ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
610. Терзание Марии у Гробницы и помазание Тела Иисуса
19 февраля 1944.
1О моих переживаниях говорить бессмысленно. Это было бы лишь описанием моих страданий и, значит, не имело бы никакой ценности в отношении тех страданий, которые я наблюдаю. Поэтому буду описывать их без каких-либо собственных комментариев.
2Я присутствую на погребении нашего Господа.
Маленькая процессия, спустившись с Голгофы, у самого ее подножия обнаруживает гробницу Иосифа Аримафейского, вырубленную в известняке. Благочестивые ученики входят туда вместе с Телом Иисуса.
Гробница эта устроена так. Это комната, вырытая в скале, на краю сада, который сейчас весь в цвету. Она напоминает грот, но, естественно, сделана рукой человека. Это именно гробница со своими погребальными камерами (отличающимися от соответствующих камер в катакомбах). Эти камеры представляют собой округлые углубления, проникающие в скалу, и в сущности, весьма похожи на отверстия внутри пчелиного улья. Сейчас все они пусты. И эти пустые глазницы выглядят черными пятнами на сероватом фоне каменной стены. Далее, перед этой погребальной комнатой есть нечто вроде прихожей. В середине ее – каменный стол для умащения, на который и помещают Иисуса в Его саване[1].
[1] По традиции, покойного покрывали слоем благовонных масел. Потом обматывали тело полосками ткани (бинтами) и заворачивали в погребальный саван, плащаницу.
Внутрь входят также Иоанн и Мария. Но только они, потому что комнатка для приготовлений очень маленькая, и если бы в ней оказалось больше людей, они бы не смогли передвигаться. Другие женщины остаются возле дверей, или точнее, возле проема, так как дверей в полном смысле слова там нет.
3Двое учеников, несших Иисуса, разворачивают саван.
Пока они готовят в углу бинты и ароматы на чем-то вроде полки при свете двух факелов, Мария склоняется над Сыном и проливает слезы. И снова Она вытирает Его Своей накидкой, которая все еще повязана вокруг бедер Иисуса. Это единственное омовение, которое получает Тело Иисуса, омовение материнскими слезами, и хотя они обильны, их хватает только на то, чтобы лишь поверхностно и частично устранить пыль, пот и кровь с истерзанного Тела.
Мария не переставая гладит застывшие конечности. С еще большей нежностью, чем если бы Она прикасалась к новорожденному, Она берет эти изувеченные ладони, сжимая их обеими руками, целуя пальцы, перебирая их, пытается соединить края ран, как будто врачуя их, чтобы они причиняли меньше страданий, прижимает Его ладони, что уже неспособны к ласковому прикосновению, к Своим щекам, и стонет, стонет в невыносимой печали. Выпрямляет и соединяет эти бедные ступни, сделавшиеся такими податливыми, как будто бы они смертельно устали от пути, проделанного ради нас. Но слишком сильно были стиснуты они на кресте, особенно левая, которая стала почти плоской, словно у нее нет лодыжки.
Потом возвращается к Телу и гладит его, уже холодное и коченеющее, и когда вновь видит рану от копья, которая теперь широко зияет из-за того, что Спаситель лежит спиной на каменной плите, что позволяет лучше рассмотреть грудную клетку, – краешек сердца ясно различим между грудиной и левой реберной дугой, а примерно в двух сантиметрах выше виден надрез, сделанный острием копья в перикарде и в сердце, длиной в добрых полтора сантиметра, в то время как внешняя, выходная, рана справа достигает, как минимум, семи сантиметров, – Мария опять издает крик, как на Голгофе. Кажется, что в Нее вонзается копье, так сильно Она корчится от боли, прижимая руки к сердцу, пронзенному так же, как сердце Иисуса. Бедная Мама, тысячу поцелуев Тебе на эту рану!
Затем поправляет Ему голову, потому что та немного запрокинулась назад и чуть сильнее вправо. Пытается прикрыть веки, так и оставшиеся полуоткрытыми, и рот, до сих пор открытый, сведенный и несколько искривленный вправо. Укладывает волосы, еще вчера такие прекрасные и аккуратные, а сейчас пропитанные кровью и спутанные в комки. Она распутывает длинные пряди, разглаживая их пальцами и скручивая, чтобы вновь придать им тот вид, который прежде имели волосы Ее Иисуса, мягкие и волнистые. При этом она стонет и стонет, вспоминая Его маленьким мальчиком… И это основная причина ее скорби: воспоминание о детстве Иисуса, о Ее любви к Нему, Ее заботах, когда Она переживала даже из-за воздуха, слишком сильно дувшего на Ее маленькое божественное Дитя, в сравнении с тем, что сейчас сделали с Ним люди.
4От Ее стенаний мне становится плохо. И этот Ее жест, когда Она восклицает: «Что они с Тобой сделали, что они сделали, Сын Мой!», не в силах видеть Его таким: обнаженным, окоченевшим, лежащим на камне, – и как бы берет Его на руки, продев одну руку Ему под плечо, а другой прижимая Его к сердцу и убаюкивая, точно так же, как делала это в Рождественской пещере, вызывает у меня рыдания и боль, как будто какая-то рука впивается мне в сердце.
4 октября 1944.
5Страшная душевная тоска Марии.
Мария стоит возле стола для умащения и гладит Иисуса, разглядывает Его, стонет и плачет. Дрожащий свет факелов то и дело освещает Ее, и я вижу крупные капли слез, скатывающихся по крайне бледным щекам Ее исказившегося лица. И слышу Ее слова. Полностью. Очень отчетливо, и то, что произносится лишь одними губами, эту подлинную беседу материнской души с душой Сына. Мне велено записать ее.
6«Бедный Сын! Сколько ран!.. Как Ты пострадал! Смотри, что с Тобой сделали!.. Как Ты холоден, Сын! Твои пальцы ледяные. И как они неподвижны! Кажется, что сломаны. Никогда они такими не были: ни во время глубокого детского сна, ни во время тяжелого сна после Твоих ремесленных трудов… И какие холодные! Бедные ладони! Дай их Своей Маме, Мое сокровище, святая любовь, любовь Моя! Смотри, какие они истерзанные! Да посмотри же, Иоанн, какая пробоина! О! злодеи! Сюда, сюда, дай Своей Маме эту израненную ладонь. Ей станет лучше. О! Я не сделаю Тебе больно… Я приложу поцелуи и слезы, и согрею ее дыханием и любовью. Приласкай Меня, Сын! Ты ледяной, а у Меня жар. Мою лихорадку смягчит Твой холод, и Твой лед оттает от Моего жара. Одну лишь ласку, Сын! Всего несколько часов Я без Твоей ласки, а Мне кажется – столетия. Раньше месяцы проходили без нее, но они казались часами, потому что Я всегда ждала Твоего возвращения, и каждый день превращала в час, а каждый час – в минуту, чтобы убедить Себя, что Ты будешь отсутствовать не месяц или больше, а всего несколько дней, только несколько часов. Почему время теперь тянется так медленно? Ах! Нечеловеческая мука! Потому что Ты мертв. Тебя убили! Тебя больше нет на земле! Нет! Куда бы ни отправилась Моя душа, чтобы отыскать Твою и обнять ее, – потому что встречать Тебя, быть с Тобой, ощущать Тебя было жизнью Моей плоти и духа, – в каком бы месте Я ни искала Тебя в волнении Своей любви, Я больше Тебя не найду, больше не найду! У Меня нет ничего Твоего, кроме этих холодных и безжизненных останков! О, душа Моего Иисуса, о, душа Моего Христа, о, душа Моего Господа, где ты? Зачем вы забрали душу Моего Сына, жестокие гиены, род Сатаны? И отчего вы не распяли Меня вместе с Ним? Испугались совершить еще одно злодеяние? (Ее голос становится все громче и мучительней). Что для вас было убить несчастную женщину, раз вы не поколебались убить Бога, ставшего Плотью? Не взяли на душу еще одно преступление? А разве не более гнусно заставить Мать пережить Своего зверски убитого Сына?»
7Мать, которая не только возвысила голос, но и подняла голову, теперь снова наклоняется над безжизненным лицом и тихо говорит, Ему одному:
«По крайней мере, Мы были бы здесь вместе, в могиле, и так же вместе претерпевали бы крестные муки, и вместе путешествовали бы в загробном мире навстречу Жизни. Но раз уж Я не могу последовать за Тобой в загробный мир, Я могу остаться здесь и ждать Тебя».
Она снова выпрямляется и громко говорит присутствующим:
«Уходите все. Я остаюсь. Закройте Меня здесь вместе с Ним. Я подожду Его. Говорите, так нельзя? Почему нельзя? Если бы Я умерла, разве не лежала бы Я тут, рядом с Ним, в чинном ожидании? Я и буду рядом с Ним, но только на коленях. Я присутствовала при Его первом крике декабрьской ночью, когда Он был нежным и розовым Младенцем. И буду теперь, в эту ночь мира, в которую не стало Христа. О! Подлинная ночь! Света больше нет!.. О, студеная ночь! Любовь умерла! Что ты говоришь, Никодим? Что Я осквернюсь? Его Кровь – не оскверняет. Я не осквернилась даже когда рожала Его. Ах! Как Ты появился на свет, Цветок Моего чрева, не повредив утробы, прямо как благоухающий нарцисс, что распускается из сердца материнской луковицы и дает цветок, даже если эта луковица не знала объятий земли. Непорочное цветение – вот с чем можно сравнить Тебя, Сын, появившийся в результате объятия Небес и рожденный излиянием небесного сияния».
8Теперь убитая горем Мать еще раз склоняется над Сыном, отстранившись от всего, что не есть Он, и тихо шепчет:
«А помнишь, Сын, ту бесподобную сияющую завесу, которая одела все вокруг, когда в этом мире появилась Твоя улыбка? Помнишь тот чудесный свет, который Отец послал с Небес, чтобы окутать таинство Твоего зацветания и сделать для Тебя этот темный мир менее отталкивающим, ведь Ты был Светом, исходящим от Света Отца и Духа Утешителя? А сейчас?.. Лишь мрак и холод… Какой холод! Я вся от него дрожу. Сильнее, чем той декабрьской ночью. Тогда Мое сердце согревала радость Твоего обретения. И у Тебя были два любящих человека… Теперь… Теперь Я одна, и тоже умираю. Но Я буду любить Тебя за других: за тех, кто любил Тебя слишком мало и оставил в минуту скорби, и за тех, кто ненавидел Тебя; буду любить Тебя за весь мир, о Сын Мой. Ты не почувствуешь холода этого мира. Нет, Ты его не почувствуешь. Ты не нарушил Моей утробы при рождении, но чтобы не дать Тебе замерзнуть, Я готова отворить ее и заключить Тебя в объятьях Своего чрева. Помнишь, как это чрево любило Тебя еще маленьким и трепещущим зародышем?.. Оно и сейчас такое же. О, это Мое право и Мой материнский долг. Это Мое желание. Только Мать может иметь его, и может иметь к Сыну такую любовь, бесконечную, как вселенная».
9Ее голос возвысился, и теперь Она говорит совсем громко:
«Идите. Я остаюсь. Вернетесь через три дня, и Мы выйдем вместе. О! Чтобы увидеть, как этот мир вновь преклонится под Твою десницу, Сын! Как прекрасен будет мир в свете Твоей воскресшей улыбки! Мир, содрогающийся от шагов своего Владыки! Земля тряслась, когда смерть вырывала у Тебя душу и Твой дух вылетал из сердца. Но теперь она задрожит… о! уже не от ужаса и боли, но нежным трепетанием, которое Мне неведомо, и о котором только догадывается Моя женственность, тем трепетом, что испытывает девушка, когда после разлуки она слышит шаги своего жениха, спешащего на свадьбу. Даже больше: землю охватит тот священный трепет, которым была Я потрясена до глубины души, когда во Мне оказался Господь, Один из Троицы, и воля Отца из пламени Любви сотворила семя, из которого появился Ты, о Мой святой Младенец, Мое Дитя, совершенно Мое! Весь от Мамы! Весь в Маму!.. У всякого ребенка есть отец и мать. Даже у незаконнорожденного есть какой-то отец и какая-то мать. Но у Тебя была только Мама, чтобы одеть Тебя Плотью из розы и лилии, чтобы соткать узор сосудов, голубых, как наши потоки в Галилее, сотворить эти гранатовые губы, и эти волосы, что изящнее, чем у белошерстных коз на наших холмах, и эти глаза, два Райских озерца. Нет, скорее они из вод единой и четырехчастной Эдемской Реки[2], что несут в себе, в своих четырех рукавах, золото, оникс, берилл и слоновую кость, и алмазы, и пальмы, и мед, и розы, и бесконечные богатства. О, Фисон, о, Гихон, о, Тигр, о, Евфрат – это путь для ангелов, ликующих в Боге, путь для царей, преклоняющихся перед Тобой, Существом, кому-то известным, кому-то незнакомым, но живущим и присутствующим даже в самом темном сердце! Твоя Мама одна дала Тебе все это, сказав Свое „да“… Из музыки и любви Я составила Тебя, из чистоты и послушания сделала Тебя, о Моя Радость! 10Что есть Твое Сердце? Это пламя, отделившееся от Меня, чтобы сплестись в венок вокруг поцелуя, которым Бог наградил Свою Деву. Вот что такое Твое Сердце. А!»
[2] О реке, выходящей из Эдема – см. Быт. 2:10–14.
(Этот крик мучителен до такой степени, что Магдалина спешит на помощь, а вместе с ней Иоанн. Остальные женщины не отваживаются и лишь смотрят украдкой, стоя в проеме, заплаканные и закутанные).
«А! Они разбили его! Вот почему Ты такой холодный и так холодно Мне! Внутри у Тебя больше нет пламени Моего сердца, и Я уже не могу продолжать жить отблеском этого пламени, которое было Моим, и которое Я передала Тебе. Сюда, сюда, сюда, к Моей груди! Пока смерть не настигла Меня, Я хочу Тебя отогреть, убаюкать. Я пела Тебе: „Нету крова, нету пищи, ничего нет, кроме горя“. О пророческие слова! Горе, горе, горе и Тебе, и Мне! Пела Тебе: „Спи, спи у Меня на груди“. Так и сейчас: сюда, сюда, сюда…»
И присев на край камня, Она устраивает Его на коленях, положив руку Сына себе на плечи, подперев Его голову и склонив к Нему Свою, крепко к Себе прижимая, укачивая и целуя, мучительно и душераздирающе.
11Никодим и Иосиф подходят ближе и размещают по другую сторону камня, на чем-то вроде сиденья, сосуды, бинты, чистую плащаницу, кажется, емкость с водой и, по-видимому, клочки из пуха.
Мария, заметив это, громко спрашивает: «Что вы делаете? Чего вы хотите? Приготовить Его? К чему? Оставьте Его на коленях у Матери. Если у Меня получится Его согреть, Он скорее воскреснет. Если Мне удастся утешить Отца и утешить Его от ненависти богоубийц, Отец скорее простит, и Он скорее вернется».
Скорбящая Мать как будто в бреду.
«Нет, не отдам Его вам! Однажды уже отдала, отдала Его этому миру, а мир не принял Его. Он убил Его, потому что не принял. Теперь Я Его больше не отпущу! Что вы говорите? Что любите Его? Да ну! Тогда почему вы Его не защищали? Чтобы сказать о своей любви, вы прождали до тех пор, пока не стало Того, кто мог бы вас услышать. Какая скудная у вас любовь! Но если вы так испугались мира, до такой степени, чтобы не посметь защитить Невинного, вам следовало бы, по крайней мере, возвратить Его Мне, Его Матери, потому что Мать бы Свое Дитя защитила. Она-то понимала, кем Он был и чего заслуживал. Вы!.. Вы считали Его своим Учителем, но ничего не усвоили. Разве не так? Может, Я говорю неправду? Но разве вы сами не видите, что не верите в Его Воскресение? Вы верите в него? Нет. Почему вы стоите там и готовите бинты с ароматами? Потому что считаете Его одним из жалких смертных, которые сегодня окоченели, а завтра начнут разлагаться, и по этой причине желаете Его бальзамировать. Бросьте ваши мази. Придите и поклонитесь Спасителю чистым сердцем Вифлеемских пастухов. Поглядите: Он спит, как тот, кто утомился и отдыхает. Сколько же Он трудился в этой жизни! Он выкладывался все больше и больше, не говоря уже об этих последних часах!.. И теперь отдыхает. Для Меня, для Его Мамы, Он просто большой Ребенок, который устал и задремал. Эти кровать и комната, конечно, весьма убоги! Но и первая Его постель была не многим прекраснее, равно как Его первое обиталище – ненамного веселее. Пастухи тогда поклонились Спасителю как уснувшему Младенцу. А вы поклонитесь Спасителю как уснувшему Победителю Сатаны. И потом, как пастухи, пойдите и скажите миру: „Слава Богу! Грех умер! Сатана побежден! Мир на Земле и на Небе между Богом и человеком!“. Приготовьте пути для Его возвращения. Я посылаю вас. Я, для кого Материнство стало Священнослужением. Идите. Я сказала, что не хочу этого. Я уже омыла Его Своими слезами. И хватит. В остальном нет надобности. И не думайте все это класть на Него. Ему будет намного легче воскреснуть, если Он будет свободен от этих бесполезных погребальных повязок.
Что ты на Меня так смотришь, Иосиф? И ты, Никодим? Или сегодняшний кошмар сделал вас туго соображающими? Рассеянными? Не помните? „Этому злому и прелюбодейному поколению, которое требует знамения, будет дано только знамение Ионы… Что Сын Человеческий проведет три дня и три ночи в сердце земли“. Не вспоминаете? „Сын Человеческий предается в руки людей, которые убьют Его, но на третий день Он восстанет“. Не вспоминаете? „Разрушьте этот Храм истинного Бога, и в три дня Я восстановлю его“[3]. О люди, этим Храмом было Его Тело. Качаете головой? Вы Меня жалеете? Думаете, Я сошла с ума? Как же так? Воскрешал мертвых и не сможет воскресить Сам Себя? 12Иоанн?»
[3] Мария цитирует пророчества Иисуса о Своем Воскресении, произнесенные Им в присутствии учеников в разное время.
«Мать!»
«Да, зови Меня „мать“. Не могу жить и думать, что Меня так уже не назовут! Иоанн, ты присутствовал, когда Он воскресил из мертвых дочку Иаира и юношу из Наина[4]. Они были действительно мертвы, не так ли? Это было не просто тяжелое беспамятство? Ответь».
[4] Эти воскрешения описаны в Мк. 5: 35–43, Лк. 7: 12–15.
«Они были мертвы. Девочка в течение двух часов, юноша – полтора дня».
«И поднялись по Его приказу?»
«И поднялись по Его приказу».
«Вы слышали? Вы двое, слышали? Почему же вы качаете головой? А! Может быть, хотите сказать, что жизнь намного проще возвращается в тех, кто невинен и юн. Но Мой Ребенок – сама Непорочность! И Он остался Юным. Он Бог, Мой Сын!..» – измученными и безумными глазами Мария смотрит на двоих мужчин, которые подавленно, но неумолимо раскладывают свитки бинтов, уже пропитанных ароматами.
Мария делает два шага. Перед этим Она опускает Сына на камень с той нежностью, с какой новорожденного кладут в колыбель. Затем делает два шага и наклоняется к основанию погребального ложа, где коленопреклоненно рыдает Магдалина, берет ее за плечи, трясет и зовет ее: «Мария. Скажи. Эти люди думают, что Иисус не может воскреснуть, поскольку Он мужчина и скончался от ран. Но не старше ли Него твой брат?»
«Старше».
«И не был ли он одной сплошной раной?»
«Да, был».
«Не начал ли он уже разлагаться прежде, чем его опустили в гробницу?»
«Да, начал».
«И не воскрес ли он из мертвых после четырех бездыханных дней разложения?»
«Да, воскрес».
«И что же?»
13Повисает долгая суровая тишина. И после – нечеловеческий вопль. Мария теряет равновесие, прижав ладонь к груди. Ее поддерживают. Но Она отталкивает их. Кажется, что отталкивает сочувствующих. На самом деле Она отталкивает нечто, что видит только Она одна. И при этом кричит: «Назад! Назад, жестокий! Только не такая месть! Замолчи! Не хочу слышать тебя! Замолчи! А! Он вгрызается в Мое сердце!»
«Кто, Мать моя?»
«О, Иоанн! Это Сатана! Сатана, который говорит: „Он не воскреснет. Никто из пророков не предсказал этого“. О Боже Всевышний! Помогите Мне, кто-нибудь, о добрые души, о милосердные! Мой разум колеблется! Я уже ничего не помню. Что сказано у пророков? Что говорят псалмы? Ох! Кто повторит Мне те места, где говорится о Моем Иисусе?»
И именно Магдалина своим органным голосом начинает декламировать псалом Давида о Страданиях Мессии[5].
[5] Псалом 21.
Поддерживаемая Иоанном, Мария плачет еще горше, и Ее слезы падают на умершего Сына, основательно увлажняя Его. Мария замечает это и начинает вытирать, тихо приговаривая: «Так много слез. Когда Ты терпел такую жажду, Я не могла дать Тебе ни одной капли. А теперь… Я Тебя всего залила! Ты словно растение, покрытое обильной росой. Вот, Твоя Мама сейчас Тебя вытрет, Сын! Ты вкусил так много горечи! Пусть же хотя бы соль и горечь материнских слез не коснутся Твоих раненных губ!..»
Потом, громче, зовет: «Мария. Давид не говорит… Знаешь Исайю? Напомни его слова…»
Магдалина повторяет отрывок о Страстях и заканчивает всхлипывая: «…Он предал душу Свою на смерть и был причислен к злодеям, Он, который понес грехи мира и ходатайствовал за грешников»[6].
[6] Ис. 53:12.
«О! Замолчи! Не надо про смерть! Он не предан на смерть! Нет! Нет! О! Ваше неверие, вкупе с искушением Сатаны, подвергает сомнению Мое сердце! И что, Я должна не верить Тебе, Сын?! Не верить Твоему святому слову? О! Если бы Ты обратился к Моей душе! Отзовись. С дальних берегов, куда Ты отправился освободить тех, кто ждет Твоего пришествия, подай Свой голос Моей страждущей душе, которая здесь и готова внимать Тебе. Скажи Своей Матери, что вернешься. Скажи: „На третий день Я воскресну“. Умоляю Тебя, Сын и Бог! Помоги Мне защитить Мою веру. Сатана обвил ее своими кольцами, чтобы удушить. Он отвел свою змеиную пасть от человеческой плоти, поскольку Ты вырвал у него эту добычу, и теперь кривыми отравленными зубами он впился в плоть Моего сердца, парализуя его биение, его силу и тепло. Боже! Боже! Боже! Не позволяй Мне быть недоверчивой! Не позволяй сомнению сковать Меня! Не дай Сатане беспрепятственно толкать Меня к отчаянию! Сын! Сын! Положи Мне на сердце Свою ладонь. Это изгонит Сатану. Положи ее Мне на голову. Это вновь возвратит ей Свет. Освяти Мои губы лаской, чтобы они окрепли и произнесли: „Верую“ даже перед лицом всего неверующего мира. О! Как же тяжко не верить! Отец! Нужно больше прощать тем, кто не верует. Потому что когда перестаешь верить… когда перестаешь верить… все ужасное наступает очень легко. Это Тебе говорю Я… Я, испытывающая подобную муку. Отец, помилуй неверующих! Дай им, Святой Отец, дай им ради той Жертвы, которая была принесена, и ради Меня, жертвы, которая приносится сейчас, даруй Твою Веру лишенным веры!»
14Долгая тишина.
Никодим и Иосиф делают какой-то знак Иоанну и Магдалине.
«Пойдем, Мать», – это говорит Магдалина, пытаясь оторвать Марию от Сына и отделить пальцы Иисуса, переплетенные с пальцами Марии, которая целует их и плачет.
Мать выпрямляется. Вид у Нее торжественный. Последний раз Она касается бедных обескровленных пальцев и кладет безжизненную руку, вытянув ее вдоль Тела. Потом опускает Свои руки вниз и, стоя прямо, со слегка откинутой назад головой, начинает возносить молитвы. Не слышно ни слова. Но по всему Ее виду ясно, что Она пребывает в молитве. Она, истинная Служительница алтаря, в момент приношения Даров. «Приносим преславному величию Твоему от Твоих даров и даяний Жертву чистую, Жертву святую, Жертву непорочную…»[7]
[7] Мария Валторта приводит на латыни цитату из Римской мессы.
Потом оборачивается: «Можете продолжать. Однако Он воскреснет. Напрасно вы не доверяете Моему рассудку и слепы к истине, которую Он возвестил вам. Напрасно Сатана собирается посягнуть на Мою веру. Для искупления мира недостает еще и этого мучения, что предлагает Моему сердцу побежденный Сатана. Я претерплю его и принесу его в дар потомкам. До свидания, Сын! До свидания, Мое Дитя! До свидания, Мой Мальчик! До свидания… До свидания… Святой… Хороший… Любимейший и достойнейший любви… Красота… Радость… Источник исцелений… До свидания… Я целую Твои глаза… Твои губы… Твои золотые волосы… Твои замерзшие конечности… Твое пронзенное Сердце… о! Твое пронзенное Сердце… Я целую… целую… целую… До свидания… До свидания… Господь! Помилуй Меня!»
[19 февраля 1944]
15Двое сведущих в этом деле мужчин[8] закончили подготовку пеленаний.
[8] Иосиф и Никодим.
Они подходят к столу и полностью разоблачают Иисуса. Очень поспешно совершая положенные приготовления, они проводят, как мне кажется, губкой или куском ткани над разными частями Тела, покрывая их множеством капель.
Потом намазывают все Тело мазями. На них непосредственно накладывают слой благовонной помады. Перед этим его подняли, очистив каменный стол и уложив на него плащаницу, более половины длины которой свисает с изголовья этого ложа. Его снова кладут, уже на грудь, и намазывают всю спину, бедра и голени. Всю тыльную сторону. Потом осторожно переворачивают, наблюдая, чтобы смесь из ароматических веществ не отпадала, и тогда намазывают спереди, сначала туловище, потом конечности. В первую очередь ступни, потом ладони, которые они соединяют внизу живота.
Эта смесь благовоний, должно быть, такая же клейкая, как каучук, потому что я вижу, что Его ладони остаются на месте, тогда как раньше они, будучи безжизненными, все время соскальзывали под действием веса. Ступни же нет. Они сохраняют свое положение: одна прямая, другая – несколько вытянута.
В последнюю очередь приступают к голове. После осторожного намазывания, таким образом, что черты лица затушевываются под слоем мази, они подвязывают бинтом подбородок, чтобы рот оставался закрытым.
Мария стонет все громче.
Затем поднимают свисающую часть плащаницы и накладывают ее на Иисуса. Он исчезает под ее грубым полотном. Остается только фигура, покрытая тканью.
Иосиф проверяет, все ли в порядке, и кладет на лицо еще один льняной платок, а также другие куски материи, похожие на короткие и широкие прямоугольные полоски, которые они протягивают справа налево поверх Тела, чтобы удержать плащаницу на месте, и чтобы она лучше прилегала к Телу. Это не та характерная перевязка, которую можно видеть на покойниках и которая присутствовала, например, на воскресшем Лазаре. Это лишь ее малая часть.
Теперь уже Иисус совершенно исчез. Даже фигура теряет очертания под покрывалами. Она выглядит как вытянутая груда тканей, поуже в концах и пошире в середине, лежащая на сером камне. Мария плачет в голос.
[4 октября 1944]
16Иисус говорит:
«И это мучение периодическими приступами продолжалось до рассвета Воскресенья. В продолжение Моих Страстей было только одно искушение. Но Мать, будучи Женщиной, снова и снова страдала за женщину[9], повинную во всех грехах. И Сатана обрушился на Победительницу со стократной жестокостью.
[9] Еву.
Мария одолела его. На Ее долю выпало самое нестерпимое искушение. Искушение для Материнской плоти. Искушение для Материнского сердца. Искушение для Материнского духа. Мир считает, что Спасение совершилось с Моим последним дыханием. Нет. Его довершила Мать, прибавив Свое тройное мучение для освобождения от тройного соблазна, три дня сражаясь с Сатаной, который хотел побудить Ее отвергнуть Мое Слово и перестать верить в Мое Воскресение. Мария была единственной, продолжавшей верить. Она велика и блаженна, в том числе благодаря этой вере.
Ты познакомилась и с этим. С мучением, которое было сопоставимо с Моей Гефсиманской мукой. Мир не поймет этой страницы. Однако те, „кто в мире сем, но не от мира сего“, постигнут это, и их любовь к Скорбящей Богоматери только возрастет. Вот зачем Я показал это.
Иди с миром, и Наше благословение с тобой».