11 января 1947

   Десять апостолов, усталые и покрытые пылью, возвращаются домой. Когда женщина, открыв дверь, приветствовала их, они сразу же спрашивают у нее: «Где Учитель?»

   «Я думаю, что Он, как обычно, молится в лесу. Он вышел очень рано этим утром и еще не вернулся».

   «И никто не пошел искать Его? Что делают эти двое?!» — взволнованно восклицает Петр.

   «Не будь нетерпеливым, мужчина. Он в такой же безопасности среди нас, как был бы в доме Своей Матери».

   «Безопасность! Конечно! Ты помнишь Крестителя? Был ли он в безопасности?»

   «Не был, потому что не мог читать в сердцах тех, кто говорил с ним. Но если Всевышний позволил сделать это с Крестителем, Он, конечно, не позволит этого сделать со Своим Мессией. Ты должен верить в это больше, чем Я, так как я женщина и самаритянка».

   «Мария права. Но куда Он в точности пошел?»

   «Я не знаю. Иногда Он идет по одной дороге, иногда по другой. Иногда Он один, иногда с детьми, которые так любят Его. Он учит их молиться, видя Бога во всем. Сегодня Он, вероятно, один, потому что не вернулся в полдень. Когда дети с Ним, Он всегда  возвращается, потому что они маленькие птички, которых нужно кормить вовремя…» — говорит старушка, улыбаясь, так как она, наверное, вспоминает своих десятерых детей, а затем она вздыхает… потому что радости и скорби есть во всех воспоминаниях человеческой жизни.

   «А Иуда и Иоанн, где они?»

  «Иуда пошел к источнику, а Иоанн за хворостом. Мне осталось совсем немного, чтобы покончить со стиркой, чтобы вы могли уйти в чистой одежде».

  «Да вознаградит тебя Бог, мать. Мы заставили тебя тяжело работать…» — говорит Фома, кладя свою руку на ее худое склоненное плечо, как бы желая приласкать ее.

   «О! … Это не тяжелая работа. Я чувствую себя так, как если бы у меня вновь были дети…» — говорит она, вновь улыбаясь, тогда как в ее впалых глазах заблестели слезы.

   Входит Иоанн, согнувшись под огромной вязанкой хвороста, и темноватый коридор, кажется, осветился, когда он вошел в него. Я всегда замечала свечение, которое, казалось, возникало, где бы Иоанн не был. Его детская улыбка, такая добрая и невинная, его прозрачные глаза, улыбающиеся как прекрасное апрельское небо, его радостный голос, проникнутый такой любовью, когда он приветствует своих товарищей, подобны солнечным лучам или радуге мира. Все любят его, за исключением Иуды Искариота; я не знаю, любит ли он его или ненавидит, но он, конечно, завидует ему, он часто обращается с ним как с глупцом и порой оскорбляет его. Но Иуды в настоящее время здесь нет.

  Ему помогают освободиться от своей ноши и спрашивают о том, где может быть Иисус. Иоанн также стал несколько беспокоиться из-за Его запаздывания. Но, полагаясь на Бога больше, чем остальные, он говорит: «Его Отец избавит Его от зла. Мы должны верить в Господа». И добавляет: «Но… пойдем. Вы устали и покрыты пылью. Мы приготовили для вас пищу и горячую воду. Пойдем…»

  Иуда Искариот тоже возвращается с кувшинами, с которых капает вода. «Мир вам. У вас было хорошее путешествие?» — спрашивает он, но в его голосе нет доброты. Это смесь насмешки и досады.

   «Да. Мы начали с Декаполиса».

  «Потому что вы боялись быть побитыми камнями или оскверниться?» — иронично спрашивает Искариот.

     «Мы не боялись ни того, ни другого. Мы поступили так из благоразумия, как новички… И план был предложен мной, — я не хочу упрекнуть тебя в чем-нибудь, — поседевшим над пергаментами», — говорит Варфоломей.

  Иуда не отвечает. Он покидает кухню, где апостолы, которые уже вернулись подкрепляются тем, что было приготовлено.

  Петр смотрит на уходящего Искариота и качает головой, но ничего не говорит. Фаддей, напротив, дергает за рукав Иоанна и спрашивает: «Как он вел себя в эти последние дни? Всегда так раздражительно? Будь искренен…»

   «Я всегда искренен, Иуда. Но я могу уверить тебя, что он не причинял беспокойств. Учитель почти всегда в уединении. Я оставался со старой матерью, которая так добра, и выслушивал тех, кто приходил, чтобы поговорить с Учителем, и затем рассказывал Ему. Иуда, напротив, ходил по селу. У него появилось несколько друзей…. Что можем мы поделать! Он просто такой… Он не может жить спокойно, как мы…»

   «Насколько я понимаю, он может делать (только) то, что ему нравится. Я рад, что он не доставляет огорчений».

   «Нет. Он не доставлял беспокойств, Он, конечно, изнывал от скуки. Но… Вот и Учитель! Я слышу Его голос. Он с кем-то разговаривает…»

Они выбегают и видят подходящего в сгущающихся сумерках Иисуса, несущего двух детей на Своих руках, третий уцепился за Его мантию. Он успокаивает их, так как они плачут.

    «Да благословит Тебя Бог, Учитель! Но откуда Ты идешь в такой поздний час?»

   Иисус, входя в дом, отвечает: «Я иду от разбойников. Я тоже получил Свою добычу. Я ходил после захода солнца, но Мой Отец простит Меня, потому что Я исполнял дело милосердия… Иоанн, и ты, Симон, возьмите их… Мои руки болят от усталости… Я действительно устал». Он садится на табурет около очага. Он улыбается: Он устал, но счастлив.

  «От разбойников? Но где Ты был? Кто эти дети? Ты что-нибудь ел? Но где Ты был? Неразумно уходить из дома так далеко и оставаться дотемна!… Мы беспокоились. Ты был не в лесу?» — спрашивают все одни одновременно.

   «Я не был в лесу. Я пошел к Иерихону…»

   «Как неблагоразумно с Твоей стороны! На этих дорогах Ты мог встретить кого-нибудь, кто ненавидит Тебя!» — говорит Фаддей, упрекая Его.

   «Я пошел по тропе, о которой нам говорили. Я уже несколько дней как хотел пойти туда… Там есть бедолаги, которые должны быть искуплены. Они бы не причинили Мне никакого вреда. И Я пришел как раз вовремя для этих детей. Дайте им что-нибудь поесть. Я не думаю, что они что-нибудь ели, потому что они боялись разбойников. И у Меня с собой не было еды. Если, хотя бы, Я нашел пастуха!… Но из-за наступающей Субботы все пастбища были пустынны…»

   «Конечно! Только мы одни уже в течение некоторого времени не соблюдаем Субботы…» — замечает Иуда из Кериофа, который как всегда резок.

   «Что ты говоришь? На что ты намекаешь?» — спрашивают у него.

   «Я говорю, что уже две Субботы мы работали после захода солнца».

   «Иуда, ты знаешь, почему мы были вынуждены ходить в последнюю Субботу Это не всегда грех того человека, который совершил его, но также тех, кто вынудил кого-то совершить его. И сегодня… Я знаю. Ты хочешь сказать Мне, что и сегодня Я пренебрег Субботой. Мой ответ состоит в том, что если закон Субботнего покоя велик, то заповедь любви более велика. Я не обязан оправдываться перед тобой. Но Я делаю это, чтобы научить тебя кротости,  смирению и великой истине, что в случае святой необходимости человек должен применять закон с духовной гибкостью. Наша история подает много примеров такой необходимости. На рассвете Я пошел к горам Адумим, потому что Я знал, что там есть несколько несчастных, чьи души заражены проказой преступности. Я надеялся встретить их, поговорить с ними и вернуться до захода солнца. Я нашел их, но не смог произнести предназначенную им речь, потому что там была необходимость в иных словах… Они нашли этих трех детей плачущими у входа  бедной кошары на равнине. Они спустились туда ночью, чтобы украсть ягнят, а также убить пастуха, если он окажет сопротивление. Муки голода ужасны зимой в горах… И когда жестокие сердца страдают ими, то они становятся более свирепыми, чем волки. Эти дети были там с маленьким пастушком, который был не намного старше их, но так же испуган, как они. Отец детей, Я не знаю почему, умер этой ночью. Возможно, его укусил какой-то зверь или причиной была сердечная недостаточность… Его холодное тело лежало на соломе рядом с овцами. Его старший сын, спавший рядом с ним, проснувшись, нашел его мертвым. Так что разбойники, вместо того, чтобы устроить бойню, нашли мертвого мужчину и четырех плачущих детей. Они оставили мертвого человека и увели с собой овец и маленького пастушка, и так как даже в самых злых людях может быть благочестие, которое трудно победить, они забрали также детей… Я нашел их, когда они совещались  о том, что делать. Самые свирепые хотели убить десятилетнего мальчика, который был опасным свидетелем их воровства и убежища; менее жестокие хотели отослать его, пригрозив, и намеревались оставить себе стадо. Все они хотели оставить малышей».

   «Для чего? У них нет семьи?»

  «Их мать умерла. Вот почему Отец взял их с собой на зимнее пастбище, и сейчас он возвращался в свой уединенный дом, пересекая эти горы. Мог ли Я оставить малышей разбойникам, чтобы они воспитали их подобными себе? Я поговорил с ними… Истинно говорю вам, что они понимали Меня лучше, чем другие люди. Настолько, что оставили малышей со Мной, а завтра они отведут маленького пастушка к дороге на Сихем, потому что братья матери детей живут в этой части страны. А тем временем Я принял детей. Они останутся со Мной до тех пор, пока появятся их родственники».

   «И Ты тешишь Себя надеждой, что разбойники…» — говорит Искариот и смеется…

«Я уверен, по крайней мере, что они не причинят вреда маленькому пастушку. Они негодяи.  Мы не должны судить о том, почему они стали такими. Доброе дело может стать началом их спасения…» Иисус опускает Свою голову, погрузившись в неизвестные мне мысли.

   Апостолы и старушка, разговаривая друг с другом, жалеют испуганных детей, делая все возможное, чтобы их утешить…

   Иисус поднимает голову, когда самый младший, темноволосый мальчик, которому едва ли три года, начинает плакать. Он говорит Иакову, который тщетно пытается дать ребенку немного молока: «Дай Мне мальчика и пойди и принеси Мою сумку…» — и Он улыбается малышу, успокоившемуся на Его коленях и жадно пьющему молоко, которое он до этого отказывался пить. Остальные, которые чуть постарше, едят суп из тарелок, поставленных перед ними, но слезы текут из их глаз.

   «Боже мой! Сколько страданий! Сейчас! Было бы справедливо, чтобы страдали мы, а не невинные дети!…» — говорит Петр, будучи не в силах выносить страдания детей.

   «Ты грешник, Симон. Ты упрекаешь Господа», — указывает ему Искариот.

   «Может быть, я грешник. Но я не упрекаю Господа. Я только говорю… Учитель, почему дети должны страдать? Они не совершали какого-либо греха».

   «Все согрешили, по крайней мере, первородным грехом», — говорит Искариот.

   Петр не отвечает ему. Он ждет ответа Иисуса. И Иисус, Который убаюкивает, чтобы усыпить ребенка, насытившегося и задремавшего, отвечает: «Симон, страдание являются последствием греха».

   «Хорошо. Итак… после того, как Ты удалишь грех, дети не будут больше страдать».

   «Они все еще будут страдать. Не возмущайся, Симон. Страдания и смерть всегда будут на Земле. Также и самые чистые люди страдают, и будут страдать. Нет, они будут страдать во имя всех. Искупительные жертвы Богу.

   «Но почему? Я не понимаю…»

  «Есть много вещей, которые ты не поймешь на Земле. Ты должен, по крайней мере, поверить, что они желанны совершенной Любви.  И когда Благодать, восстановленная для людей, откроет самым святым людям скрытую истину, тогда будут видны самые святые люди, которым предстоит стать жертвами, потому что они поняли власть страданий… 6. Ребенок уснул. Мария, ты возьмешь его с собой?»

   «Конечно, Учитель. Мы говорим: испуганное дитя спит мало, а плачет много, и птенчик, выпавший из гнезда, нуждается в материнском крыле. Моя кровать сейчас очень широка, потому что я одна ее занимаю. Я уложу в нее детей и буду бодрствовать над ними. Эти тоже сейчас заснут и забудут свои печали. Пойдем, положим их в постель».

   Она забирает малыша с колен Иисуса и выходит в сопровождении Петра и Филиппа, тогда как Иаков Зеведеев возвращается с сумкой Иисуса.

   Иисус открывает ее и тщательно ищет в ней что-то. Он достает из нее толстую тунику, разворачивает ее и исследует ее ширину. Он не удовлетворен. Он ищет мантию такого же темного цвета как туника. Откладывает их в сторону, закрывает сумку и передает ее Иакову.

   Петр возвращается с Филиппом. Старушка осталась с тремя детьми и Петр, увидев сразу развернутые одежды, отложенные в сторону, спрашивает: «Ты собираешься сменить свою одежду, Учитель? Так как Ты устал, горячая ванна могла бы освежить Тебя. Здесь есть горячая вода и мы согреем Твои одежды, затем мы поужинаем и заснем. Эта история с бедными детьми глубоко меня тронула…»

   Иисус улыбается, но не делает какого-либо замечания по этому вопросу. Он только говорит: «Давайте восхвалим Господа, Который привел Меня туда вовремя, чтобы спасти невинных детей». Затем Он замолчал, так как Он, очевидно, устал…

   Старая женщина возвращается с одеждами детей. «Их надо сменить… Они изорванные и грязные… Но у меня больше нет одежды моих детей, чтобы заменить их. Я постираю их завтра…»

   «Нет. Мать. Когда Суббота закончится, ты сделаешь три маленькие одежды из Моей…»

   «Но, Господь,  Ты понимаешь, что у Тебя осталось только три туники? Если Ты отдашь одну, то с чем Ты останешься? Лазаря здесь нет, как когда Ты отдал Свою мантию прокаженной женщине!» — говорит Петр.

   «Не беда! Остались еще две, и этого слишком много для Сына человеческого. Возьми это, Мария. Завтра после заката ты начнешь свою работу, и Преследуемый возрадуется, сумев помочь бедным, чьи заботы он понимает