ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
564. В Ефраиме, до и после прибытия Матери Иисуса и учениц вместе с Лазарем
12 февраля 1947
В доме Марии Яковлевой все уже встали, хотя еще едва рассветало. Я сказала бы, что это, должно быть, Суббота, потому что вижу, что все апостолы в доме, тогда как обычно они отсутствуют, путешествуя и проповедуя Евангелие. Они разводят огонь и кипятят воду, помогают Марии просеивать муку и замешивать тесто для выпечки хлеба.
Старушка очень взволнована, взволнована как маленькая девочка, и, работая, непрерывно спрашивает то у одного, то у другого: «Это действительно будет сегодня? А готовы ли другие места? Вы уверены, что их будет не больше семи?»
Петр, свежуя барашка для жаркого, отвечает от имени всех: «Они должны были быть здесь еще до Субботы, но женщины, наверное, не были еще готовы и потому задержались. Но сегодня они, конечно, приедут. Ах! Я счастлив! Учитель вышел? Наверное, Он пошел встречать их…»
«Да. Он вышел и пошел с Иоанном и Самуилом к дороге в центральную Самарию», — отвечает Варфоломей, выходя из дома с кувшином кипятка.
«Тогда мы можем быть уверены, что они на подходе. Он всегда все знает», — подтверждает Андрей.
«Я хотел бы знать, почему ты так смеешься. Что смешного в том, что говорит мой брат?» — спрашивает Петр, заметивший лукавый смешок Иуды, праздно сидящего в углу.
«Я смеюсь не тому, что сказал твой брат. Вы все счастливы, и я тоже могу быть счастлив и смеяться без причины». Петр многозначительно смотрит на него, но продолжает работать.
«Вот она! Мне удалось найти цветущую ветвь. Это не ветка миндаля, как я хотел. Но после того, как отцветал миндаль, у Нее в комнате стояли другие ветви, и Ей доставят удовольствие мои», — говорит Фаддей, входя на кухню, весь в каплях росы, как если бы он ходил в лесу, с пучком цветущих ветвей в руках. Чудо росистой белизны, которое, кажется, осветило и украсило кухню.
«О! Как красиво! Где ты их нашел?»
«У Наоми. Я знал, что ее фруктовый сад цветет позже из-за своей северной ориентации, и пошел туда».
«Вот почему ты сам похож на лесное дерево! Капли росы блестят в твоих волосах и увлажнили твою одежду».
«Тропинка была такой влажной, как будто шел дождь. Это уже обильная роса самых прекрасных месяцев». Фаддей уходит со своими цветами, и вскоре зовет брата, чтобы он помог ему составить цветочную композицию.
«Я пойду. Я понимаю в этом деле. Женщина, есть у тебя амфора с узким горлышком, если можно из красной глины?» — говорит Фома.
«У меня есть то, что ты хочешь, и также другие вазы… Те, которые я использовала в праздничные дни… во время свадеб моих сыновей и по другим важным случаям Если ты подождешь, пока я поставлю эти кексы в печь, только одну минутку, я пойду и открою сундук, в котором хранятся красивые вещи…. Ах! Сейчас их осталось всего несколько после столь многих несчастий! Но я сохранила некоторые… чтобы помнить… и чтобы страдать, потому что даже если они напоминают о счастливых днях, то сейчас они заставляют проливать слезы, потому что напоминают о том, что безвозвратно прошло».
«В этом случае было бы лучше, если бы никто не просил их у тебя. Я бы не хотел, чтобы то, что случилось с нами в Нобе, вновь произошло здесь. Так много приготовлений ради ничего…» — говорит Искариот.
«Я говорю тебе, что группа учеников сообщила нам! Ты думаешь, что это приснилось им во сне? Они говорили с Лазарем. Он послал их вперед с этим намерением. Они пришли, чтобы сообщить нам, что Его Мать будет здесь перед Субботой в повозке Лазаря, вместе с Лазарем и ученицами…»
«Но они не приехали…»
2. «Поскольку вы видели этого человека, скажите мне, он не напугал вас?» — спрашивает старушка, вытирая руки передником и доверив свои кексы Иоанну Зеведееву и Андрею, которые относят их к каменной печи.
«Напугал? Почему?»
«Х’м, Человек, который вернулся из мертвых!» Она в высшей степени взволнована.
«Не беспокойся, мать. Он в точности такой же, как мы», — говорит Иаков Алфеев, успокаивая ее.
«Было бы лучше, если бы вместо того, чтобы бояться, ты убедилась в том, что не будешь болтать об этом с другими женщинами, иначе нам тут будет докучать весь Ефраим», — высокомерно говорит Искариот.
«С тех пор как вы пришли сюда, я никогда не говорила неосмотрительно ни с людьми из города, ни с паломниками. Я предпочитала считаться скорее глуповатой, чем мудрой, чтобы не беспокоить Учителя или не причинить Ему вред. И сегодня я тоже буду молчать. Пойдем, Фома…» — и она выходит, чтобы показать ему свои спрятанные сокровища.
«Женщина испугалась, думая, что увидит человека, воскресшего из мертвых», — говорит Искариот, иронически смеясь.
«И не только она. Ученики рассказывали мне, что все они были взволнованы в Назарете, и также в Кане и Тиверии. Человека, воскресшего из мертвых после того как пробыл четыре дня в гробнице, не так легко найти, как маргаритки весной. Мы тоже очень побледнели, когда он вышел из гробницы! Но вместо того, чтобы стоять там, отпуская праздные комментарии, не мог бы ты заняться какой-нибудь работой? Все работают, и еще так много нужно сделать… Пойди на рынок, поскольку сегодня ты еще можешь делать это, и купи все необходимое. Того, что мы купили, сейчас, когда они приезжают, уже не достаточно, и у нас нет времени, чтобы вернуться в город и сделать какие-нибудь покупки. Закат застал бы нас в пути».
Иуда зовет Матфея, который заходит на кухню одетый, и они вместе выходят.
3. Зелот тоже входит на кухню, он также хорошо одет, и говорит: «Наш Фома! Он поистине художник. Столь малым он так украсил комнату, как если бы она предназначалась для свадебного ужина. Пойдите и посмотрите».
Все спешат увидеть это, за исключением Петра, который заканчивает свою работу. Петр говорит: «Я умираю от желания увидеть их здесь. Возможно, Марциан с ними. Через месяц будет Пасха. Он, должно быть, уже покинул Капернаум или Вифсаиду».
«Я радуюсь за Учителя тому, что приезжает Мария. Она утешит Его больше, чем кто-либо. А Он нуждается в этом», — отвечает ему Зелот.
«Так сильно. А ты заметил, как печален Иоанн? Я спрашивал у него. Но напрасно. При всей своей доброжелательности, он более тверд, чем все мы, и если он не желает говорить, ничто не может заставить его сделать это.
Но я уверен, что он знает о чем-то. Он кажется тенью Учителя. Он все время следует за Ним. И он всегда смотрит на Него. Когда он знает, что за ним не наблюдают, — потому что если знает, что наблюдают, то смотрит на вас с такой улыбкой, которая смягчила бы даже тигра, — когда он думает, что за ним не наблюдают, говорю я, выражение его лица очень печально. Ты мог бы попытаться и спросить у него. Он очень любит тебя. И он знает, что ты более разумен, чем я…»
«О! Конечно нет. Ты стал примером разумности для всех нас. Никто не смог бы узнать в тебе старого Симона. Ты поистине камень, который своей твердой здравой краткостью поддерживаешь всех нас».
«Ничего подобного! Не говори так! Я бедный человек. Конечно… общаясь с Ним все эти годы, становишься немного подобным Ему. Немного… чуть-чуть, но совершенно отличающимся от того, кем был раньше. Мы все… нет, не все, к несчастью. Иуда всегда тот же. Здесь такой же, каким был на Прозрачных Водах…»
«И даст Бог, чтобы он всегда оставался таким же!»
«Что? Что ты имеешь в виду?»
«Ничего и все, Симон Ионин. Если бы Учитель слышал меня, Он бы сказал: “Не суди”. Но я не сужу. Я боюсь. Я боюсь, что Иуда стал хуже, чем когда он был на Прозрачных Водах».
«Он, конечно, стал хуже, даже если он такой же, как тогда. Потому что он должен был очень сильно измениться, он должен был стать более справедливым но, напротив, он все тот же. Значит, в его сердце присутствует грех духовной лени, праздности, которого не было раньше. Потому что в начале… да, он был необуздан, но он был полон доброй воли… Скажи мне, тот факт, что Учитель решил послать Самуила с нами и собрать вместе всех учеников, всех тех, которые могут быть собраны в Иерихоне в новолуние Нисана, на какую мысль это тебя наводит? Раньше Он говорил, что этот человек будет оставаться здесь… И Он также запрещал нам говорить, где Он находится. Это возбудило во мне подозрения…»
«Нет. По моему мнению ситуация прозрачна и логична. Сейчас мы не знаем, кем и как была распространена информация о том, что Учитель находится здесь, и теперь это известно всей Палестине. Ты знаешь, что паломники и ученики приходят сюда из Кадеша и до Ен-гедди, из Иоппии[1] и до Бозрата. Поэтому нет больше смысла хранить эту тайну. Далее, приближается Пасха, и Учитель, конечно, желает, чтобы Его ученики были с Ним во время Его возвращения в Иерусалим. Ты слышал, что говорит Синедрион, что Он потерпел неудачу и потерял всех Своих учеников. И Он ответит на это, войдя в город во главе их…»
[1] Иоппия – библейское название города Яффа в Израиле.
«Я боюсь, Симон. Очень боюсь… Ты слышал, что все, также иродиане, объединились против Него…»
«Да! Это правда. Пусть Бог поможет нам!…»
«А почему Он посылает Самуила с нами?»
«Конечно, чтобы подготовить его для его миссии. Я не вижу причин для твоего беспокойства… 4. В дверь стучат! Это, конечно, ученицы!…»
Петр отбрасывает в сторону свой запятнанный кровью фартук и бежит за Зелотом, бросившимся к двери дома. Все остальные, бывшие в доме, появляются из разных дверей и кричат: «Вот они! Вот они!»
Но когда дверь открыли, то они были так очевидно разочарованы, увидев Элизу и Нику, что две ученицы спрашивают: «Что-то не так?»
«Нет! Нет! Дело в том… мы думали, что это Мать и ученицы из Галилеи…» — говорит Петр.
«Ах! Вы это плохо восприняли. Но мы очень рады видеть вас и слышать, что Мария вот-вот приедет», — говорит Элиза.
«Нет, мы это не плохо восприняли… Мы разочарованы! Но входите! Мир нашим хорошим сестрам», — говорит Фаддей, приветствуя их от имени всех.
«И вам мир. Учителя нет дома?»
«Он пошел с Иоанном встречать Марию. Мы знаем, что Она едет по дороге на Сихем в повозке Лазаря», — объясняет Зелот.
Они входят в дом, а Андрей взял на себя заботу об осле Элизы. Ника пришла пешком. Они говорят о том, что происходит в Иерусалиме, расспрашивают о друзьях и учениках… об Анналии, Марии и Марте, старом Иоанне из Ноба, Иосифе, Никодиме и многих других. Отсутствие Искариота позволяет им говорить мирно и открыто.
Элиза, опытная пожилая женщина, познакомившаяся с Искариотом в Нобе, и очень хорошо его узнавшая, «любящая его только из любви к Богу», как она открыто говорит, спрашивает в доме ли он, и не по своей ли прихоти не пожелал присоединиться к остальным. И только узнав, что его нет дома, так как он пошел на рынок, она начала говорить о том, что знала: «что все, кажется, успокоилось в Иерусалиме, что даже о наиболее известных учениках больше не спрашивают, что ходят слухи, что это произошло после того, как Пилат поговорил угрожающим тоном с людьми из Синедриона, напомнив им, что он – единственный, кто вершит правосудие в Палестине и потому они должны прекратить нести вздор».
5. «Но говорят также» — замечает Ника, — «и это говорит Манаил и другие люди вместе с ним, нет, другие женщины, потому что у Валерии другое мнение, — что Пилат действительно так устал от всех этих мятежей, которые постоянно будоражат страну и могут стать для него причиной неприятностей, что он подвергается настойчивым атакам евреев, намекающих и распространяющих слухи, что целью Иисуса является провозглашение Себя царем, что если бы он не имел единодушных благоприятных рапортов центурионов и, прежде всего, не находился бы под влиянием своей жены, то он в конце концов, для того, чтобы избавиться от беспокойств, наказал бы Христа, по меньшей мере изгнанием».
«Это было бы последней каплей. И он способен сделать это! Вполне способен! Это самое легкое из римских наказаний, и самое употребительное после бичевания. Но можете ли вы представить такое! Иисус совершенно один, бог знает где, и мы, рассеянные тут и там…» — говорит Зелот.
«Конечно! Рассеянные! Это то, что ты сказал. Но они не смогут рассеять меня. Я буду следовать за Ним…» — говорит Петр.
«О! Симон! Ты можешь тешить себя надеждой, что тебе позволят сделать это? Тебя свяжут, как галерного раба, и доставят тебя туда, куда им угодно, даже на галеры или в одну из своих тюрем, и ты больше не сможешь следовать за своим Учителем», — говорит Варфоломей. Петр ерошит свои волосы и выглядит растерянным и приунывшим.
«Мы должны сказать Лазарю. Лазарь открыто пойдет к Пилату. Пилат, конечно, встретится с ним с удовольствием, потому что язычники любят смотреть на необычных существ…» — говорит Зелот.
«Он, вероятно, был там до своего отъезда, и Пилат больше не будет стремиться увидеть его!» — уныло говорит Петр.
«Тогда он пойдет как сын Теофила. Или он возьмет с собой свою сестру Марию, чтобы навестить женщин высокого ранга. Они были друзьями, когда… ну, когда Мария была грешницей…»
«Вы знаете, что Валерия, после того, как ее муж развелся с ней, стала прозелиткой? Она очень ревностна, живет честной жизнью и является примером для многих из нас. Она освободила всех своих рабов и наставляет их в вере в истинного Бога. Она уехала жить на Сионе. Но сейчас, когда Клавдия вернулась, она вернулась к ней…»
«Тогда!»
«Нет. Она сказала мне: “Как только приедет Иоанна, я останусь с ней, но сейчас я хочу убедить Клавдию”… Клавдии, кажется, не удается подняться выше своего мнения о Христе. Она считает Его мудрым человеком. И больше никем… Нет, до ее приезда в город она, кажется, была несколько расстроена распространяющимися слухами и скептически сказала: “Он человек, подобный нашим философам, и не самым лучшим, потому что Его слова не соответствуют Его жизни”, и она была какой-то… короче говоря, она позволила себе определенные вещи, с которыми она прежде покончила», — говорит Ника.
«Этого следовало ожидать. Языческие души! Х’м! Среди них могут быть хорошие… Но остальные!… Развращены! Развращены!» — нравоучительно говорит Варфоломей.
6. «А что известно об Иосифе?» — спрашивает Фаддей.
«О ком? О человеке из Ципори? Он в ужасе! Приехал твой брат Иосиф. Он приехал и сразу же уехал, но он проехал через Вифанию, чтобы сказать сестрам, что они любой ценой должны удержать Учителя от посещения города и от пребывания там. Я была там и слышала его. Я слышала также, что у Иосифа из Ципори были большие неприятности и сейчас он очень боится. Твой брат попросил его держать в курсе того, что замышляется в Храме. Человек из Ципори может узнавать об этом через родственника, который является мужем то ли сестры, то ли дочери сестры его жены, я не знаю, который служит в Храме», — говорит Элиза.
«Сколько страха! Теперь, когда мы пойдем в Иерусалим, я хочу послать моего брата к Анне. Я мог бы пойти сам, потому что я тоже хорошо знаю этого хитрого лиса. Но Иоанн более способный. И Анна очень любил его, когда мы слушали слова этого старого лиса, веря, что он был агнцем! Я пошлю Иоанна. Он способен, не реагируя, терпеть даже оскорбления. Я… если он при мне скажет анафему на Учителя, или даже если он только скажет, что я проклят за то, что следую Ему, я бы схватил его за шею, я бы схватил его и сжал его старое твердое тело, как если бы оно было сетью, из которой надо выцедить воду. Я бы заставил его отдать свою злую душу! Даже если бы он был окружен всеми стражами и священниками Храма!»
«О! Если бы Учитель слышал, что ты говоришь!» — восклицает крайне возмущенный Андрей.
«Я говорю это именно потому, что Его здесь нет!»
«Ты прав! И ты не единственный у кого есть подобные желания. У меня они тоже есть!» — говорит Петр.
«И у меня тоже, и не только по отношению к Анне», — говорит Фаддей.
«О! В этом случае я… послужу нескольким из них. У меня длинный список… Те три старых глиняных черепка из Капернаума, — я исключаю из него Симона фарисея, потому что он кажется терпимо хорошим, — те два волка из Ездрилона, и та старая куча костей Анании, а затем… бойня, настоящая бойня, говорю я вам, в Иерусалиме, с Хелкией во главе их всех. Я не могу больше выносить этих змей, засевших в засаду и выжидающих!» — Петр в ярости.
Фаддей, спокойный в речах, но даже более впечатляющий в своем ледяном спокойствии, чем яростный Петр, говорит: «Я бы подал вам руку. Но… возможно, я начал бы с удаления змей, до которых рукой подать».
«Кого? Самуила?»
«Нет. Ничуть! Не только до Самуила рукой подать. Есть многие, которые показывают лицо, но их души отличаются от лиц, которые они показывают! Я никогда не выпускаю их из виду. Никогда. Я хочу увериться, прежде чем начать действовать. Но когда я буду уверен! Кровь Давида горяча, и горяча кровь Галилеи. Они обе во мне по отцовской и по материнской линиям».
«О! При случае… скажи мне! Я помогу тебе…» — говорит Петр.
«Нет. Кровная месть – это забота родственников. Я должен отомстить за нее.
«Но, мои дорогие дети! Не говорите этого. Это не то, чему учит Учитель! Вы выглядите подобно маленьким разъяренным львятам, вместо того, чтобы быть агнцами Агнца! Обуздайте столь сильный дух мести. Дни Давида давно прошли! Закон крови и возмездия был отменен Христом. Он подтвердил десять неизменных заповедей, но отменил другие суровые Моисеевы законы. Заповеди Моисея, касающиеся сострадания, гуманности и справедливости остались и были сжаты и усовершенствованы в Его величайшей заповеди: “Возлюбите Бога всем своим существом, возлюбите своих ближних так, как вы любите самих себя, прощайте оскорбляющих вас, любите ненавидящих вас”. О! Простите меня, если я, женщина, осмеливаюсь учить моих братьев, более великих, чем я! Но я старая мать. А мать может говорить всегда. Поверьте мне, дети мои! Если вы сами призываете Сатану, ненавидя врагов, желая возмездия, он войдет в вас и развратит вас. Сатана – это не сила. Поверьте мне. Бог – сила. Сатана это слабость, бремя, медлительность. Вы бы не смогли больше пошевелить и пальцем не только против ваших врагов, но даже чтобы погладить нашего страдающего Иисуса, если ненависть и месть будут сковывать вас. Ободритесь, дорогие Мои дети, все вы! Также те, которые так же стары, как я, и, возможно, старше. Вы все сыновья женщины, которая любит вас как мать, которая вновь обрела радость быть матерью, любя вас как своих детей. Не заставляйте меня вновь чувствовать себя огорченной, вновь навеки потеряв моих дорогих детей; потому что если вы умрете, лелея ненависть или преступление, вы умрете навеки, и мы больше не сможем собираться все вместе здесь, в радости, вокруг нашей общей любви: Иисуса. Обещайте мне здесь, немедленно, так как я умоляю вас, обещайте мне, бедной женщине, бедной матери, что у вас больше никогда не будет таких мыслей. О! Они даже исказили ваши лица. Вы кажетесь мне странными, незнакомыми! Какими уродливыми сделала вас ненависть! Вы были такими кроткими! Но что случилось? Послушайте меня! Мария сказала бы вам те же самые слова, что и я, но с большей силой, потому что Она – Мария; но лучше, если Она не узнает о всех этих несчастьях… О! Бедная Мать! Но что происходит? Так значит, я действительно должна поверить, что час тьмы уже пришел, час, который поглотит каждого, час, когда Сатана будет царем в каждом, за исключением Святого, когда он введет в заблуждение также святых, также вас, превратив вас в трусов, клятвопреступников, таких же жестоких как он сам? О! До сих пор я всегда надеялась! Я всегда говорила: “Люди не восторжествуют над Христом”. Но сейчас! Но сейчас я боюсь и трепещу в первый раз! Я вижу как великая Тьма, чье имя Люцифер, вторгается и захватывает это безоблачное небо Адара[2] и ослепляет всех вас, и разливает яд, от которого вы заболеваете. О! Я боюсь!» Элиза, некоторое время плакавшая молча, уронила свою голову на стол, за которым сидела, и скорбно зарыдала.
[2] Адар – еврейский месяц, соответствует февралю-марту.
Апостолы смотрят друг на друга. Затем, хотя и огорченные, они начинают ее утешать. Но она не желает утешений и говорит следующее: «Одно, только одно успокоит меня: ваше обещание. Ради вашего собственного блага! Чтобы Иисус не испытал величайшей из Своих скорбей, увидев вас, Своих возлюбленных учеников, проклятыми».
«Конечно, Элиза. Если ты этого желаешь! Не плачь, женщина! Мы обещаем тебе. Слушай. Мы пальцем не пошевелим против кого бы то ни было. Мы даже не будем смотреть, так что мы не сможем увидеть. Не плачь! Не плачь! Мы будем прощать оскорбляющих нас. Мы будем любить ненавидящих нас! Не плачь». Элиза поднимает свое лицо, блестящее от слез и говорит: «Помните. Вы обещали! Повторите ваше обещание!»
«Мы повторяем тебе его, женщина».
«Как же дороги вы, дети мои! Теперь вы мне нравитесь! Я вижу, что вы вновь стали хорошими. 8. Теперь, когда мое беспокойство унялось и когда вы вновь свободны от этой горькой закваски, давайте приготовимся к приему Марии. Что еще нужно сделать?» — спрашивает она и утирает свои слезы.
«В самом деле… мы подготовились так, как это могут делать мужчины. Но Мария Иаковлева помогала нам. Она самарянка, но очень хорошая. Ты скоро увидишь ее. Она пошла к каменной печи, следить за хлебом Она здесь одна: ее дети или умерли, или забыли ее, богатство исчезло, и все же она ни на кого не держит зла…»
«Ах! Видите! Вы видите, что умеющие прощать есть также среди язычников и самарян? И это должно быть ужасно, вы знаете, когда нужно прощать сына!… Лучше умереть, чем согрешить! Ах! Вы уверены, что Иуды здесь нет?»
«Если он не стал птицей, он не может быть здесь, потому что окна открыты, но все двери закрыты, кроме этой».
«Тогда… Мария Симонова была в Иерусалиме со своим родственником. Она пришла, чтобы предложить жертвы в Храме. Затем она пришла к нам. Она выглядит мученицей. Как она была подавлена! Она спрашивала у меня и у всех, нет ли каких-либо новостей от ее сына. Был ли он с Учителем. Всегда ли он остается с Ним».
«Что случилось с этой женщиной?» — спрашивает изумленный Андрей.
«Дело в ее сыны. Ты не думаешь, что этого достаточно?» — спрашивает Фаддей.
«Я успокоила ее. Она захотела вернуться в Храм вместе с нами. Мы все вместе пошли туда чтобы помолиться… Потом она ушла, все с тем же своим беспокойством. Я сказала ей: “Если ты останешься с нами, мы вскоре поедем к Учителю. Твой сын там”. Она уже знала, что Иисус здесь. Это стало известно до самых границ Палестины. Но она сказала: “Нет. нет! Учитель сказал мне, чтобы меня не было в Иерусалиме весной. Я повинуюсь Ему. Но я захотела пойти в Храм до Его возвращения. Я так нуждаюсь в Боге”. И она сказала странное слово… Она сказала: “Я невиновна. Но я так измучена, что ад находится во мне, а я в нем”… Мы неоднократно спрашивали ее почему. Но она ничего больше не сказала относительно ее мучений или причин запрета Иисуса. Она просила нас не говорить ничего Иисусу или Иуде».
«Бедная женщина! Значит, ее не будет там, во время Пасхи?» — спрашивает Фома.
«Нет. Ее не будет».
«Ну! Если Иисус сказал ей это, у Него должна была быть причина… Вы слышали, что она сказала, э? Повсюду и в самом деле известно, что Иисус здесь!» — говорит Петр.
«Да. И некоторые люди говорили, что распространявшие эту новость, делали это, чтобы собрать людей во имя Его, чтобы поднять их, чтобы восстать “против тиранов”. Другие говорили, что Он здесь потому, что понимает, что был разоблачен…»
«Всегда те же самые причины! Они, должно быть, потратили все золото Храма, чтобы разослать этих… своих слуг повсюду!» — замечает Андрей.
9. Раздается несколько стуков в дверь. «Вот и они!» — говорят они и бегут открывать. Но это Иуда со своими покупками. Матфей следует за ним. Иуда видит Элизу и Нику и приветствует их, спросив: «Вы одни?»
«Совершенно одни. Мария еще не приехала».
«Мария приезжает не из южных регионов и, таким образом, Она не может быть с вами. Я спрашивал, не здесь ли Анастасика».
«Нет. Она осталась в Бетзуре».
«Почему? Она ведь тоже ученица. Разве вы не знаете, что отсюда мы должны пойти в Ирусалим на Пасху? Она должна быть здесь. Если ученицы и верующие не совершенны, то кто будет таким? Кто составит процессию Учителя, чтобы дискредитировать легенду о том, что все Его оставили?»
«О! Что касается этого, то не бедной женщине заполнять бреши! Розы в полном порядке среди шипов и в огороженных садах. Я поступаю как ее мать, и я так распорядилась».
«Значит, ее не будет на Пасхе?»
«Нет, ее не будет».
«И это составит два!» — восклицает Петр.
«Что ты говоришь? Какие два?» — с подозрением спрашивает Иуда.
«Ничего, ничего! Это мои подсчеты.: Многие вещи могут быть сосчитаны, не так ли? Также… мухи, например, которые зарятся на моего освежеванного барашка».
10. Входит Мария Иаковлева в сопровождении Самуила и Иоанна, несущих караваи, уже вынутые из печи. Элиза приветствует женщину, и то же самое делает Ника. А Элиза находит особые слова, чтобы Мария чувствовала себя посвободней: «Ты среди сестер по скорбям, Мария. Я одинока, так как потеряла мужа и детей, и она вдова. Значит, мы будем любить друг друга, потому что только тот, кто плакал, может понять».
Тем временем Петр спрашивает у Иоанна: «Как ты оказался здесь? А Учитель?»
«В повозке. Со Своей Матерью».
«И ты ничего не говоришь?»
«Ты не дал мне времени. Все женщины там. Но ты увидишь, как измучена Мария из Назарета! Она кажется постаревшей на годы и годы. Лазарь говорит, что Она очень расстроилась, когда Лазарь сказал Ей, что Иисус принял убежище здесь».
«Почему этот глупец сказал Ей? До своей смерти он был разумным. Возможно, его мозг размягчился в гробнице и никогда не восстановится. Нельзя безнаказанно лежать мертвым!…» — иронично и пренебрежительно говорит Иуда из Кериофа.
«Ничего подобного. Тебе бы лучше подождать и послушать, прежде чем говорить. Лазарь из Вифании сказал Марии об этом, когда они уже были в пути, так как Она была удивлена, что Лазарь выбрал эту дорогу», — сурово говорит Самуил.
«Да. В первый раз, когда он проезжал через Назарет он только сказал: “Через месяц я отвезу Тебя к Твоему Сыну”. Он даже не сказал Ей: “Мы поедем в Ефраим”, когда они уже собирались выехать, но…» — говорит Иоанн.
«Все знают, что Иисус здесь. Она была единственной, кому это не было известно?» — спрашивает как всегда грубый Иуда, перебивая своего товарища.
«Мария знала. Она слышала об этом, так как Ей сказали. Но поскольку мутные потоки из нескольких ложных источников растеклись по всей Палестине, то Она не принимала каких-либо новостей как истинных. Она истощилась и исчахла от горя, в молчании и в молитве. Но как только они оказались на дороге, Лазарь выбрал дорогу вдоль реки, чтобы сбить с толку назарян, и всех жителей Каны, Ципори, Вифлеема Галилейского…»
«Ах! Наоми тоже там вместе с Миртой и Ауреей?» — спрашивает Фома.
«Нет. Им было приказано Иисусом не приезжать. Когда Исаак возвращался в Галилею, он привез Его приказ».
«Значит… и этих женщин тоже не будет с нами, как в прошлом году».
«Нет, их с нами не будет».
«И это уже в третий раз!»
«Не будет ни наших жен, ни дочерей. Учитель сказал им, прежде чем покинуть Галилею. Нет, Он повторил Свой приказ. Потому что моя дочь Марианна сказала мне, что Иисус сказал им об этом во время последней Пасхи».
«Но… очень хорошо! Будет ли здесь по крайней мере Иоанна? Саломея? Мария Алфеева?»
«Да. И Сусанна».
«И Марциан, конечно… 11. Но что это за шум?
«Повозки! Повозки! И все назаряне, которые не стали последователями и сопровождают Лазаря… и такие же люди из Каны…» — отвечает Иоанн, выбегая из комнаты вместе с остальными.
Как только дверь открылась, их глазам предстало шумное зрелище. Наряду с Марией, сидящей рядом со Своим Сыном, и ученицами, наряду с Лазарем, наряду с Иоанной в ее повозке с Марией и Мартой, Эстер и другими служанками и верным Ионафаном, здесь целая толпа народа: известные лица и неизвестные. Из Назарета, Каны, Тиверии, Наина, Эндора. И самаряне из всех деревень, через которые они прошли во время своего путешествия и из других близлежащих деревень. Они бросаются к передку повозок, мешая сойти с них или подняться туда.
«Но чего хотят эти люди? Зачем они пришли? Как они узнали?»
«Э! Эти люди из Назарета были настороже, и когда Лазарь приехал вечером, чтобы выехать на следующее утро, они в течение ночи устремились в ближайшие города, и жители Каны поступили так же, потому что Лазарь поехал туда, чтобы забрать Сусанну и встретиться с Иоанной. И они поехали за ним и перед ним, чтобы увидеть Иисуса и увидеть Лазаря. А также те люди из Самарии, которые слышали об этом и присоединились к остальным. И вот они, все они!…» — объясняет Иоанн.
«Послушай! Ты, боявшийся, что у Учителя не будет процессии, не думаешь ли ты, что этой поцессии будет достаточно?» — говорит Филипп Искариоту.
«Они приехали ради Лазаря…»
«Как только они увидели его, они могли бы уйти. Но они остались и приехали сюда. И это означает, что здесь также те, кто приехали ради Учителя».
«Хорошо. Давайте прекратим пустые разговоры и вместо этого откроем путь, чтобы они могли войти в дом. Пошли, мальчики! Вновь займемся практикой! Мы уже долгое время как не прокладывали Учителю путь в толпе локтями!» — и Петр первым начал проделывать проход в толпе, которая поет осанну, любопытствует, благоговеет, словоохотлива на все лады. И когда это ему удается с помощью других людей и многих учеников, которые, будучи рассеянными в толпе, пытаются присоединиться к апостолам, он поддерживает этот проход пустым, чтобы женщины могли принять убежище в доме вместе с Иисусом и Лазарем. Затем он закрывает дверь, войдя в нее последним, и запирает ее на засов, зафиксировав его болтом, и посылает других, чтобы закрыть дверь со стороны огорода.
«О! Наконец-то! Мир Тебе, благословенная Мария! Наконец-то я вижу Тебя! Теперь все прекрасно, потому что Ты с нами!» — говорит Петр, приветствуя Ее, и склоняется перед Марией. Лицо Марии печальное, бледное и усталое, это уже лицо Нашей Женщины Скорбей.
«Да, все теперь менее прискорбно, потому что Я здесь рядом с Ним».
«Я заверял Тебя, что не говорил ничего, кроме правды!» — говорит Лазарь.
«Ты прав… Но солнце скрылось для Меня, и Я не имела покоя, когда услышала, что Мой Сын здесь… Я поняла… О!» Большие слезы стекают по Ее бледным щекам.
«Не плачь, Мама! Не плачь! Я был здесь среди этих добрых людей, рядом с другой Марией, которая тоже мать…» — Иисус ведет Ее в комнату, которая выходит на мирный огород. Все следуют за Ним.
12. Лазарь говорит, оправдываясь: «Я был вынужден сказать Ей, потому что Она узнала дорогу, и не могла понять, почему я выбрал эту. Она думала, что Он был со мной в Вифании… И в Сихеме также мужчина крикнул: “Мы тоже собираемся поехать в Ефраим, к Учителю”. Невозможно было найти какое-либо оправдание… Я также надеялся оставить далеко позади этих людей, отправившись в путь ночью по незнакомым дорогам. Эта уловка не сработала! Они были наготове повсюду, и пока одна группа следовала за мной, другая разъезжала по округе, распространяя новость».
Мария Иаковлева приносит немного молока, сливочного масла и свежеиспеченного хлеба и предлагает их сначала Марии. Она украдкой, с любопытством, смешанным со страхом, оглядывает Лазаря с головы до ног, и ее рука вздрогнула, когда, предлагая Лазарю молока, она слегка коснулась его руки. И она не смогла удержаться и не воскликнуть «о!», когда увидела, как он ест ее кекс, как и все остальные.
Лазарь первым засмеялся и говорит в своей приветливой мягкой манере, с доверительностью всех людей высокого происхождения: «Да, женщина, я ем точно так же как ты, и мне нравятся твой хлеб и твое молоко. И я уверен, что мне понравится твоя постель, потому что я чувствую усталость точно так же, как чувствую голод». Он оборачивается и говорит:
«Многие из вас прикасались ко мне под каким-нибудь предлогом, чтобы почувствовать из плоти ли я и из костей, теплый ли я и дышу ли. Это немного неприятно. И когда моя миссия закончится, я удалюсь в Вифанию. Если бы я был рядом с Тобой, Учитель, это возбуждало бы слишком много отвлечений внимания. Я просиял, я пронес на себе свидетельство Твоей власти до самой Сирии. Теперь я должен исчезнуть. Ты один должен сиять в небе чудес, в небе Бога и в глазах людей».
Мария, тем временем, говорит старушке: «Ты была добра к Моему Сыну. Он рассказал Мне, какой хорошей ты была. Позволь Мне поцеловать тебя и сказать, как Я благодарна тебе. Мне нечего дать тебе в качестве вознаграждения, кроме Моей любви. Я слишком бедна… и Я также могу сказать, что у Меня больше нет Сына, потому что Он принадлежит Богу и Своей миссии… И пусть это всегда будет так, потому что свято и праведно то, чего желает Бог».
Мария добра, но сердце Ее уже разбито… Все апостолы смотрят на Нее с таким состраданием, что забывают о тех людях, которые сейчас шумят и ликуют на улице, забывают поинтересоваться о своих оставшихся вдали родственниках.
13. Но Иисус говорит: «Я поднимусь на террасу, чтобы отпустить и благословить людей». И Петр тогда понимается сам и спрашивает: «Но где же Марциан? Я вижу всех учеников, но не его».
«Марциана здесь нет», — отвечает Саломея, мать Иакова и Иоанна.
«Марциана здесь нет? Почему? Он болен?»
«Нет. Он в добром здравии. И твоя жена также. Но Марциана здесь нет. Порфирия не позволила ему приехать».
«Глупая женщина! Через месяц будет Пасха, и ему надо приехать на Пасху! Ей нужно было позволить ему приехать сейчас с вами и осчастливить мальчика и меня. Но она медлительнее, чем овца, в понимании определенных вещей…»
«Иоанн и Симон Ионин, и ты, Лазарь с Симоном Зелотом, пойдем со Мной. Вы, все вы, оставайтесь на месте, пока Я распущу толпу, отделив от нее учеников», — приказывает Иисус и выходит вместе с четырьмя, закрыв за Собой дверь.
Через коридор и кухню Он выходит в огород в сопровождении ворчащего Петра и остальных. Но перед тем, как ступить на террасу, Он останавливается на маленькой лестнице, Он оборачивается, кладет руку на плечо Петра, который поднимает свое огорченное лицо. «Слушай Меня внимательно, Симон Петр, и прекрати обвинять и упрекать Порфирию. Она не виновата. Она подчинилась Моему приказу. Перед праздником Кущей Я приказал ей не позволять Марциану приезжать в Иудею…»
«Но Пасха, Господь!»
«Я Господь. Ты сказал это. И как Господь Я могу приказать все, потому что каждый Мой приказ праведен. Так что не расстраивайся по мелочам. Ты помнишь, что утверждается в Числах? “Если кто-нибудь из вашей страны станет нечистым, прикоснувшись к мертвому телу или будет в дальней дороге. То такой человек должен совершить Пасху для Господа на четырнадцатый день второго месяца, вечером”».[3]
[3] Чис. 9.10-11
«Но Марциан не нечист. Я надеюсь, что Порфирия не желает умереть прямо сейчас, и он не путешествует…» — возражая, говорит Петр.
«Это не имеет значения. Я так желаю. Есть вещи, которые оскверняют человека больше, чем мертвое тело. Марциан… Я не желаю, чтобы он был загрязнен. Позволь Мне делать то, что Я желаю, Петр. Я знаю. Будь таким же покорным, как твоя жена и Марциан. Мы совершим вторую Пасху вместе с ним, на четырнадцатый день второго месяца. И мы будем тогда так счастливы. Это обещание».
Петр делает жест, как бы говоря: «Давайте откажемся от самих себя», но более не возражает.
Зелот замечает: «Достаточно, если ты не продолжишь свои подсчеты, сколь многих не будет в городе во время Пасхи!»
«Я больше не подсчитываю. От всего этого у меня странное ощущение… какое-то ледяное ощущение… Можно сказать другим?»
«Нет. Я намеренно отвел тебя в сторону».
«Тогда… 14. У меня тоже есть что сказать, в частности Лазарю».
«Скажи мне. Если я смогу, я отвечу тебе», — говорит Лазарь.
«О! Даже если ты не ответишь, это не имеет значения. Мне будет достаточно, если ты пойдешь к Пилату, — это идея твоего друга Симона, — и поговоришь о разных вопросах, и выведаешь у него, как он думает обойтись с Иисусом, по доброму или неблагосклонно… Ты знаешь… искусно… Потому что так много слухов!…»
«Я пойду. Как только приеду в Иерусалим. Я поеду в Вифанию через Вефиль и Раму, а не через Иерихон. И остановлюсь в моем особняке на Сионе, и пойду к Пилату. Не беспокойся, Петр, потому что я буду искусным и искренним».
«И ты зря потратишь свое время, Мой дорогой друг. Потому что Пилат, — тебе известно об этом как человеку, Мне как Богу, — это всего лишь тростник, который гнется в сторону противоположную урагану, стремясь избежать его. Он никогда не бывает неискренним. Потому что он всегда уверен, что хочет предпринять действия, и он делает то, что говорит в этот момент. Но мгновением позже, из-за воя бури с другой стороны, он забывает, — о! он не нарушает свое обещание или свою волю, — он просто забывает о том, что он хотел раньше. Он забывает, потому что рев бури сильнее, чем его воля и заставляет его терять память и сдувает прочь все мысли, которые предшествующие просьбы утвердили в ней, замещая их новыми мыслями. И потом, прежде всех бурь с их бесчисленными голосами, от голоса его жены, которая угрожает развестись с ним, если он не будет делать того, чего она желает, — а как только он разведется с ней, это станет концом его силы, концом его покровительства “божественным” Цезарем, как они говорят, хотя они убеждены, что этот Цезарь более низок, чем они сами… Но они видят Идею в этом человеке, нет, Идея уничтожает человека, представляющего ее, и нельзя сказать, что эта Идея нечиста: каждый гражданин любит, и это справедливо, что он должен любить свое Отечество и желать его торжества…
Цезарь и есть Отечество… так… жалкий человек становится… великим, благодаря тому, что он представляет… Но Я хотел говорить не о Цезаре, а о Пилате! – Так Я говорил, что прежде всех голосов, от голоса своей жены до голосов толпы, существует голос, о! какой голос! Голос его эго. Голос маленького эго маленького человека. Голос жадного эго жадного человека, гордого эго гордого человека; эта незначительность, эта жадность, эта гордость желает власти, чтобы быть великой. Они желают властвовать, чтобы иметь сверхизобилие денег, они желают властвовать, чтобы править над множеством подданных, склоняющихся перед ними, чтобы воздать им дань почтения. Ненависть тлеет под всем этим, но маленький Цезарь по имени Пилат, наш маленький Цезарь не видит этого… Он может видеть только спины, согнутые в притворном почтении и страхе перед ним, или действительно чувствующими и то и другое. И из-за бурного голоса своего эго он готов сделать все. Я говорю: все. При том условии, что он сможет продолжать оставаться Понтием Пилатом, Проконсулом, слугой Цезаря, Правителем одного из многих регионов империи. И благодаря всему этому, даже если он сейчас является Моим защитником, завтра он станет Моим судьей, и притом безжалостным. Мысли человека всегда неопределенны. Они в высшей степени неопределенны, если имя этого человека – Понтий Пилат. Но, Лазарь, ты можешь удовлетворить желание Петра… Если это утешит его…»
«Не утешит меня, а… немножко успокоит меня…»
«Тогда удовлетвори нашего доброго Петра и пойди к Пилату».
«Я пойду, Учитель. Но Ты описал Проконсула так, как не мог бы сделать ни один историк или философ. Совершенный портрет!»
«Я мог бы точно таким же образом описать каждого человека в его истинном образе: его характере. 15. Но давайте пойдем к этим шумящим людям».
Он поднимается на последнюю ступеньку и показывается людям, поднимает Свою руку и говорит громким голосом: «Мужи из Галилеи и Самарии, ученики и последователи Ваша любовь, ваше желание почтить Меня и Мою Мать, Моих друзей, сопровождая их повозку, говорит Мне о том, каковы ваши мысли. Я могу только благословить вас за такие мысли. Но сейчас вернитесь в ваши дома, к вашим делам. Вы, приехавшие из Галилеи, пойдите и скажите тем, кто остались там, что Иисус из Назарета благословляет их. Мужи Галилейские, мы вновь встретимся с вами в Иерусалиме на Пасху, и Я войду в город в день после Субботы перед Пасхой. Мужи Самарянские. Вы тоже можете пойти, и не ограничивайте вашу любовь ко Мне следованием и поисками Меня на дорогах Земли, но ищите Меня на дорогах духа. Идите, и пусть Свет светит в вас. Ученики Учителя, отделитесь от верующих и останьтесь в Ефраиме, чтобы получить Мои инструкции. Идите. Будьте послушными».
«Он прав. Мы мешаем Ему. Он хочет побыть со Своей Матерью!» — кричат ученики и назаряне.
«Мы уходим. Но сначала мы хотим получить Его обещание: что Он придет в Сихем перед Пасхой. В Сихем! В Сихем!»
«Я приду. Идите. Я приду, прежде чем пойду в Иерусалим на Пасху».
«Не иди! Не иди! Мы защитим Тебя! Останься с нами! С нами! Мы сделаем Тебя Царем и Первосвященником! Они ненавидят Тебя! Мы любим Тебя! Долой евреев! Да здравствует Иисус!
«Замолчите. Прекратите шуметь! Моя Мать страдает от этого крика, который может навредить Мне больше, чем голоса, проклинающие Меня. Мой час еще не пришел. Идите. Я приду в Сихем. Но удалите из ваших сердец мысль о том, что Я, из-за человеческой трусости и святотатственного восстания против воли Моего Отца, могу не исполнить Своего долга как израильтянин, поклоняясь истинному Богу в единственном Храме, в котором Ему можно поклоняться, и как Мессия, будучи коронован где-нибудь, кроме как в Иерусалиме, где Я буду помазан всеобщим Царем, согласно словам и истинным предвидениям великих пророков».
«Долой! Нет никакого другого пророка, кроме Моисея! Ты мечтатель!»
«И вы тоже. Быть может, вы свободны? Нет, это не так. Как называется Сихем? Каково его новое имя? И то, что случилось в Сихеме, случится также со многими другими городами в Самарии, Иудее и Галилее. Потому что римская баллиста[4] уровняет нас одинаковым образом. Разве ваш город называется Сихемом? Нет. Его имя – Неаполь. Как и Бет-Шеан назван Скифополем, и многие другие города, которые либо по воле римлян, либо по воле льстивых вассалов приняли имена навязанные господством или лестью. И вы, как отдельные люди, вы хотите иметь большее значение, чем город, чем наши правители, большее, чем Бог? Нет. Ничто не может изменить того, что предназначено для спасения всех. Я следую по прямому пути. Следуйте Мне, если вы желаете войти в вечное Царство вместе со Мной.
[4] Осадное орудие для метания камней.
Он собирается уйти. Но жители Самарии так расшумелись, что вызвали реакцию галилеян и те, кто были в доме, выбежали в огород, поднялись на лестницу и на террасу. Печальное бледное страдающее лицо Марии первым появилось за плечами Иисуса. Она обнимает и крепко сжимает Его, как бы желая защитить Его от оскорблений несущихся снизу: «Ты предал нас! Ты принял убежище среди нас, заставив нас поверить, что Ты полюбил нас, тогда как Ты презираешь нас! И мы станем еще более презираемыми по Твоей вине!» и тому подобное.
К Иисусу подошли также ученицы, апостолы, и, наконец, испуганная Мария Иаковлева. Крики, несущиеся снизу, объясняют происхождение шума, его удаленный, но определенный источник: «Так почему же Ты послал к нам Своих учеников, чтобы они сказали нам, что Тебя преследуют?»
«Я никого не посылал. Здесь присутствуют люди из Сихема. Пусть они выйдут вперед. Что Я сказал им однажды на горе?»
«Это правда. Он сказал нам, что Он может поклоняться только в Храме, пока не придет для всех новое время. Учитель, не надо нас проклинать, поверь нам. Они были обмануты ложными посланцами, которые говорили, что их послал Ты».
«Я знаю. Но сейчас идите. Я точно так же приду в Сихем. Я никого не боюсь. Но уходите сейчас, чтобы вы не причинили вреда самим себе и вашим единокровным. Вы видите там кирасы легионеров, сияющие на солнце, так как они спускаются на дорогу? Они, конечно, следовали за вами на некотором расстоянии, увидев такую процессию, и пребывали в ожидании в лесу. Ваши крики сейчас привлекают их сюда. Уходите, ради вас самих».
Действительно, вдалеке на главной дороге, которая поднимается к горам, к той самой, на которой Иисус нашел голодающего человека, видны отблески света и движение по направлению к Ефраиму. Люди медленно расходятся. Жители Ефраима, галилеяне и ученики остаются.
«Вы также можете отправляться к себе домой, жители Ефраима. И вы тоже, галилеяне, пожалуйста, уходите. Повинуйтесь Тому, Кто любит вас».
Они тоже уходят. 17. Остались только ученики, и Иисус приказывает апостолам, чтобы они позволили им войти в дом и огород. Петр спускается по лестнице вместе с другими, чтобы открыть двери.
Иуда из Кериофа не спускается. Он смеется! Он смеется и говорит: «Ты сейчас увидишь, как “добрые самаряне” возненавидят Тебя! Чтобы построить Царство Ты разбрасываешь камни. И камни, вырванные из стен здания и разбросанные, становятся метательным оружием. Ты рассеиваешь их! И они не забудут».
«Пусть они ненавидят Меня. Я не стану уклоняться от исполнения Моего долга из страха перед их ненавистью. Пойдем, Мама. Пойдем и скажем ученикам, что им нужно сделать, прежде чем Я их отпущу». И между Марией и Лазарем Он спускается по лестнице в дом, где толпятся ученики, собравшиеся в Ефраиме. Он приказывает им разойтись повсюду и сообщить всем их товарищам, чтобы они были в Иерихоне в новолуние Нисана и ждали Его, пока Он не прибудет, и сообщали людям во всех деревнях, через которые они будут проходить, что Он покинет Ефраим, и что они увидят Его в Иерусалиме на Пасху. Затем Он разделяет их на три группы, доверив нового ученика Самуила Исааку, Герме и Стефану. Стефан приветствует Самуила словами: «Радость видеть тебя смягчает боль, которую я испытываю при виде того, что все становится препятствием для Учителя». Герма, напротив, приветствует его так: «Ты покинул человека ради Бога. И Бог теперь действительно с тобой». Исаак, смиренный и скромный, сказал только: « Да пребудет с тобой мир, брат».
После раздачи хлеба и молока, которые люди Ефрема от всей души предоставили в качестве пожертвования, ушли и ученики и, наконец-то, воцарился мир…
18. Но пока готовится барашек, Иисус еще что-то сделал. Он подошел к Лазарю и сказал ему: «Пойдем со Мной по берегу ручья». Лазарь, как обычно, тут же повиновался.
Они отходят от дома метров на двести. Лазарь молча ждет, когда Иисус начнет говорить. И Иисус говорит: «Я хотел сказать тебе следующее. Моя Мать очень подавлена, как видишь. Пришли сюда твоих сестер. Я действительно пойду в Сихем со всеми апостолами и ученицами, но потом Я пошлю их в Вифанию, тогда как Сам Я проведу некоторое время в Иерихоне. Я, может быть, решусь оставить нескольких женщин здесь, в Самарии, но не в другом месте…»
«Учитель! Ты действительно боишься… О! Если это так, то почему Ты воскресил меня из мертвых?»
«Чтобы иметь друга».
«О!!! В этом случае, хорошо, вот он я. Все скорби, если я могу утешить Тебя своей дружбой, для меня ничто».
«Я знаю. Вот почему Я использую и буду использовать тебя как самого совершенного друга».
«Я должен действительно пойти к Пилату?»
«Если ты так думаешь. Но ради Петра. Не ради Меня».
«Учитель, я сообщу Тебе… Когда Ты покинешь это место?»
«Через восемь дней. Есть еще достаточно времени, чтобы пойти туда, куда Я желаю, а затем побыть с тобой перед Пасхой. Я хочу обрести новые силы в Вифании, оазисе мира, прежде чем погрузиться в смятение Иерусалима».
«Ты знаешь, Учитель, что Синедрион решительно настроен выдвинуть обвинения, каких до сих пор не было, чтобы вынудить Тебя бежать навечно? Я узнал об этом от Иоанна, члена Синедриона, когда встретился с ним случайно у Птоломея, и он был очень счастлив, потому что у него скоро должен был родиться сын. Он сказал мне: “Я сожалею, что Синедрион настроен так решительно. Потому что я хотел бы, чтобы Учитель присутствовал при обрезании моего ребенка, так как я надеюсь, что это будет мальчик. Он должен родиться в начале месяца Таммуз[5]. Но будет ли Учитель все еще среди нас к тому времени? Я хотел бы… Потому что я хотел бы, чтобы маленький Эммануил, — это имя скажет тебе, что я думаю, — был благословлен Им при его первом появлении в мире. Потому что мой сын, счастливчик, не будет бороться за веру, как пришлось нам. Он будет воспитываться в мессианские времена и ему будет легко воспринять эту идею”. Иоанн достиг веры в то, что Ты – Обещанный».
[5] Таммуз – месяц еврейского календаря, соответствует июню-июлю.
«И этот один среди многих возмещает Мне за то, что другие не делают. Лазарь, попрощаемся здесь в мире. И спасибо тебе за все, Мой дорогой друг. С десятью такими друзьями как ты было бы приятно жить среди такой сильной ненависти…»
«Сейчас с Тобой Твоя Мать, мой Господь. Она стоит десяти… сотни Лазарей. Но помни, что в чем бы Ты не нуждался, если это вообще возможно, я достану это для Тебя. Приказывай мне, и я буду Твоим слугой во всем. Я не могу быть мудрым или святым, подобно другим людям, любящим Тебя, но если Ты исключишь Иоанна, то Ты не сможешь найти человека более преданного, чем я. Я не думаю, что во мне говорит моя гордость. 19. А теперь, после того, как мы поговорили о Тебе, я расскажу Тебе о Синтихии. Я видел ее. Она так активна и мудра, какой может быть только греческая женщина, которая смогла стать Твоей последовательницей. Она страдает от того, что находится так далеко. Но она говорит, что наслаждается, подготовляя Твои пути. Она надеется увидеть Тебя перед своей смертью».
«Она, конечно, увидит Меня. Я не разочаровываю надежд праведников».
У нее маленькая школа, посещаемая многими девочками из всех мест. Но по вечерам она занимается с несколькими бедными маленькими девочками смешанной расы и, следовательно, не принадлежащих ни к какой религии. Она наставляет их в Твоем Учении. Я спросил у нее: “Почему ты не стала прозелиткой? Это было бы великой помощью для тебя”. Она ответила: “Потому что я не желаю посвятить себя Израилю, но у пустого алтаря ожидаю Бога. Я готовлю их для принятия моего Бога. Затем, как только Его Царство будет установлено, я возвращусь в свое Отечество, и под небом Эллады я буду тратить свою жизнь на приготовление сердец для учителей. Это моя мечта. Но если я должна умереть раньше, от болезни или в преследованиях, я точно так же уйду счастливой, потому что это будет означать, что я исполнила свою работу и что Он зовет к Себе служанку, которая с первой встречи с Ним полюбила Его”».
«Это правда. Синтихия действительно полюбила Меня с первой нашей встречи».
«Я не хотел рассказывать ей, как Ты подавлен. Но Антиохия звучит как раковина всеми голосами огромной Римской империи и, следовательно, также тем, что происходит здесь. И Синтихия знала о Твоей печали. И она страдала даже еще больше от того, что она вдалеке. Она хотела дать мне немного денег, которые я не принял и сказал ей, чтобы она использовал их для своих девочек. Но я взял головной платок, сотканный ею из двух родов биссуса различной плотности. У Твоей Матери есть такой. Нитями Синтихия описала Твою историю, свою собственную и историю Иоанна из Эндора. И Ты знаешь как? Выткав по всей кромке прямоугольника и представив на нем агнца, который защищает двух голубей от стаи гиен, у одного из голубей сломаны оба крыла, а у другого разбита цепь, которая сковывала его. И история продолжается, чередуясь, полетом к небу голубя со сломанными крыльями и добровольным пленением другого голубя у стоп агнца. Это выглядит подобно одной из тех историй, которые греческие скульпторы вырезают на мраморных фестонах[6] храмов и на стелах их умерших родственников, или художники изображают на вазах. Она хотела послать этот платок Тебе с моим слугой. Я привез его».
«Я буду носить его, потому что он получен от хорошей ученицы. Пойдем к дому. Когда ты думаешь уехать?»
«Завтра на рассвете. Чтобы дать отдых лошадям. Потом я не буду останавливаться, пока не достигну Иерусалима и пойду к Пилату. Если я добьюсь успеха в беседе с ним, то пошлю Тебе его ответы с Марией».
Они медленно идут домой, беседуя о незначительных предметах.
[6] Фестон — барельеф в виде ленты или гирлянды, опоясывающий цоколь или фриз храма.