являюсь губернатором, я бы оставил на свободе и живыми Назарянина и Его последователей, и только их. Уходите. Убирайтесь и никогда сюда не возвращайтесь. Вы мятежные парни, подстрекатели, воры и сообщники воров! Мне хорошо известно о всех ваших уловках. Вам лучше узнать об этом. И имейте в виду, что новое оружие и новые легионеры служат разоблачению ваших ловушек и ваших инструментов. Вы жалуетесь на Римские налоги. Но сколько вы заплатили Мелкии из Гилеада, и Ионе из Скифополиса, и Филиппу из Шохо, и Иоанну из Бет-авена и Иосифу из Рамофа, и всем другим, которые скоро будут схвачены? И не ходите к пещерам в долине, потому что там больше легионеров, чем камней, и закон и галеры те же самые для всех. Для всех! Вы поняли? Для всех. И я надеюсь прожить достаточно долго, чтобы увидеть вас всех в цепях, рабов среди рабов под пятой Рима. Убирайтесь! Идите и доложите, — и ты также, Елеазар Анны, которого я больше не желаю видеть в моем доме, — что время милосердия закончилось, и что я Проконсул, а вы подданные. Подданные. И я отдаю приказы. От имени Рима. Уходите! Вы ночные змеи и вампиры! И Назарянин желает искупить вас? Если бы Он был Богом, Ему следовало бы поразить вас молнией! Таким образом наиболее отвратительные пятна исчезли бы из мира. Вон! И не осмеливайтесь устраивать заговоры, иначе вы познакомитесь с мечом и кнутом».
Он встает и уходит, хлопнув дверью, перед растерянными членами Синедриона, у которых нет времени, чтобы придти в себя, потому что входит вооруженный отряд и выгоняет их из зала и из здания, как если бы они были собаками.
Они возвращаются в зал Синедриона и отчитываются о происшедшим. Возбуждение велико. Новость об аресте многих разбойников и внезапных облавах в пещерах для поимки остальных очень расстроила всех членов, которые остались. Многие, действительно, устав от ожидания, ушли.
«И все же мы не можем позволить Ему жить», — кричат некоторые из священников.
«Мы не можем оставить Его в покое. Он действует. Мы не делаем ничего. И мы отступаем день за днем. Если мы предоставим Ему свободу, Он будет продолжать творить чудеса и все поверят в Него. И римляне в конечном итоге будут против нас и уничтожат всех нас вместе. Так сказал Понтий. Но если толпы провозгласят Его царем, о! то Понтий накажет всех нас. Мы не должны позволить этого», — кричит Садок.
«Хорошо. Но как? Попытаемся… По римскому закону не удалось. Понтий уверен в Назарянине. Попытка… по нашему закону невозможна. Он не совершает греха…» — указывает один из членов.
«Если греха нет, он может быть вымышлен», — намекает Кайафа.
«Грех делать это! Клясться ложно! Осуждать невинного! Это… слишком!…» — говорят многие из них в ужасе. «Это преступление, потому что это будет Его смертью».
«Так? Это пугает вас? Вы глупы и ничего не понимаете. После того, что произошло, Иисус должен умереть. Разве вы не понимаете, что лучше для нас, если умрет один человек, вместо многих? Так пусть Он умрет, чтобы спасти Его народ, чтобы вся наша страна не погибла. Во всяком случае… Он говорит, что Он Спаситель, Так вот пусть Он принесет Себя в жертву, чтобы спасти всех», — говорит Кайафа с отвратительной холодной коварной ненавистью.
«Но… Кайафа! Подумай! Он…»
«Я сказал. Дух Господень на мне, Первосвященнике. Горе тем, кто не уважает Понтифика Израиля. Удары молний Господа на них! Мы достаточно ждали! Мы достаточно волновались! Я приказываю и постановляю, что кто бы ни узнал, где находится Назарянин, он должен придти и сообщить об этом месте, и анафема тем, кто не стает повиноваться моему слову».
«Но Анна…» — говорит кто-то, возражая.
«Анна сказал мне: “Что бы ты ни пожелал, будет свято”. Давайте завершим собрание. Мы должны все быть здесь в пятницу между третьим и шестым часом, чтобы решить, что делать. Все мы, я сказал. Сообщите отсутствующим. И убедитесь, что все главы семейств и классов, все сливки Израиля созваны. Синедрион сказал. Идите».
И он первый удаляется в то место, откуда пришел, тогда как остальные уходят в разных направлениях и покидают Храм, разговаривая приглушенными голосами по пути домой.