29 марта 1947

   1. Иуда пришел в загородный дом Каиафы ночью. И луна действует как сообщница убийцы, освещая ему дорогу. Он, должно быть, уверен, что найдет здесь, в этом доме, за пределами стен, тех, кого он ищет, иначе, я думаю, он бы попытался войти в город и пошел бы в храм. Но вместо этого он, нисколько не сомневаясь, поднялся среди оливковых деревьев на небольшой холм. В этот раз он более уверен, чем в предыдущий, потому что сейчас ночь, а темнота и поздний час предохраняют от всех возможных неожиданностей. Загородная дорога сейчас пустынна, тогда как днем она с утра до вечера заполнена толпами паломников, идущих в Иерусалим на Пасху. Даже несчастные прокаженные сейчас в своих пещерах и спят сном несчастных людей, забывших о своей участи на нескольких часов.

   Иуда сейчас у двери дома, совершенно белой в лунном свете. Он стучит: три раза, один раз, три раза, два раза… даже условный сигнал хорошо знаком ему! И это должно быть уверенный сигнал, потому что привратник приоткрывает дверь без проверки через глазок.

   Иуда прокрадывается в дверь и спрашивает у привратника: «Члены собрались?»

   «Да, Иуда из Кериофа, они собрались. Полный сбор, могу сказать».

   «Отведи меня туда. Я должен говорить о важном деле. Быстро!»

  Мужчина запер дверь на все болты и пошел  впереди него  по полутемной передней. Остановился перед тяжелой дверью и постучал в нее. Журчание голосов в закрытом помещении прекратилось и сменилось лязганьем замка и скрипом открывшейся двери. Конус яркого света простерся в темный коридор.

   «Это ты? Входи!» — говорит незнакомый мне человек, открывший дверь.

   Иуда входит в зал, а мужчина, открывший дверь, снова запирает ее.

   2. Я вижу признаки удивления или, во всяком случае, возбуждения, при виде входящего в комнату Иуду. Но они все вместе приветствуют его: «Мир тебе, Иуде Симонову.»

   «Мир вам, членам Священного Синедриона», – приветствует их Иуда.

   «Выйди вперед. Чего ты хочешь?» — спрашивают они его.

  «Я хочу поговорить с вами… о Христе. Совершенно невозможно пойти на подобное. Я не смогу больше оказывать вам какое-либо содействие, если вы не решите принять радикальные меры. Этот человек сейчас начал подозревать.»

   «Ты выдал себя, ты глуп?» — восклицают они, прерывая его.

  «Нет. Но глупы вы, так как вы сделали неверный шаг, поторопившись бестолковым образом. Вам было очень хорошо известно, что я буду служить вам! Но вы не доверяете мне».

   «У тебя слабая память, Иуда Симонов! Разве ты не помнишь, как ты расстался с нами в последний раз? Кто бы мог подумать, что ты был лоялен к нам, когда ты таким образом провозгласил, что ты не можешь предать Его?» — говорит Хелкия иронично, и его голос звучит более ядовито, чем когда-либо.

   «И вы думаете, что это легко – обмануть друга, Единственного, Кто действительно любит меня, Невинного? Вы думаете это легко – зайти так далеко и совершить преступление?» Иуда возбужден.

   Его пытаются успокоить, задабривают его. Они заманивают его, или, по крайней мере, они пытаются это сделать, уверяя, что он совершит не преступление, «а святое дело для своего Отечества, которое он убережет от репрессий со стороны правителей, уже подающих признаки нетерпения из-за постоянных общественных волнений и разногласий партий и масс в Римской провинции. Это будет святым делом и для человечества, если Он действительно убежден в Божественной природе Мессии и о Своей духовной миссии.»

   Другой говорит: «Если Он говорит правду, – а мы далеки от того, чтобы поверить в это, –  разве ты не станешь соавтором Искупления? Твое имя будет связано с Его именем навечно, и твое Отечество сочтет тебя одним из своих доблестных мужей, и окажет тебе почести высочайшего достоинства. Место для тебя у нас готово. Ты будешь расти, Иуда. Ты будешь устанавливать законы для Израиля. О! Мы не забудем, что ты сделал на благо святого Храма, святого священства, ради защиты наиболее священного Закона и благосостояния всего народа!

   Все, что тебе нужно сделать, это помочь нам, и тогда мы клянемся тебе, я клянусь тебе, во имя моего могущественного отца и Каиафы, который сейчас носит ефод, ты будешь величайшим человеком в Израиле. Более великим, чем Тетрарх, более великим, чем мой отец, Первосвященник, который сейчас отстранен от служения. Тебе будут служить, и слушать тебя как царя и как пророка. И если Иисус из Назарета, который, однако, является лжемессией, действительно не подлежит смерти, потому что его поступки не являются поступками разбойника, но безумца, то мы напомним тебе вдохновенные слова Первосвященника Каиафы, – ты знаешь, что он носит ефод и разумно говорит по божественному внушению и пророчествует о том, что хорошо и что  должно быть сделано, – помнишь ли ты слова Каиафы? Каиафа сказал: “Лучше, чтобы один человек умер за народ, чем целый народ был уничтожен.” Это было пророческое слово.»

   «Это действительно было пророчеством. Всевышний говорил устами Первосвященника. Давайте будем повиноваться ему!» — сказали все вместе эти грязные марионетки, члены большого Совета Синедриона. Их слова прозвучали театрально, а сами они выглядели как автоматы, производящие заученные жесты.

   3. Иуда завлечен и околдован… Но все еще в нем осталось немного здравого смысла, если не добродетели, и он удерживает его от произнесения роковых слов.

   Окружающие его с уважением и притворной нежностью убеждают его, говоря: «Ты не веришь нам? Посмотри: мы – главы двадцати четырех священнических семейств, старейшины народа, книжники, величайшие фарисеи в Израиле, мудрые раввины, мировые судьи Храма. Сливки Израиля собрались здесь, вокруг тебя, готовые приветствовать тебя, и в полном согласии мы говорим тебе: “Сделай это, потому что это святое дело.”»

   Иуда отвечает: «А где же Гамалиил? А Иосиф и Никодим, где они? И где Елеазар, друг Иосифа, и где Иоанн из Газы? Я их не вижу».

  «Гамалиил затворился, чтобы совершить суровую епитимью. Иоанн остался со своей беременной женой, которая плохо чувствует себя в этот вечер. Елеазар… мы не знаем, почему он не пришел. Но кто-то может быть захвачен внезапной болезнью, ты об этом не подумал? Что касается Иосифа и Никодима, то мы не уведомили их об этом тайном заседании для твоего же блага, и ради твоей чести… так, чтобы, если наш план, к сожалению, провалится, твоем имя не было бы сообщено Учителю… Мы защищаем твое имя. Мы любим тебя, Иуда, новый Маккавей, Спаситель нашего Отечества».

   «Маккавеи сражались в тяжелых боях. А я… предаю», — говорит Иуда.

  «Смотри не на детали поступков, а на справедливость цели. 4. Теперь, пожалуйста, говори ты, Садок, золотой писец. Драгоценные слова источают твои уста. Если Гамалиил учен, то ты мудр, ведь мудрость Бога на губах. Поговори с этим человеком, который все еще колеблется».

   Этот мошенник Садок выходит вперед в сопровождении дряхлого Анании, изможденного умирающего лиса, рядом с хитрым сильным жестоким шакалом.

  «Слушай же, о, человек Божий!» — начинает Садок высокопарно, приняв вдохновенную ораторскую позу, его правая рука протянута вперед в стиле Цицерона, его левая поддерживает множество складок его одеянии писца. Затем он поднимает и свою левую руку, позволив складкам своего монументального одеяния неряшливо упасть на пол, и в таком положении, с лицом и руками поднятыми к потолку зала, он говорит громоподобным голосом: «Я обращаюсь к вам! Я говорю вам в Высочайшем Присутствии Бога!»

  «Маран Афа!» выдохнули все они вместе, наклонившись вперед, будто их согнуло вдохновение свыше, и затем распрямившись со скрещенными на груди руками.

   «Я говорю вам. Это записано на страницах нашей истории и нашей судьбы! Это записано знаками и образами, оставшимися на века! Это записано в обряде празднуемом непрерывно с той ночи, роковой для египтян! Это записано в образе Исаака! Это записано в образе Абеля! И пусть то, что записано сбудется».

   «Маран Афа!» — говорят остальные низким, поразительно мрачным хором, повторяя предыдущие жесты, их лица, странно освещены светом двух люстр из светло-фиолетовой слюды, проливающих фантасмагорический свет во все концы зала. Собрание мужчин,  почти всех одетых в белое, с бледным или оливковым цветом лиц, присущего их расе, ставших даже еще более бледными и оливковыми в рассеянном свете люстр. Они действительно похожи на сборище призраков.

   «Слово Божье сошло на уста пророков, чтобы утвердить это решение. Он должен умереть! Это решено!»

   «Это решено! Маран Афа!»

   «Он должен умереть, Его судьба решена!»

   «Он должен умереть. Маран Афа!»

   «Его роковая судьба описана до мелочей, и неотвратимость не может быть нарушена!»

   «Маран Афа!»

  «Указана даже символическая цена, которая должна быть уплачена тому, кто станет орудием Бога для исполнения этого обещания!»

   «Она указана! Маран Афа!»

   «Будь Он Искупителем или ложным пророком, Он все равно должен умереть!»

   «Он должен умереть! Маран Афа!»

   «Час настал! Иегова желает этого! Я слышу Его голос! Он кричит: “Пусть это будет

исполнено!”»

   «Всевышний проговорил! Пусть это свершится! Пусть это свершится! Маран Афа!»

  «Пусть Небеса поддержат тебя, как они поддержали Иаиль и Юдифь, которые были женщинами и вели себя как герои; как поддержанный Ими Иеффай, отец, пожертвовавший своей дочерью ради своего Отечества. Как Давид поддержанный Ими против Голиафа, совершивший героический поступок, который заставил народы навсегда запомнить Израиль!»

   «Пусть Небеса укрепят тебя. Маран Афа!»

   «Будь победителем!»

   «Будь победителем! Маран Афа!»

   Слышен кудахтающий старческий голос Анании: «Тот, кто колеблется исполнить священное повеленье, обречен на позор и смерть!»

   «Осужден. Маран Афа!»

   «Если ты не послушаешься гласа Господа Бога твоего, и не исполнишь Его повеления и того, что Он приказывает тебе посредством наших слов, то на тебя падут все проклятия!»

   «Все проклятия! Маран Афа!»

  «Пусть Господь поразит тебя всеми моисеевыми проклятиями и пусть Он рассеет тебя среди народов».

   «Да поразит Он и да рассеет тебя! Маран Афа!»

 5. Мертвая тишина последовала за этой впечатляющей сценой… все становится неподвижным в пугающей тишине.

   Наконец послышался голос Иуды, но он настолько изменился, что я узнаю его с трудом: «Да. Я сделаю это. Я должен сделать это. И я сделаю это. Последняя часть моисеевых проклятий уже стала моей долей, и я должен избавиться от них, потому что я уже слишком долго затягивал. Я схожу с ума, потому что не имею покоя или передышки. Мое сердце в страхе. Я смотрю сбитый с толку и моя душа снедаема печалью. Я дрожу при мысли, что буду разгадан и сокрушен Им за  мой обман, — потому что не знаю, насколько глубоко Он способен проникать в мои мысли, — я вижу, что моя жизнь висит на волоске, утром и вечером из-за страха, который ужасает мое сердце, из-за ужасного задания, которое должен исполнить, я умоляю о преодолении этого часа.. О! Приблизь этот час! Освободи меня от моего мучения! Пусть все будет сделано. Сразу! Сейчас! Чтобы я мог освободиться! Давайте пойдем!»

 Голос Иуды становится тверже и сильнее, пока он говорит. Его жесты, прежде автоматические и неуверенные, как у лунатика, стали свободными и произвольными.

  Он встал во весь свой рост, дьявольски красивый, и кричит: «Пусть узы глупых заблуждений падут! Я свободен от опасного подчинения, Христос! Я больше не боюсь Тебя и я передаю Тебя в руки Твоих врагов! Давайте пойдем!» С победным криком демона он смело идет к двери.

   6. Но они его останавливают: «Подожди! Расскажи нам, где сейчас Иисус Назарянин?»

   «В дом Лазаря. В Вифании.»

   «Мы не можем войти в этот дом, так как он хорошо охраняется верными слугами. Это дом любимца Рима. Мы, конечно, столкнемся с большой проблемой».

   «Хорошо, мы пойдем в город на рассвете. Поставьте стражников на Виффагиевой дороге, возбудите беспорядки и схватите Его.»

   «Откуда ты знаешь, что он придет по этой дороге? Он может выбрать другую…»

  «Нет. Он сказал своим последователям, что пойдет в город по этой дороге, и чтобы они ждали Его возле Ен-Рогеля. Если вы схватите Его, прежде чем…»

   «Мы не можем. Нам придется войти в город с Ним в окружении стражников, когда все дороги, ведущие к воротам, и все улицы города переполнены людьми с рассвета до ночи. Это вызовет бунт. И этого не должно быть».

   «Он пойдет в храм. Попросите Его зайти в одно из помещений, чтобы допросить Его. Скажите Ему, чтобы пришел во имя Первосвященника. Он придет, потому что имеет большее уважение к вам, чем к Своей собственной жизни. Когда Он остается наедине с вами… у вас будет возможность отвести Его в безопасное место и осудить Его в нужный момент».

   «Это точно так же вызовет бунт. Ты, должно быть, заметил, что толпы полностью побеждены Им. И не только толпы, но и великие личности и надежды Израиля. Гамалиил теряет своих учеников, и также Ионафан Бен Узиэль и другие среди нас, и все они покидают нас, соблазненные Им. Даже язычники почитают Его, или боятся Его, что также является поклонением, и готовы восстать против нас, если мы плохо к Нему отнесемся. Между прочим, несколько разбойников, которых мы наняли в качестве ложных учеников и возбудителей потасовок были арестованы, и они теперь заговорили, надеясь на милосердие в обмен на свою информацию, и претор уже знает… весь мир следует за Ним, пока мы не принимаем никакого решения. Но надо действовать тонко, так, чтобы человеческая масса не могла осознать чего-либо».

   «Да. Вот как это должно быть сделано. Даже Анна рекомендует это. Он говорит: “Это не должно произойти во время торжеств, и это не должно вызвать никакого беспокойства среди фанатиков”. Вот что он приказал. И он приказал, что к Нему следует относиться с уважением в Храме и в других местах, что Его не следует тревожить, чтобы ввести Его в заблуждение».

   «Итак, что вы хотите сделать? Я был вполне готов сегодня ночью, но вы колеблетесь…» — говорит  Иуда.

   «Хорошо, ты должен отвести нас к Нему, когда Он находится в полном одиночестве. Тебе известны Его привычки. Ты написал нам, что Он хочет, чтобы ты был ближе к Нему, чем кто-либо другой. Так что ты должен знать, что Он собирается делать. Мы всегда должны быть готовы. Когда ты найдешь, что есть для этого подходящее место и наступил подходящий момент, мы последуем за тобой.»

   «Согласен. 7. И какое же воздаяние я получу?» Иуда сейчас говорит холодно, как будто он говорит об обычной сделке.

   «То, которое указано пророками, так чтобы мы могли быть верными вдохновенному слову: тридцать серебряных монет…»  

   «Тридцать серебряных монет, чтобы убить человека, и такого Человека? Цена обычного агнца во время этого праздника?! Ты сошел с ума! Это не значит, что мне нужны деньги. У меня их много. Так что не надо думать, что вы смогли убедить меня из-за моей жадности к деньгам. Но этого слишком мало, чтобы компенсировать мое горе из-за предательства Того, Кто всегда любил меня.»

  «Но мы сказали тебе, что мы сделаем для тебя. Слава, почет! Все то, что ты надеялся получить от Него и чего не получил. Мы исцелим твое разочарование. Но цена была установлена через пророков! О! Это формальность! Символ и ничего больше. Остальное последует позже…»

   «А деньги когда?»

   «В тот момент, когда ты скажешь нам: “Пойдем”. Не раньше. Никто не платит, прежде чем не становится обладателем благ. Тебе не кажется, что это справедливо?»

   «Это справедливо. Но как минимум в тройном размере…»

  «Нет. Это то, что говорили пророки. И это то, что должно быть сделано. О! Мы будем повиноваться пророкам! Мы не пропустим ни йоты, из того, что они написали о Нем. Ха! Ха! Ха! Мы верны вдохновенному слову! Ха! Ха! Ха!» — смеется отвратительный скелет Анании. И многие присоединяются к нему со своим мрачным, вульгарным, лживым смехом, воистину интрига насмехающихся демонов. Потому что смех присущ безмятежно любящими духам, а насмешка и глумление свойственны расстройству сердца, насыщенного гневом.

   «Все уже было сказано. Ты можешь идти. Мы будем ждать рассвета, чтобы вернуться в город по разным дорогам. До встречи. Мир вам, заблудшие овцы, которые возвращаются в стадо Авраама. Мир вам! Мир вам! И благодарность от всего Израиля! Положись на нас! Твое желание – закон для нас. Пусть Бог пребудет с тобой, как он был со всеми Своими верными слугами! Всех тебе благ!»

   Они ведут его к двери с объятиями и уверениями в любви… смотрят на него, идущего

по полутемному коридору… прислушиваются к шуму замков открывшейся и закрывшейся двери…

   8. Они возвращаются в зал, ликуя.

  Слышны только два или три голоса тех, кто менее демоничен: «А что теперь? Как мы должны вести себя с Иудой Симоновым? Мы очень хорошо знаем, что не можем дать ему того, что мы обещали, кроме тех жалких тридцати серебряников!… Что он скажет, когда поймет, что предан нами? Не причинили ли мы большего ущерба? Не будет ли он ходить и рассказывать людям, что мы сделали? Мы знаем, что он человек, который меняет свое мнение».

  «Ты просто совершенно глуп, если имеешь такие мысли и тревожишься об этом! Уже решено, что нам делать с Иудой. В последний раз об этом было принято решение. Ты не помнишь? Ты не помнишь? И мы не изменим наших намерений. После того как все будет кончено со Христом, Иуда должен будет умереть. Это будет улажено».

   «А если он выступит прежде этого?»

   «Перед кем? Перед учениками и народом, чтобы быть побитым камнями? Он не будет говорить. Ужас от своего поступка заткнет ему рот…»

   «Но он может покаяться в будущем, он может почувствовать угрызения совести, он может даже сойти с ума…

   Потому что его раскаяние, если оно должно пробудиться, может только свести его с ума…»

   «У него не будет времени. Мы позаботимся об этом заранее. Все должно произойти в нужный момент. Сначала Назаарянин, а потом человек, который предал Его», — говорит Хелкия медленно, ужасным тоном.

   «Да. И помните! Ни слова тем, кто отсутствовал. Они и так уже знают слишком много о наших намерениях. Я не доверяю Иосифу и Никодиму. И я не сильно полагаюсь на других».

   «Ты сомневаешься в Гамалииле?»

   «Он стоял в стороне от нас в течение многих месяцев. Он не будет принимать участие в наших встречах без личного приказа Первосвященника. Он говорит, что пишет свою работу с помощью своего сына. Но я говорю о Елеазаре и Иоанне».

   «О! Они никогда не перечили нам», – сказал сразу член Синедриона, которого я иногда видела вместе с Иосифом Аримафейским, но имени его не помню.

   «Нет! Они не достаточно противоречили нам. Ха! Ха! Ха! Мы должны наблюдать за ними! Много змей построили свои гнезда в Синедрионе, думаю я… Ха! Ха! Ха! Но они будут удалены… Ха! Ха! Ха!» — говорит Анания, который трясясь и шатаясь идет, опираясь на палку, в поисках удобного места на одном из низких широких сидений у стен зала, покрытых толстыми коврами, на котором он с удовольствием улегся и вскоре заснул с открытым ртом, уродливый в своей злобной старости.

   Они смотрят на него и Дора, сын Доры говорит: «Он удовлетворен, при виде этого дня. Мой отец мечтал об этом, но не увидел его. Я буду нести его дух в моем сердце, так что он сможет присутствовать и возрадоваться в день мести Назарянину…»

   9. «Помните, что мы должны быть постоянно в Храме, за углом, а многие из нас за каждым углом».

   «Мы сделаем это».

   «Мы должны передавать сообщения Иуды Симона Первосвященнику в любое время».

   «Мы организуем это».

   «А теперь давайте приготовим наши сердца для окончательного задания».

   «Они уже подготовлены! Они готовы!»

   «Искусно и хитро».

   «Искусно и хитро».

   «Тонко».

   «Тонко».

   «Во избежание подозрений».

   «Завлекая каждое сердце».

   «Что бы Он ни сказал или сделал, мы не должны реагировать. Мы отомстим за себя и за все сразу, одним ударом».

   «Мы сделаем это. И это будет жестокая месть».

   «Всесторонняя и исчерпывающая!»

   «И ужасная!»

    И они садятся, пытаясь отдохнуть в ожидании рассвета.