ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
632. Явления разным лицам в различных местах
16-17 апреля 1947.
I. Матери Анналии.
1Элиза, мать Анналии, безутешно плачет в своем доме, заперевшись в комнатке, где находится кроватка без покрывала, возможно, принадлежавшая Анналии. Она уронила голову на руки, которые, в свою очередь, вытянула поверх кроватки, будто обнимая ее. Тело бессильно опирается на колени. Вся ее сила ушла в слезы.
Сквозь открытое окно пробивается слабый свет. День только что занялся. Но свет становится ярким, когда входит Иисус.
Говорю: входит, давая понять, что Он в комнате, тогда как раньше Его здесь не было. И всякий раз буду говорить так, обозначая Его появление в замкнутом пространстве, чтобы не повторяться, как Он возникает из великого сияния, напоминающего сияние Преображения, из белого пламени – да будет мне позволено такое сравнение, – в котором, словно бы плавятся стены и двери для того, чтобы дать возможность Иисусу появиться в Своем истинном, живом, осязаемом прославленном Теле, из пламени, сияния, которое окутывает и укрывает Его и тогда, когда Он уходит. Однако после оно принимает прекрасную внешность Воскресшего, но все же Человека, настоящего Человека, красота которого стократно превосходит ту, что имела место перед Страстями. Это Он, но Он – прославленный, Царь.
2«Отчего ты плачешь, Элиза?»
Не понимаю, как эта женщина не узнает этот неповторимый Голос. Наверно, скорбь заглушает его. Она отвечает, как если бы разговаривала с каким-нибудь родственником, что, возможно, прибыл к ней после смерти Анналии.
«Ты слышал вчера вечером этих мужчин? Он не был никем. Сила волшебства, но не божественная. А я ведь примирилась со смертью моей дочери, думая, что она возлюблена Богом, что она в покое… Он говорил мне!..» – рыдает она еще сильнее.
«Но многие видели Его воскресшим. Только Бог может сам Себя воскресить».
«Я им сказала вчера то же самое. Ты слышал. Я оспаривала их слова. Потому что их слова были смертью для моей надежды, для моего покоя. Однако они – ты слышал? – они сказали: „Это все розыгрыш Его последователей, чтобы не признавать себя безумцами. Он мертв, и еще как мертв, и разложился, а они украли Его тело и уничтожили, утверждая, что Он воскрес“. Так они сказали… И что по этой причине Всевышний послал второе землетрясение, чтобы заставить их почувствовать Свой гнев из-за их кощунственной лжи. О! Нет больше мне утешения!»
«Но если бы ты увидела воскресшего Господа своими глазами и дотронулась бы до Него своими руками, то поверила бы?»
«Я не достойна этого… Но конечно бы поверила! Мне достаточно было бы Его увидеть. Я бы не осмелилась прикоснуться к Его Телу, поскольку если бы это было так, это было бы божественное Тело, а женщина не может приближаться к Святому святых».
3«Подними голову, Элиза, и посмотри, Кто перед тобой!»
Женщина поднимает поседевшую голову, искаженное рыданиями лицо, и видит… Она опускается еще ниже, на пятки, протирает глаза, открывает рот, чтобы закричать, но от удивления крик застревает в горле.
«Это Я. Господь. Дотронься до Моей Ладони. Приложись к ней. Ты посвятила Мне дочь. Ты это заслужила. И отыщешь на этой Ладони духовный поцелуй твоего создания. Она на Небе. Она блаженна. Ты расскажешь ученикам об этом, равно как и о сегодняшнем дне».
Женщина настолько очарована, что не смеет пошевелиться, и Сам Иисус прижимает кончики Своих пальцев к ее губам.
«О! Ты действительно воскрес!!! Счастлива! Я счастлива! Будь благословен, что утешил меня!»
Она склоняется, чтобы поцеловать Его ступни и, сделав это, остается в том же положении.
Сверхъестественный свет окутывает Христа своим блистанием, и вот Его уже нет в комнате. Но сердце матери наполнено непоколебимой уверенностью.
II. Марии[1] Симоновой в Кериоте, вместе с Анной, матерью Иоанны, и старым Ананией.
[1] Мария – вдова Симона, мать Иуды Искариота. Иоанна – невеста Иуды, умерла от печали, когда Иуда отказался взять ее в жены.
4Дом Анны, матери Иоанны. Тот загородный дом, где Иисус в сопровождении матери Иуды совершил чудо исцеления Анны. Комната в доме, а на кровати – лежачая больная. Предсмертная мука так исказила ее внешность, что ее невозможно узнать. Лицо истощено. Оно съедено лихорадкой, воспламенившей скулы, что выступают на фоне ввалившихся щек. Глаза, красные от лихорадки и от слез, прикрыты опухшими веками. Под глазами черные круги. Там, где нет лихорадочного румянца, кожа откровенно желтая, зеленоватая, как будто в кровь влили желчь. Тощие руки с заострившимися ладонями бессильно лежат поверх покрывала, которое приподнимается в такт учащенному дыханию.
Возле этой больной, которая не кто иная как мать Иуды, находится Анна, мать Иоанны. Она вытирает слезы и пот, машет пальмовым веером, кладет полотенца, смоченные в ароматическом уксусе, на лоб и на горло больной, гладит ей ладони, гладит ее мокрые от пота поседевшие за короткий срок распущенные волосы, что разметались по подушке и прилипли к ушам, ставшим прозрачными. Анна тоже плачет, произнося слова утешения: «Не надо так, Мария! Не надо! Хватит! Он… он согрешил. Но ты, ты знаешь, как Господь Иисус…».
«Молчи! Это Имя… произнесенное при мне… оскверняется… Я мать… Каина… Божия! А!» – ее тихий плач переходит в мучительные, душераздирающие рыдания. Она чувствует, что задыхается, и хватается за шею подруги, которая поддерживает ее, пока у той идет рвота желчью.
«Тише! Тише, Мария! Не надо! О! Что мне еще сказать, чтобы убедить тебя, что Он, Господь, любит тебя? Повторяю тебе! Клянусь тебе тем, что для меня самое святое: моим Спасителем и моим ребенком. Он сказал мне об этом, когда ты Его ко мне привела. У Него для тебя есть слова и предвидения бесконечной любви. Ты невиновна. Он любит тебя. Я уверена, уверена, что Он пожертвовал бы самим Собой еще раз, чтобы даровать тебе покой, бедная мученица-мать».
«Мать Каина Божия! Слышишь? Тот ветер, снаружи… Говорит об этом… По всему миру разносится этот голос… голос ветра, который говорит: „Мария Симонова, мать Иуды, того что предал Учителя и сдал Его распинателям“. Слышишь? Всё говорит об этом… Ручей, там на улице… Горлицы… Овцы… Вся Земля кричит о том, что я… Нет, не хочу выздоровления… Хочу умереть!.. Бог справедлив и не будет наказывать меня в следующей жизни. Но здесь не так. Этот мир не прощает… ему безразлично… Я схожу с ума, оттого что мир вопиет: „Ты мать Иуды!“»
Она обессиленно валится на подушки. Анна снова усаживает ее и выходит, чтобы вынести испачканное белье…
Мария с закрытыми глазами, побледневшая от сделанного усилия, стонет: «Мать Иуды! Иуды! Иуды!» Переводит дух, затем продолжает: «Кто же это такой: Иуда? Кого я родила? Кто такой Иуда? Кого я…»
5В комнате, освещенной дрожащим огнем светильника, поскольку дневной свет пока еще слишком слаб, чтобы осветить эту просторную комнату, в глубине которой, вдалеке от единственного окна, расположена кровать, появляется Иисус. Он нежно зовет: «Мария! Мария Симонова!»
Женщина почти что в бреду и не придает значения этому голосу. Она не в себе, захваченная водоворотом своих скорбей, и все повторяет те мысли, что преследуют ее разум, монотонно, словно тик-так настенных часов: «Мать Иуды! Кого я родила? Мир вопиет: „Мать Иуды“…»
В уголках нежнейших глаз Иисуса появляются две слезы. Это меня очень удивляет. Не думала, что Иисус будет в состоянии плакать еще и после того, как Он воскрес…
Он наклоняется. Кровать такая низкая для Него, такого высокого! Кладет Ладонь на ее горячий лоб, сдвигая влажные уксусные примочки, и говорит: «Несчастная. Только и всего. Если мир вопиет, то Бог заглушит этот вопль мира, сказав тебе: „Утешься, ведь Я люблю тебя“. Погляди на Меня, бедная мама! Подбери свой упавший дух и вложи его в Мои ладони. Я Иисус!..»
Мария Симонова открывает глаза, словно возвращаясь из какого-то кошмара, и видит Господа, ощущает на своем лбу Его Ладонь, подносит дрожащие руки к лицу и стонет: «Не проклинай меня! Если бы я знала, кого рожала, я бы разодрала себе утробу, чтобы воспрепятствовать ему появиться на свет».
«И совершила бы грех. Мария! О, Мария! Не расставайся со своей праведностью из-за чужой вины. Матери, выполнившие свои обязанности, не должны считать себя ответственными за грехи детей. Ты исполнила свой долг, Мария. Дай Мне свои несчастные ладони. Успокойся, бедная мама».
«Я мать Иуды. Я нечистая, как и все, к чему прикоснулся этот демон. Матерь демона! Не дотрагивайся до меня», – она силится вырваться из божественных Рук, стремящихся удержать ее.
Две слезы Иисуса падают на ее окрашенное лихорадочным румянцем лицо. «Я очистил тебя, Мария. На тебе слезы Моего сострадания. С тех пор, как Я претерпел Свои страдания, Я еще ни над кем не плакал. Но о тебе плачу со всей жалостью Своей любви», – Ему удается взять ее ладони в Свои, и Он садится, да, Он в самом деле садится на край кроватки, удерживая в руках эти дрожащие ладони.
Сострадание любви, истекшее из Его сверкающих глаз, лелеет, окутывает, исцеляет несчастную, которая успокаивается, тихо проливая слезы, и негромко произносит: «У Тебя нет на меня обиды?»
«У Меня есть любовь. Поэтому Я и пришел. Утешься».
«Ты прощаешь! А мир? А Твоя Мать? Она возненавидит меня».
«Она думает о тебе, как о сестре. Мир жесток. Это правда. Но Моя Мать – это Мать Любви, и Она добра. Ты не можешь выходить в мир, но Она к тебе придет, когда все утихомирится. Время примиряет…»
«Если любишь меня, пошли мне смерть…»
«Еще немного. Твой сын не сумел подарить Мне ничего. Ты подаришь Мне время своих страданий. Они будут недолгими».
«Мой сын принес Тебе слишком много… Бездну ужаса принес он Тебе».
«А тебе – бездну страданий. Ужас позади. Он больше не имеет значения. Твое же страдание – имеет. Оно присоединится к этим Моим ранам, и твои слезы вместе с Моей Кровью омоют мир. Все страдания объединятся, чтобы очистить мир. Твои слезы заключены между Моей Кровью и плачем Моей Матери, а вокруг – вокруг все страдания святых, перенесенные ими за Христа и за людей, за любовь Мою и человеческую. Бедная Мария!»
Он нежно укладывает ее, скрещивает ей ладони, смотрит, как она успокаивается…
6Возвращается Анна и ошеломленно останавливается на пороге.
Иисус, поднявшись, глядит на нее и говорит: «Ты прислушалась к Моему желанию. Мир – тем, кто слушается. Твоя душа вместила Меня. Живи с Моим миром».
Он снова опускает взгляд на Марию Симонову, глядящую на Него сквозь пелену слез, теперь более тихих, и снова ей улыбается. И вновь обращается к ней: «Возложи все твои упования на Господа. И Он дарует тебе всякое Свое утешение». Благословляет ее и собирается уйти.
У Марии Симоновой вырывается страстный крик: «Говорят, что мой сын предал Тебя при помощи поцелуя! Это правда, Господь? Если так, позволь, я смою его поцеловав Твои Ладони. Что я могу еще сделать! Что же мне еще сделать, чтобы изгладить… чтобы изгладить…» Скорбь охватывает ее с новой силой.
Иисус, о! Иисус не дает ей Ладоней для поцелуя, тех Ладоней, на которые ниспадает широкий рукав белоснежного одеяния, достигая середины пясти и прикрывая раны, но обхватывает ее голову руками и наклоняется, чтобы приложиться божественными устами к горячему лбу этой несчастнейшей из женщин, и – выпрямляясь – говорит ей: «Мои слезы и Мой поцелуй! Никто столько не получил от Меня. Так что оставайся в мире, поскольку между Мною и тобой – только любовь». Он благословляет ее и, проворно пересекая комнату, выходит вслед за Анной, которая не смеет ни выступить вперед, ни заговорить, а лишь плачет от избытка чувств.
7И все же когда они оказываются в коридоре, ведущем к входным дверям, Анна отваживается нарушить молчание, задав тот вопрос, что был у нее на сердце: «Моя Иоанна?»
«Уже пятнадцать дней блаженствует на Небесах. Я не говорил об этом там, потому что слишком велик контраст между твоей дочерью и ее сыном».
«Это правда! Великое мучение! Думаю, она умрет».
«Нет. Не сразу».
«Теперь ей будет поспокойнее. Ты утешил ее. Ты! Ты, который больше всех…»
«Я, который больше всех ей сопереживаю. Я божественное сострадание. Я есть Любовь. Говорю тебе, женщина: если б Иуда бросил в Мою сторону лишь один взгляд раскаяния, Я бы вымолил ему прощение от Бога…» Какая печаль на лице Иисуса!
Женщина поражена ею. Она пытается сдержать слова, готовые сорваться с губ, но она женщина – и любопытство побеждает. Она спрашивает: «А это было… был… То есть я хочу сказать: тот несчастный совершил грех неожиданно, или…»
«Он грешил месяцами, и никакие Мои слова, никакие Мои поступки не смогли остановить его, настолько сильна была его воля ко греху. Но не говори об этом ей…»
«Не скажу!.. Господь! Давно ли это было, когда Анания, покинув Иерусалим и даже не завершив Пасху, в самую ночь Кануна, вошел сюда с криком: „Твой сын предал Учителя и выдал Его врагам! Поцелуем предал Его. И я видел, как Учителя били и оплевывали, бичевали, увенчали шипами, взвалили на Него крест, распяли, и Он умер – при содействии твоего сына. А наше имя выкрикивают в непристойном ликовании враги Учителя, описывая подвиги твоего сына, который меньше, чем за цену ягненка, продал Мессию и предательским поцелуем указал на Него стражникам!“. Мария упала на землю и тотчас почернела, и лекарь говорит, что у нее разлилась желчь и лопнула печень, и вся кровь от этого заражена. И… этот мир злой. Она права… Мне пришлось переселить ее сюда, потому что к дому в Кериоте приходили и кричали: „Твой сын богоубийца и самоубийца! Он повешенный! И Вельзевул взял его душу, и даже тело его пришел забрать Сатана“. Это ужасное чудо действительно было?»
«Нет, женщина. Он был найден мертвым, повешенным на оливе…»
«Ах! И они кричали: „Христос воскрес, и Он – Бог. Твой сын предал Бога. Ты мать предателя Бога. Ты мать Иуды“. Ночью вместе с Ананией и одним верным слугой, единственным, кто у меня остался, поскольку никто не захотел находиться возле нее… я переместила ее сюда. Однако эти крики чудятся Марии в дуновении ветра, в звуках земли, во всем».
«Бедная мать! Это ужасно, да».
«Однако тот демон не думал об этом, Господи?»
«Это был один из доводов, которые я использовал, чтобы его удержать. Но безуспешно. Иуда дошел до ненависти к Богу, так как никогда по-настоящему не любил ни отца, ни мать, ни кого-либо другого из своих ближних».
«Это так!»
«Прощай, женщина. Мое благословение даст тебе силу вынести издевательства мира над твоей жалостью к Марии. Поцелуй Мою Ладонь. Тебе Я могу ее открыть. Ей это было бы слишком больно видеть», – Он откидывает назад рукав, закрывавший пронзенное запястье.
Едва касаясь губами кончиков пальцев, Анна издает стон.
8Шум открывающейся двери и приглушенный возглас: «Господь!» Престарелый мужчина падает ниц и остается в таком положении.
«Анания, Господь добр. Он пришел утешить твою родственницу, а также утешить нас», – говорит Анна, чтобы успокоить этого старичка, который слишком сильно взволнован.
Однако тот не осмеливается пошевелиться. Со слезами он говорит: «Мы дурной крови. Я не в силах смотреть на Господа».
Иисус подходит к нему. Дотрагивается до его головы и произносит те же самые слова, что уже были сказаны Марии Симоновой: «Родные, исполнившие свой долг, не должны нести ответственность за грехи своего родственника. Соберись с духом, муж! Бог справедлив. Мир тебе и этому дому. Я пришел, а ты пойдешь туда, куда Я тебя направлю. Во время Антипасхи ученики будут в Вифании. Ты пойдешь к ним и скажешь, что на двенадцатый день после Его смерти ты видел в Кериоте Господа, живого и истинного, во Плоти и Духе, и Божестве. Они поверят тебе, потому что Я уже неоднократно был с ними. Но знание, что Я в один и тот же день находился в различных местах, утвердит их в вере в Мою божественную Природу. Но еще прежде того, прямо сегодня, ты пойдешь в Кериот, попросишь главу синагоги собрать народ, и в присутствии всех скажешь, что Я приходил сюда, и чтобы они помнили Мои прощальные слова[2]. Тебе, конечно, скажут: „Почему Он не пришел к нам?“. Отвечай так: „Господь повелел мне сказать вам, что если бы вы вели себя по отношению к невиновной матери так, как Он вам говорил, Он бы явил Себя вам. Вы пренебрегли любовью, и поэтому Господь не явился“. Сделаешь?»
[2] Во время последнего посещения Кериота Иисус говорил, что несправедливо считать всю семью нехорошей, если таков один из ее членов.
«Трудно это, Господь! Трудно сделать! Все считают нас прокаженными сердцем… Глава синагоги не будет меня слушать и не позволит мне говорить с народом. Может быть, станет бить меня… И все-таки я это сделаю, потому что Ты так хочешь». Старичок не поднимает головы. Он говорит, согнувшись в глубоком поклоне.
«Посмотри на Меня, Анания!»
Мужчина поднимает лицо, трепещущее от благоговения.
Иисус – сияющий и прекрасный, как на Фаворе… Свет накрывает Его, пряча Его черты и Его улыбку… И вот, Его нет в коридоре, несмотря на то, что ни одна дверь не шелохнулась, чтобы дать Ему пройти.
Двое оставшихся всё кланяются и кланяются, превратившись благодаря этому божественному явлению в само благоговение.
III. Детям из Ютты с их мамой Сарой.
9Фруктовый сад около дома Сары. Дети, играющие под сенью лиственных деревьев. Самый младший, катающийся на траве возле плотной вереницы из виноградных листьев, остальные, постарше, что гоняются друг за другом с криками ликующих ласточек и играют, прячась за изгородями и за виноградной лозой, и поочередно водят.
Иисус – вот Он появляется там, возле малыша, которому дал имя[3]. О, святая простота невинных! Иесá не удивляется, неожиданно увидав Его там, но тянет к Нему ручки, чтобы его взяли на руки, что Иисус и делает: с обеих сторон – предельная естественность.
[3] Еще в начале Своего служения Иисус посетил эту семью и дал имя новорожденному младенцу. Имя Иесá, по сути, омонимично имени самого Спасителя (Иешуа – Бог спасает).
Тут же сбегаются остальные и, – опять святая ребячья простота! – и без какого-либо удивления, счастливые, они приближаются к Нему. Кажется, что для них ничего не изменилось. Может быть, они не знают. Но после того, как Иисус приласкал каждого из них, Мария, самая старшая и рассудительная, говорит: «Значит, Ты теперь больше не страдаешь, Господь, раз Ты воскрес? Я так скорбела!..»
«Больше не страдаю. Я пришел, чтобы благословить вас прежде, нежели вознесусь к Отцу Моему и вашему, на Небо. Но и оттуда Я всегда буду благословлять вас, если будете хорошими. Скажете тем, кто Меня любит, что Я оставил вам Свое благословение, сегодня. Запомните этот день».
10«Ты не зайдешь в дом? Тут мама. Нам не поверят», – прибавляет Мария. Однако ее брат не задает вопросов. Он кричит: «Мама, мама! Здесь Господь!..» и спешит к дому, продолжая кричать то же самое.
Выбегает Сара, она появляется как раз вовремя… чтобы увидеть, как Иисус, сияющий великолепием на краю сада, исчезает в поглотившем Его свете…
«Господь! Почему же меня не позвали раньше?..» – произносит Сара, как только оказывается в состоянии вымолвить слово, – «Когда же? Откуда Он пришел? Он был один? Глупые вы!»
«Мы встретили Его здесь. Минуту назад Его не было… С улицы Он не приходил, с огорода тоже. И у Него на руках был Иесá… И Он сказал нам, что пришел, чтобы благословить нас и передать нам Свое благословение для тех из Ютты, кто любит Его, и чтобы запомнили этот день. А теперь Он уходит на Небо. Но Он будет любить нас, если будем хорошими. Как Он был красив! У Него были раны на руках. Но они уже не беспокоят Его. И на ступнях тоже были раны. Они виднелись сквозь траву. Тот цветок как раз касался раны на ступне. Я сорву его…» – говорят они все вместе, разгоряченные от волнения. От возбужденной речи у них даже выступает пот.
Сара гладит их, приговаривая: «Бог велик! Пойдемте. Идите сюда. Давайте пойдем и расскажем об этом всем. Будете говорить вы, невинные. Вы можете говорить о Боге».
IV. Юноше Иайе, в Пелле.
11Юноша с усердием хлопочет вокруг телеги. Нагружает ее овощами, сорванными с ближнего огорода. Ослик бьет копытом по твердой поверхности деревенской дороги.
Обернувшись, чтобы взять корзину с салатом, он видит Иисуса, улыбающегося ему. Роняет ношу на землю и падает на колени, протирая глаза. Не доверяя тому, что видит, он бормочет: «Всевышний, не введи меня в заблуждение! Не позволяй, Господи, чтобы Сатана обманул меня соблазнительной наружностью. Мой Господь – Он в самом деле умер! И был погребен, а теперь говорят, что Его тело похищено. Помилуй, Господи Всевышний! Открой мне истину».
«Я есть Истина, Иайя. Я Свет миру. Посмотри на Меня. Увидь Меня. Для того Я и вернул тебе зрение[4], чтобы ты мог свидетельствовать о Моей силе и о Моем Воскресении».
[4] Ранее Иисус исцелил этого юношу вместе с матерью от слепоты.
«О! Это действительно Господь! Это Ты! Да! Ты Иисус!» – он ползет на коленях, чтобы поцеловать Ему ступни.
«Ты скажешь, что видел Меня и говорил со Мной, и что Я на самом деле жив. Скажешь, что видел меня сегодня. Мир тебе и Мое благословение».
Иайя остается один. Счастливый. Он забывает про телегу и про овощи. Напрасно осел беспокойно топчет дорогу и протестующе ревет в ожидании… Иайя в изумлении.
12Какая-то женщина выходит из дома возле огорода и видит его там, бледного от переживаний, с отсутствующим лицом. Кричит: «Иайя! Что с тобой? Что случилось?» Подбегает, трясет его. И возвращает его на землю…
«Господь! Я видел воскресшего Господа. Я приложился к Его стопам и видел раны. Они солгали. Он подлинно был Богом и воскрес. Я боялся, что это обман. Но это Он! Это Он!»
Женщина дрожит, трепеща от волнения, и тихо говорит: «Ты в этом правда уверен?»
«Ты добра, госпожа. Ради Его любви ты взяла нас в прислуги, меня и мою мать. Не откажись и поверить!..»
«Если ты уверен, что не ошибаешься, то верю. Но это было действительно тело? Теплое? Он дышал? Говорил? У Него действительно был голос или тебе так показалось?»
«Я уверен. Это было теплое тело живого существа, был настоящий голос, было дыхание. Красивый, как Бог, но Человек, как я и ты. Идем, идем и расскажем тем, кто страдает или сомневается».
V. Иоанну из Ноба.
13Старик один в своем доме. Однако он безмятежен. Поправляет что-то вроде стула, разболтавшегося с одной стороны, и улыбается неизвестно каким мыслям.
Стук в дверь. Старик, не прерывая своего занятия, отвечает: «Войдите. Кто там пришел, чего вы хотите? Опять из этих? Я стар, чтобы перемениться. Если и весь мир стал бы мне вопить: „Он мертв“, я скажу: „Он жив“. Даже если бы мне пришлось за это умереть. Так проходите же!»
Он поднимается, чтобы направиться к двери и посмотреть, кто это стучит и не заходит. Но когда он уже возле нее, она открывается, и входит Иисус.
«О! О! О! Господь мой! Живой! Я верил! И Он пришел вознаградить мою веру. Благословенный! Я не сомневался. В своей скорби я говорил: „Коль скоро Он передал мне ягненка для радостного пиршества, значит, в этот день Он воскреснет“. Тогда я все понял. Когда Ты умер и сотряслась земля, я понял то, чего еще не понимал. И тем, кто в Нобе, я казался безумцем, потому что на закате дня, следующего за субботой, я приготовил пиршество и пошел звать нищих, говоря: „Наш Друг воскрес!“ Они уже рассказывали неправду. Говорили, будто Тебя украли, ночью. Но я не верил, потому что с тех пор, как Ты умер, я понял, что Ты умер, чтобы воскреснуть, и что это и было знамением Ионы».
14Иисус, улыбаясь, дает ему выговориться. Потом спрашивает: «А сейчас ты все еще хочешь умереть, или хочешь остаться, чтобы свидетельствовать о Моей славе?»
«Как Ты пожелаешь, Господь!»
«Нет. Это как ты пожелаешь».
Старец задумывается. Потом решает: «Было бы здорово покинуть этот мир, в котором уже нету Тебя, как прежде. Но я откажусь от покоя на Небе, чтобы заявить неверующим: „Я видел Его!“»
Иисус, благословляя, кладет ему руку на голову и добавляет: «Но вскоре настанет и покой, и ты придешь ко Мне в чине исповедника Христова».
И Он уходит. Здесь, возможно, из жалости к старику, Он не придает Своему появлению и исчезновению чудесной формы, а совершает все так, как если бы это был Иисус минувших дней, когда Он входил и выходил из дома по человеческому обычаю.
VI. Матфию, отшельнику[5], близ Йависа Галаадского.
[5] Матфий был исцелен Иисусом от проказы, но для своих земляков остался изгоем и был вынужден переселиться.
15Старик возделывает свой огород и разговаривает сам с собой: «Все богатства, что у меня есть для Него. И Он их больше никогда не отведает. Напрасно я трудился. Я верю, что он был Сыном Божиим, что Он умер и воскрес. Но Он уже не тот Учитель, который восседал за трапезой бедняка или богача, и с одинаковой любовью делил с ними хлеб, хотя, вернее, наоборот: с бóльшей любовью с бедными, нежели с богатыми. Теперь Он Воскресший Господь. Он воскрес, чтобы утвердить в вере нас, Своих верных. А те говорят, что это неправда. Что никто никогда не воскресал сам собой. Никто. Нет. Никто из людей. Но Он воскрес. Поскольку Он – Бог».
Он хлопает в ладоши, чтобы отогнать своих голубей, слетевших поживиться семенами на свежевспаханную и засеянную землю, и продолжает: «Теперь ваше произрастание, увы, бесполезно! Он уже не попробует вашего урожая! А вы, бесполезные пчелы? Для кого вы будете делать мед? Я надеялся хотя бы один раз увидеть Его у себя, теперь, когда я не такой бедный. Здесь все стало процветать после Его прихода… А! Да ведь с теми деньгами, которых я и не касался, я мог бы отправиться в Назарет, к Его Матери и сказать Ей: „Сделай меня Своим рабом, только позволь мне быть там, где Ты, поскольку Ты до сих пор с Ним“…» Он вытирает слезу тыльной стороной ладони…
16«Матфий, нет ли у тебя хлеба для странника?»
Матфий поднимает голову, но так как он на коленях, ему не видно, кто это говорит за высокой изгородью, опоясывающей его крошечное владение, затерянное в той зеленой пустоши, какой является это место за Иорданом. Однако он отвечает: «Кто бы ты ни был, входи во имя Господа Иисуса». И встает на ноги, чтобы отпереть калитку.
Он оказывается напротив Иисуса и застывает с рукой на задвижке, не в силах дальше пошевелиться.
«Не желаешь ли принять Меня в качестве гостя, Матфий? Однажды ты уже это делал. И сетовал тут, что больше не сможешь. Я здесь, а ты Мне не открываешь?» – улыбается Иисус…
«О! Господь… я… я… недостоин, чтобы мой Господь вошел сюда… Я…»
Иисус переносит руку над калиткой и сдвигает засов со словами: «Господь войдет, куда угодно, Матфий».
Он входит, продвигается вглубь скромного огорода, идет к дому, и на пороге говорит: «Так что приноси в жертву птенцов своих голубей, снимай с грядок свои овощи, а мед – у своих пчел. Преломим вместе хлеб, и твой труд не останется бесполезным, а твое упование – тщетным. И это место станет тебе дорого, дабы не ходить тебе туда, где скоро будут безмолвие и заброшенность. Я повсюду, Матфий. Кто любит Меня, тот всегда со Мной. Мои ученики будут в Иерусалиме. Там восстанет Моя Церковь. Постарайся быть там на Антипасху».
«Прости меня, Господь. Но в том месте я не смог выстоять и убежал. Я прибыл туда в девятом часу дня перед Пятницей, а день спустя… О! Я сбежал, чтобы не видеть, как Ты умираешь. Только поэтому, Господь».
«Знаю. И также знаю, что ты возвращался, одним из первых, поплакать над Моей гробницей. Но Меня уже в ней не было. Я знаю все. Вот, Я сяду здесь и отдохну. Всегда тут отдыхал… И ангелам это известно».
17Мужчина принимается за дело, но, кажется, что он находится в церкви, настолько почтительны его движения. Время от времени он смахивает слезу, что норовит приплестись к его улыбке, пока он ходит туда-сюда с тем, чтобы взять голубей, умертвить их, приготовить, а также развести огонь, нарвать и сполоснуть овощи, и выложить на блюдо ранних смокв, и поставить на этот бедный стол лучшую утварь. Но когда все готово, как может он сесть за стол? Он хочет прислуживать, и ему кажется, что и этого уже много, и он не стремится к большему.
Однако Иисус, вознеся и благословив пищу, предлагает ему половину голубя, которого Он разрезал, поместив мясо на кусок лепешки, обмакнутой в соус.
«О! Словно любимцу!» – реагирует мужчина, и ест, плача от радости и от волнения, и не сводя глаз с Иисуса, который ест… который пьет, который пробует овощи, фрукты, мед и протягивает ему Свою чашу после того, как не спеша сделал из нее глоток вина. Прежде Он всегда пил воду.
Еда окончена.
«Я действительно живой. Ты видишь. И ты вполне счастлив. Вспомни, что двенадцать дней тому назад Я умирал по воле людей. Но как ничтожна человеческая воля, когда с ней не согласна воля Божья. Более того, противящаяся человеческая воля становится служебным орудием предвечной Воли. Прощай, Матфий. И коль скоро Я сказал, что со Мною будет тот, кто дал Мне напиться, когда Я был Странником – Странником, относительно которого еще позволительны были всякие сомнения, – то говорю тебе вот что: ты получишь часть в Моем небесном Царстве».
«Но сейчас я лишаюсь Тебя, Господи!»
«В каждом страннике разгляди Меня; в каждом нищем – Меня; в каждом немощном – Меня; в каждом нуждающемся в хлебе, воде и одежде – Меня. Я пребываю в каждом страдающем, и то, что сделано тому, кто страдает, сделано Мне».
Он простирает руки для благословения и исчезает.
VII. Аврааму из Энгадди, который умирает у Него на руках.
18Площадь в Энгадди: храм с колоннадой из шелестящих пальм. Родник: зеркало в апрельское небо. Голуби: тихий рокот органа.
Старый Авраам пересекает ее с рабочими инструментами на плечах. Он еще больше постарел, но спокоен, как тот, кто нашел утешение после сильной бури. Он проходит также оставшуюся часть города и направляется к виноградникам возле источников. К прекрасным плодоносным виноградникам, которые уже сейчас обещают богатый урожай. Он заходит туда и принимается полоть, подрезать, подвязывать. То и дело он распрямляется, опирается на мотыгу, размышляет. Поглаживает свою патриархальную бороду, вздыхает, качает головой, сам с собой рассуждая.
Какой-то человек, сильно закутанный в плащ, поднимается по улице в направлении источников и виноградников. Говорю: человек. Однако это Иисус, поскольку и одежда, и поступь – те же самые. Но для старика Он просто человек. И этот Человек обращается к Аврааму с вопросом: «Можно тут остановиться?»
«Гостеприимство свято. Я в нем никогда никому не отказывал. Давай. Заходи. Да будет Тебе в усладу отдых под сенью этой моей виноградной лозы. Не желаешь ли молока? Хлеба? Предлагаю Тебе то, что у меня тут есть».
«А что же смогу дать тебе Я? У Меня ничего нет».
«Тот, кто есть Мессия, оделил меня всем, для всех людей. И сколько бы я не отдавал, это ничто – в сравнении с тем, что дал Мне Он».
«Знаешь, что Его распяли?»
«Знаю, что Он воскрес. Ты – один из распинателей? Я не в состоянии ненавидеть, поскольку Он не хочет ненависти. Но если б было можно, возненавидел бы Тебя, будь Ты таковым».
«Я не из Его распинателей. Не беспокойся. Так, значит, Ты все о Нем знаешь».
«Все. А Елисей… Это мой сын, понимаешь? Елисей уже не стал возвращаться в Иерусалим и сказал: „Отпусти меня, отец, ибо я оставляю все свое добро ради проповеди Господа. Пойду в Капернаум, чтобы отыскать Иоанна, и присоединюсь к верным ученикам“.
«Значит, твой сын отказался от тебя? От такого старого и одинокого?»
«То, что Ты называешь отказом, для меня радость, о которой я только мечтал. Разве проказа уже не лишила меня его? А кто его мне вернул? Мессия. Так теряю ли я его из-за того, что он проповедует Господа? Да нет же! Я вновь обрету его в вечной жизни. 19Однако Твоя манера говорить внушает мне подозрения. Ты тайный агент Храма? Прибыл, чтобы преследовать тех, кто верит в Воскресшего? Давай, карай! Я не побегу. Не стану подражать трем мудрецам[6] давних времен. Я останусь. Поскольку, если я и паду за Него, то присоединюсь к Нему на Небе, и исполнится моя прошлогодняя молитва».
[6] Волхвам, которые приходили поклониться Рождению Спасителя, после чего, опасаясь гнева Ирода, тайно покинули Иудею.
«Это правда. Ты тогда сказал: „Я ревностно уповал на Господа, и Он обратился ко мне“».
«Откуда Ты знаешь? Ты один из Его учеников? Ты был с Ним здесь, когда я умолял Его? О! Раз уж Ты таков, то помоги сделать так, чтобы этот мой вопль достиг Его, и Он бы вспомнил о нем», – он падает ниц, думая, что разговаривает с апостолом.
«Это Я, Авраам из Энгадди, и Я говорю тебе: „Приходи“», – Иисус раскрывает объятия, обнаруживая Себя, и приглашает его устремиться в них и прильнуть к Своему Сердцу.
В этот момент в виноградник входит мальчик, в сопровождении подростка, и зовет: «Отец! Отец! Мы здесь, чтобы помочь тебе».
Но неровный крик мальчика тонет в могучем крике старика, настоящем возгласе избавления: «Вот я! Иду!» И Авраам бросается в объятия Иисуса, громко взывая: «Иисус, святой Мессия! В Твои руки предаю дух мой!»
Блаженная смерть! Смерть, которой позавидуешь! На Сердце у Христа, среди безмятежного покоя цветущих апрельских полей…
20Иисус осторожно кладет старика на усыпанную цветами траву, что колышется от ветра, с краю виноградных насаждений, и обращается к ребятам, удивленным, напуганным и готовым расплакаться: «Не плачьте. Он умер в Господе. Блаженны те, кто умирает в Нем! Идите, ребята, и сообщите тем, кто в Энгадди, что глава их синагоги увидел Воскресшего, и Тот исполнил его мольбу. Не плачьте! Не плачьте!» Он гладит их, провожая к выходу.
Затем возвращается к усопшему и поправляет тому бороду и волосы, закрывает ему веки, оставшиеся полуприкрытыми, должным образом располагает конечности и поверх него расстилает тот плащ, который Авраам снял с себя перед работой.
Он остается там до тех пор, пока не слышит голоса на улице. Тогда он выпрямляется. Блистающий… Прибежавшие замечают Его. Кричат. Ускоряют шаги, чтобы нагнать Его. Но Он на их глазах исчезает в лучах, сияющих ярче солнечных.
VIII. Илье, ессею из Карита.
21Суровое уединение среди суровых гор, у подножия которых бежит Карит. Молящийся Илья, еще сильнее исхудавший и обросший бородой, одетый в грубое одеяние из не то серой, не то коричневой шерсти, которое делает его подобным окружающим его скалам.
Он слышит какой-то звук, напоминающий звук ветра или грома. Поднимает голову. На валуне, нависающем над пропастью, на дне которой течет ручей, появляется Иисус.
«Учитель!» – он бросается на землю лицом вниз.
«Я, Илья. Ты не слыхал землетрясения в день Кануна[7]?»
[7] Канун, или, иначе, день Приготовления – это пятница.
«Слышал, и спускался в Иерихон и к Нике. Я не нашел никого из тех, кто любит Тебя. Я спросил о Тебе. Меня избили. После я почувствовал, как земля дрожала еще раз, но не так сильно, и вернулся сюда нести покаяние, думая, что открылись двери небесного гнева».
«Божественного Милосердия. Я умер и воскрес. Посмотри на Мои раны. Присоединись к рабам Господним на Фаворе и скажи им, что Я послал тебя».
Он благословляет его и исчезает.
IX. Дорке и ее ребенку в крепости Кесарии Филипповой.
22Дитя Дорки, при поддержке матери, делает свои первые шаги по крепостному бастиону. И так как Дорка находится в согнутом положении, она не замечает появления Господа. Но когда она, немного отпустив мальчугана, видит, как он уверенно и проворно начинает шагать в сторону угла бастиона, она распрямляется и торопится вдогонку, дабы тот не упал и случайно не убился, провалившись в бойницы или в проходы, намеренно сделанные для орудий нападения. И за этим занятием видит Иисуса, который прижимает ребенка к сердцу и целует.
Женщина не смеет пошевелиться. Однако издает громкий крик. Крик, который заставляет поднять вверх глаза тех, кто во дворах, и выглянуть из окон: «Господь! Мессия здесь! Он действительно воскрес». Но Иисус уже исчез – прежде, чем народ успел сбежаться.
«Ты сошла с ума! Тебе приснилось! Ты увидела призрак, возникший от игры света».
«О! Он был на самом деле живой! Поглядите, как мой сын смотрит туда и какое у него в руках яблоко: красивое, словно его маленькое личико. Он грызет его зубками и смеется. У меня нет яблок…»
«Ни у кого сейчас нет спелых яблок, и таких свежих…» – говорят они, пораженные.
23«Спросим Товию», – предлагают некоторые женщины.
«Что вы собираетесь делать? Он едва выговаривает „мама“!» – смеются мужчины.
Однако женщины наклоняются над малышом и спрашивают: «Кто дал тебе яблоко?»
И уста, что едва отваживаются произносить самые элементарные слова, обнажив в улыбке маленькие зубки и еще пустые дёсны, уверенно произносят: «Иисус».
«О!»
«Э! Вы зовете его Иесá[8]! Он умеет произносить собственное имя».
[8] Младенец Товия, мертворожденный, был воскрешен Иисусом и от Него получил свое второе имя.
«Иисус – ты, или Господь Иисус? Кто Он? Где ты Его увидел?» – не отстают женщины.
«Там, Господь. Господь Иисус».
«Где Он? Откуда Он пришел?»
«Там», – указывает он на небо, наполненное солнцем, и радостно смеется, и кусает свое яблоко.
И пока мужчины уходят, качая головами, Дорка говорит женщинам: «Он был прекрасен. Казалось, что Он в одеянии из света. И на руках у Него были отметины от гвоздей, красные, словно драгоценные камни на фоне такой белизны. Я хорошо разглядела, потому что Он держал ребенка так». И она изображает позу Иисуса.
24Прибегает управляющий, заставляет повторить рассказ, задумывается и заключает: «В псалме[9] сказано: „В устах младенцев и грудных детей Ты уготовал совершенную хвалу“. И почему бы этому не быть истиной? Они невинны. А мы… Давайте запомним этот день… Нет! Я отправлюсь в село, к ученикам. Пойду, посмотрю, не там ли пребывает Рабби… И все-таки… Он был мертв… Кто знает!..»
[9] Пс. 8:3.
И с этим „Кто знает!“, завершающим внутренние умозаключения, управляющий уходит, тогда как женщины в возбуждении продолжают задавать вопросы малышу, который смеется и счастливый-счастливый повторяет: «Иисус – там. А потом там. Господь Иисус», показывая сначала туда, где находился Иисус, а потом на солнце, в котором, как он видел, Иисус исчез.
X. Собранным в синагоге Кедеса.
25Народ Кедеса собрался в синагоге и обсуждает последние события со старым Матфием, главой синагоги. Значительная часть синагоги погружена в полумрак, так как двери закрыты, а на окна опущены занавеси, тяжелые занавеси, которые еле движутся от апрельского ветра.
Вспышка освещает помещение. Кажется, это молния, но это свет, предшествующий появлению Иисуса. И, к изумлению многих, Иисус появляется. Простирает руки, и становятся хорошо видны раны на ладонях и на ступнях, поскольку являет Он Себя на последней из трех ступенек, ведущих к закрытой двери. Он говорит: «Я воскрес. Напомню вам спор между Мною и книжниками. Я дал этому коварному роду знамение, которое обещал. Знамение Ионы. Я даю Свое благословение тем, кто любит Меня, и тем, кто Мне верен». И все. Он пропадает из виду.
«Это же был Он! Откуда? И все-таки живой! Он говорил это! Вот! Теперь понимаю. Знамение Ионы: три дня во чреве Земли, а потом воскресение…»
Гомон пересудов…
XI. Группе раввинов в Гискале.
26Кучка злобных раввинов, которые пытаются убедить в своих требованиях некоторых колеблющихся. Они хотели бы добиться того, чтобы эти последние отправились к Гамалиилу, который заперся в своем доме и никого не желает видеть.
Эти люди говорят: «Говорим вам, что его здесь нет. Мы не знаем, где он. Он пришел. Ознакомился с несколькими свитками. И удалился. Не сказав ни слова».
Другие отзываются: «Он внушал страх, настолько он был потрясенным и постаревшим».
Раввины неучтиво поворачиваются спинами к говорящим и уходят со словами: «Гамалиил такой же безумец, как Симон! Это неправда, что Галилеянин воскрес! Неправда. Неправда! Неправда, что Он Бог! Неправда. Все неправда. Мы одни пребываем в истине». Сама тревога, с какой они утверждают, что это неправда, выдает их опасение, что это может быть правдой, и нужду в том, чтобы успокоить себя.
Они двигаются вдоль стены дома и уже возле гробницы Гиллеля[10]. Все время выкрикивая свои отрицания, они поднимают головы… и с криком разбегаются. Добрейший с добрыми, Иисус оказывается там в Своей устрашающей мощи, с руками, распростертыми как на кресте… Раны на ладонях краснеют так, как будто они еще кровоточат. Он не говорит ни слова. Но Его глаза испепеляют.
[10] Гиллель – учитель Закона, дед и наставник Гамалиила.
Раввины бегут, падают, поднимаются, ранят себя о деревья и камни, безумные, ставшие безумными от страха. Они подобны убийцам, вновь оказавшимся перед лицом своей жертвы.
XII. Иоакиму и Марии, в Боцре.
27«Мария! Мария! Иоаким и Мария! Выйдите наружу!»
Двое, находящихся в тихой комнате, освещенной светильником, одна – сосредоточенная на шитье, другой – на произведении расчетов, поднимают головы и переглядываются… Иоаким, побелев от страха, шепчет: «Голос Рабби! Он доносится с того света…» Женщина испуганно прижимается к мужу.
Но зов повторяется, и двое, держась поближе друг к другу, чтобы набраться мужества, отваживаются выйти и двинуться в направлении голоса.
В саду, освещенном серпом молодой луны, находится Иисус, сияющий светом, превосходящим свет многих лун. Свет окружает Его, делая Его Богом. Нежнейшая улыбка и ласковый взгляд делают Его Человеком: «Пойдите и скажите тем, кто в Боцре, что видели Меня живого и настоящего. А ты, Иоаким, расскажи об этом на Фаворе тем, кто собрался там». Он благословляет их. Исчезает.
«Это же был Он! Это не было сном! Я… Завтра иду в Галилею. Он сказал: на Фавор, правильно?..»
XIII. Марии Иаковлевой, в Эфраиме.
28Женщина собирается замесить теста, чтобы испечь хлеба. Оборачивается, услышав, что ее зовут, и видит Иисуса. Падает лицом на землю, простирая руки в безмолвном поклонении, несколько напуганная.
Иисус говорит: «Расскажешь всем, что видела Меня, и что Я разговаривал с тобой. Над Господом не властна могила. Я воскрес на третий день, как и предсказывал. Вы, идущие Моим путем, подвизайтесь и не допускайте, чтобы вас обольстили речи тех, кто распинал Меня. С тобою Мой мир».
XIV. Синтике, в Антиохии.
29Синтика собирает дорожную сумку. Уже вечер, поскольку на столе, возле женщины, занятой складыванием одежды, зажжен дрожащий огонек весьма относительной яркости.
Комната ярко освещается, и Синтика удивленно поднимает глаза – посмотреть, что случилось, откуда идет этот свет, такой яркий в этой совершенно закрытой комнате. Но еще прежде, чем она успевает увидеть, Иисус упреждает ее: «Это Я. Не пугайся. Я являл Себя многим, чтобы утвердить их в вере. Вот и тебе являюсь, послушная и верная ученица. Я воскрес. Видишь? Я больше не страдаю. Почему ты плачешь?»
Женщина не находит слов при виде красоты Прославленного… Иисус улыбается ей, чтобы приободрить, и добавляет: «Я тот самый Иисус, что встретил тебя на дороге около Кесарии. Тогда ты, такая пугливая, для которой Я был Незнакомцем, сумела заговорить. А теперь не можешь сказать Мне ни слова?»
«О, Господь! Я собиралась уйти… Чтобы снять с сердца всю эту тревогу и печаль».
«Почему печаль? Тебе не говорили, что Я воскрес?»
«И говорили, и опровергали. Но по поводу их опровержений я не волновалась. Я знала, что Ты не можешь сгнить в могиле. А плакала о Твоем мученичестве. Я верила в Твое воскресение еще до того, как мне о нем рассказали. И продолжала верить, когда пришли другие и сказали, что это неправда. Хотела же я пойти в Галилею. Думала: Ему я уже ничем не поврежу. Он теперь больше Бог, нежели Человек. Не знаю, правильно ли я выражаюсь…»
«Я понимаю твою мысль».
«И говорила: преклонюсь перед Ним, и увижу Марию. Я считала, что Ты не останешься с нами надолго, и торопилась с уходом. Рассуждала: когда Он вернется к Отцу, как говорил, Его Мать в Своей радости ощутит и некоторую грусть. Ведь хотя Она – душа, но Она также и мать… А я постараюсь Ее утешить, теперь, когда Она одна… Во мне была гордыня!»
«Нет. Милосердие. Я перескажу Своей Матери твои размышления. Однако не ходи туда. Оставайся, где ты есть, и продолжай трудиться для Меня. Теперь еще больше прежнего. Чтобы успешно распространять Мое учение, твоим братьям, ученикам, нужно содействие всех. Меня ты увидела. Мария вверена Иоанну. Пусть твои заботы пройдут. Ты сумеешь укрепиться духом благодаря уверенности, что видела Меня, и силе Моего благословения».
30У Синтики огромное желание поцеловать Его. Но она не дерзает. Иисус говорит ей: «Подойди». И она решается подползти к Иисусу на коленях, и намеревается приложиться к Его ногам. Но замечает две пробоины и не осмеливается. Берет край одежды и со слезами целует его. И тихо говорит: «Что они с Тобой сделали!»
Затем задает вопрос: «А Иоанн-Феликс[11]?»
«Он счастлив[12]. Помнит только о любви и живет ею. Мир тебе, Синтика». Он исчезает.
[11] Этого последователя Христова уже нет в живых.
[12] Игра слов: Felix, прежнее имя Иоанна, означает счастливый.
Женщина остается в позе благоговения, на коленях, с обращенным вверх лицом, немного вытянутыми руками, со слезами на лице и улыбкой на губах…
XV. Левиту Захарии.
31Он в маленькой комнате. Задумчивый, сидит, подперев голову рукой, левит Захария.
«Не будь сомневающимся. Не принимай смущающих голосов. Я – Истина и Жизнь. Посмотри на Меня. Прикоснись ко Мне».
Молодой человек, с первых слов подняв глаза и увидев Иисуса, опускается на колени и кричит: «Прости меня, Господь. Я согрешил. Я допустил в себе сомнение в Твоей истине».
«Но больше тебя виноваты те, кто пытается совратить твой дух. Не поддавайся их искушениям. У Меня настоящее живое тело. Почувствуй тяжесть и тепло, плотность и крепость Моей Ладони». Он берет его за предплечье и с силой поднимает его со словами: «Восстань и ходи путями Господними. Вне страхов и сомнений. И будешь блаженным, если сумеешь претерпеть до конца». Благословляет его и исчезает.
Молодой человек, после нескольких мгновений восторженного удивления, бросается вон из комнаты с криком: «Мать! Отец! Я видел Учителя. То, что говорят другие, неправда! Не надо продолжать доверять лжи, лучше возблагодарите вместе со мной Всевышнего, что Он смилостивился над Своим рабом. Я ухожу. Отправлюсь в Галилею. Разыщу кого-нибудь из учеников. Пойду и скажу им, чтобы верили. В то, что Он действительно воскрес».
Он не берет ни сумки с едой, ни одежд. Накидывает на себя плащ и убегает прочь, не давая родителям времени ни опомниться от изумления, ни суметь вмешаться, чтобы остановить его.
XVI. Женщине с Саронской равнины.
32Прибрежная дорога. Возможно, та что соединяет Кесарию с Яффой, или какая-нибудь другая. Не знаю. Знаю то, что внутри я вижу поля, а снаружи – море, ярко-голубое вслед за желтоватой полоской берега. Несомненно, это римская магистраль. Об этом свидетельствует то, как она вымощена.
По ней идет некая женщина и плачет – в этот ранний и безмятежный утренний час. Рассвет едва забрезжил. Женщина эта, должно быть, весьма уставшая, поскольку она время от времени останавливается, присаживаясь то на верстовой камень, то на дорогу. Затем снова поднимается и продолжает, как если бы ее что-то подстегивало идти, несмотря на великую усталость.
Иисус оказывается возле нее в виде закутанного в плащ путника. Женщина не глядит на Него, оставаясь поглощенной своей скорбью. Иисус спрашивает: «Отчего плачешь, женщина? Откуда ты идешь? И куда направляешься: вот так, совсем одна?»
«Иду из Иерусалима и возвращаюсь в свой дом».
«Далеко?»
«Посередине между Яффой и Кесарией».
«Пешком?»
«В долине, перед Модином, какие-то разбойники отобрали у меня осла и все, что на нем было».
«Неосторожно было идти одной. Обычно на Пасху не ходят поодиночке».
«Я приходила не на Пасху. Я осталась дома, потому что у меня был – и надеюсь, еще будет – больной ребенок. Мой муж отправился с остальными. Я позволила ему уйти вперед, а четыре дня спустя отправилась сама. Поскольку рассудила: „Он, конечно же, в Иерусалиме, ради Пасхи. Я разыщу Его“. Мне было немного страшновато. Однако я сказала: „Я не делаю ничего дурного. Бог видит. Я верю. И знаю, что Он добрый. Он не оттолкнет меня, потому что…“» Она, словно в испуге, останавливается и бросает мимолетный взгляд на этого Человека, шествующего рядом с ней, настолько укутанного, что едва виднеются глаза, эти несравненные глаза Иисуса.
33«Почему ты умолкла? Боишься Меня? Ты думаешь, что Я могу быть врагом Того, кого ты искала? Ты ведь искала Учителя из Назарета, чтобы попросить Его прийти к тебе домой и исцелить мальчика, пока отсутствует твой муж».
«Вижу, что Ты пророк. Все так. Но когда я прибыла в город, Учитель был мертв», – ее душат рыдания…
«Он воскрес. Не веришь этому?»
«Знаю. Верю в это. Но я… Но я… Несколько дней я надеялась, что я тоже увижу Его… Говорят, Он являлся некоторым. И я медлила с возвращением… каждый день в тревоге, потому что… мой мальчик так болен… Мое сердце раздваивалось… Пойти, чтобы утешить его в умирании… Остаться, чтобы искать Учителя… Я не претендовала на то, что Он придет в мой дом. Но что Он пообещает мне исцеление».
«И ты бы поверила? Думаешь, на расстоянии…»
«Верю. О! Если бы Он сказал мне: „Иди с миром. Твой сын исцелится“, я бы не усомнилась. Но я этого не заслуживаю, поскольку…» – в слезах она прижимает покрывало к устам, будто запрещая им говорить.
«Поскольку твой муж – один из обвинителей и распинателей Иисуса Христа. Но Иисус Христос – Мессия. Он Бог. А Бог справедлив, женщина. Он не наказывает невинного вместо согрешившего. Не заставляет страдать мать из-за того, что отец – грешник. Иисус Христос – это воплощенное Милосердие…»
«О! Ты, может быть, Его апостол? Может, Ты знаешь, где Он? Ты… А, может, Он послал Тебя ко мне, чтобы рассказать мне об этом. Он услышал мою печаль, увидел мою веру, и послал Тебя ко мне так же, как Всевышний послал Товии архангела Рафаила. Скажи мне, так ли это, и я, хоть и усталая до лихорадки, поверну свои стопы вспять, чтобы отыскать Господа».
«Я не апостол. Апостолы-то уже в течение многих дней после Его Воскресения остаются в Иерусалиме…»
«Это правда. Я могла попросить их».
«Так. Они продолжают дело Учителя».
«Я не думала, что они могут творить чудеса».
«Они их еще сотворят…»
«Но сейчас… Мне сказали, что лишь один остался верен, и я не думала…»
«Да. Так сказал тебе твой муж, насмехаясь над тобой в своем исступлении мнимого победителя. Но Я говорю тебе, что человек может согрешить, ибо совершенен только Бог. А может покаяться. И, если он кается, его сила возрастает, и Бог – за его раскаяние – увеличивает в нем Свою благодать. Разве не простил Всевышний Господь Давида?»
34«Но кто же Ты? Кто же Ты, если не апостол, раз Твоя речь такая приятная и мудрая? Может быть, ангел? Ангел моего ребенка. Возможно, он на последнем издыхании, и Ты пришел приготовить меня…»
Иисус откидывает плащ, открывая и голову, и лицо, и переходя от смиренной внешности обыкновенного странника к Своему величию Богочеловека, воскресшего из мертвых, с мягкой торжественностью говорит: «Это Я. Мессия, тщетно распятый. Я – Воскресение и Жизнь. Ступай, о женщина. Твой сын жив, ибо Я вознаградил твою веру. Твой сын исцелен. Ибо, если Рабби из Назарета выполнил Свою миссию, то Эммануил – продолжит Свою до скончания века, ради всех тех, кто имеет веру, надежду и любовь в триедином Божестве, одно из Лиц которого есть воплощенное Слово, по божественному милосердию оставившее Небеса с тем, чтобы прийти и научить, и пострадать, и умереть, даровав людям Жизнь. Иди с миром, женщина. И крепко стой в вере, поскольку наступило время, когда в одной семье супруг будет против супруги, отец против детей, а те – против него, из-за ненависти или любви ко Мне. Блаженны же те, кого преследования не собьют с Моего Пути».
Он благословляет ее и исчезает.
XVII. Пастухам на Большом Ермоне.
35Группа пастухов со стадами. Они на привале, на склонах с роскошными пастбищами. И обсуждают происшествия в Иерусалиме. Они печальны и говорят друг другу: «Не будет у нас больше на Земле такого Друга пастухов», приводя на память многие встречи с Ним, случившиеся тут или там… «Встречи», – говорит один старик, – «которых больше никогда не будет».
Иисус появляется, как будто выступая на это место из густых зарослей, где высокие стволы обвиты низким кустарником, скрывающим тропинку из виду. Они Его не узнают в одиноком Человеке и, видя, что Он обернут в белые одежды, бормочут: «Кто это? Ессей? Здесь? Богатый фарисей?». Они в недоумении.
«Иисус вопрошает: «Почему вы утверждаете, что больше не встретите Господа? Ибо Тот, о ком вы говорите, это Господь».
«Знаем. Но разве Ты не знаешь, что с Ним сделали? Теперь – кто говорит, что Он воскрес, кто говорит, что нет. Но, даже если Он воскрес, как предпочитаем думать мы, то теперь Он уйдет прочь. Как можно еще любить и оставаться среди народа, который Его распял? А мы, которые Его любили, хотя и не все были с ним знакомы, опечалены оттого, что Его лишились».
«Есть способ обрести Его снова. Он обучал этому».
«О, да! Делая то, чему Он учил. Тогда обретешь Царство Небесное и будешь с Ним. Но сначала нужно прожить, и потом умереть. А Его больше нет с нами, чтобы нас утешить», – качают они головами.
«Детки Мои, у тех, кто проживает то, чему Он учил, сберегая в сердце Его поучения, Иисус словно бы пребывает в сердце. Ведь Слово и Учение – одно и то же. Он был не из таких учителей, что учат вещам, отличным от них самих. Поэтому, кто исполняет Его наставления, имеет Иисуса, живущего в нем, и не отделяется от Него».
«Хорошо говоришь. Однако мы из бедных людей и… хотим увидеть еще и глазами, чтобы как следует ощутить радость… Я никогда не видел Его, и мой сын – тоже, и вон тот, Иаков, тоже. Ни вот этот, Мелкия. Ни этот, Иаков. Ни Саул. Видишь, только среди нас, сколькие не видели Его? Мы все время искали Его, и когда мы появлялись, Он уже уходил».
«Вы не были в тот день в Иерусалиме?»
«О, были! Но когда мы узнали, что с Ним собираются сделать, мы – словно безумные – разбежались по горам, а вернулись в город уже по прошествии субботы. Мы неповинны в Его Крови, поскольку нас в городе не было. Но, струсив, мы поступили дурно. Если бы нам хотя бы увидеть Его и поприветствовать. Он бы, конечно, благословил нас в ответ на наше приветствие… Но, в действительности, мы не нашли в себе мужества взглянуть на Него посреди мучений…»
«Он благословит вас сейчас. Посмотрите на Того, которого вы желаете знать в Лицо».
Он являет Себя восхитительно божественным на зелени луга. На фоне их изумления, повергшего их на землю, но в то же время приковавшего их взгляды к божественному Лику, Он пропадает в сиянии света.
XVIII. Мальчику, родившемуся слепым, в Сидоне.
36Мальчик, совершенно один, играет под густым навесом из листьев. Он слышит, что его зовут, и оказывается перед Иисусом. Чуть-чуть испуганно он спрашивает: «Ты ведь тот Рабби, который вернул мне глаза?», уставив свои ясные детские глаза, такие же голубые, как у Иисуса, в сверкающие божественные очи.
«Это Я, мальчик. Ты Меня не боишься?» – Он гладит его по голове.
«Не боюсь. Но я и мама много плакали, когда раньше времени вернулся отец и рассказал нам, что он убежал, потому что Рабби схватили, чтобы предать Его смерти. Он не праздновал Пасху и должен снова отправиться, чтобы совершить ее. Так, значит, Ты не умер?»
«Я умер. Посмотри на эти раны. Умер на кресте. Но Я воскрес. Скажешь своему отцу: пусть на некоторое время задержится в Иерусалиме после второй Пасхи[13] и остановится в окрестностях Масличной горы, в Виффагии. Там он найдет того, кто скажет ему, что делать».
[13] То же, что Антипасха.
«Мой отец думал разыскать Тебя. На праздник Кущей он не сумел с Тобой поговорить. Он хотел сказать Тебе, что любит Тебя, за зрение, которое Ты мне дал. Но не смог этого сделать, ни тогда, ни сейчас…»
«Он сделает это с помощью веры в Меня. До свидания, мальчик. Мир тебе и твоей семье».
XIX. Крестьянам Йоханана[14].
[14] Иоханан бен Закхай, книжник и фарисей, ненавистник Иисуса.
37Луна коснулась полей Йоханана. Абсолютная тишина. Бедные крестьянские пристанища в душной ночи, что заставляет, по меньшей мере, держать открытой дверь, чтобы не умереть от жара в низких комнатах, где сгрудилось слишком много тел в сравнении с вместимостью помещения.
В одну из комнат входит Иисус. Кажется, что сама луна вытянула свои лучи, чтобы соорудить на полу из утоптанной земли царский ковер. Он наклоняется над одним из спящих, который лежит ничком, погруженный от усталости в тяжелое забытье. Зовет его. Подходит к другому, к третьему. Он созывает их всех, Своих верных и бедных друзей. Он перемещается легко быстро, словно ангел в полете. Заходит в другие хижины… Потом выходит и ждет их снаружи, возле скопления деревьев.
Крестьяне, полусонные, выбираются из своих лачуг. Двое, трое, один, сразу пятеро, несколько женщин. Они удивлены, что всех их позвал какой-то знакомый голос, сказавший всем одни и те же слова: «Приходите к яблоневому саду». Туда они и направляются: мужчины – заканчивая натягивать на себя жалкие одежды, женщины – закалывать косы, и тихо переговариваются.
«Мне показалось, это голос Иисуса из Назарета».
«Может быть, это Его дух. Его убили. Вы слыхали?»
«Не могу в это поверить. Он был Богом».
«Однако Иоиль даже видел, как Он шел под крестом…»
«Мне вчера сказали, пока я ожидал, когда управляющий совершит свои сделки, что через Изреель проходили ученики и говорили, что Он в самом деле воскрес.
«Молчи! Знаешь, что сказал хозяин. Тому, кто это говорит, полагается бичевание».
«Может, и смерть. Но не лучше это было бы, чем так страдать?»
«И теперь Его уже нет!»
«Они еще больше озлоблены, теперь, когда им удалось Его убить».
«Озлоблены, потому что Он воскрес».
Они тихо разговаривают, пока идут туда, куда им было указано.
38«Господь!» – кричит одна женщина и первой падает на колени.
«Его призрак!» – кричат другие, а некоторые пугаются.
«Это Я. Не бойтесь. Не кричите. Подойдите поближе. Это действительно Я. Я пришел укрепить вашу веру, на которую так посягают другие. Видите? Мое Тело отбрасывает тень, поскольку это настоящее тело. Нет, вы не спите. Мой голос – настоящий голос. Я тот самый Иисус, который преломлял с вами хлеб и дарил вам любовь. Сейчас Я тоже подарю вам любовь. Я пошлю к вам Моих учеников. И это буду все равно Я, ибо они дадут вам то же, что давал Я, и то, что Я даровал им, чтобы они могли приобщать ко Мне тех, кто в Меня верит. Несите ваш крест, как Я нес Свой. Будьте терпеливы. Прощайте. Вам расскажут, как Я умер. Подражайте Мне. Путь скорби – это путь на Небо. Следуйте по нему с миром, и обретете Мое Царство. Нет другого пути, кроме пути подчинения воле Божией, великодушия и милосердия по отношению ко всем. Если бы существовал другой, Я бы вам на него указал. Я прошел этим путем, потому что он верный. Оставайтесь верны Синайскому Закону, который неизменен в своих десяти заповедях, и Моему Учению. Придут те, кто наставит вас, чтобы вам не подвергнуться проискам злоумышленников. Я благословляю вас. Помните всегда, что Я люблю вас, и что Я приходил к вам и до, и после Моего прославления. Истинно говорю вам, что многие захотели бы увидеть Меня сейчас, и не увидят. Многие знатные. Но Я являюсь тем, кого люблю, и кто любит Меня».
Какой-то мужчина осмеливается спросить: «В таком случае… Небесное Царство действительно существует? Ты настоящий Мессия? Они внушают нам…»
«Не слушайте их слов. Вспоминайте Мои, и принимайте тех из Моих учеников, кто вам знаком. Это слова истины. И тот, кто их воспринимает и исполняет, хотя бы он и был здесь слугой или рабом, будет гражданином и сонаследником Моего Царства».
Он благословляет их, воздевая руки, и исчезает.
39«О! я… Больше я ничего не боюсь!»
«И я тоже. Ты слышал? Даже для нас есть место!»
«Нужно быть добрыми!»
«Прощать!»
«Терпеть!»
«Уметь переносить».
«Отыскать учеников».
«Он пришел к нам, бедным слугам».
«Расскажем об этом Его апостолам».
«Если б знал Йоханан!»
«И Дора!»
«Они бы нас убили, чтобы мы не разглагольствовали».
«Будем же молчать. Скажем об этом только служителям Господним».
«Михей, не ты ли должен отправиться в Сепфорис с тем грузом? Почему бы тебе не пойти в Назарет и не рассказать…»
«Кому?»
«Матери. Апостолам. Возможно, они с Нею…»
Они удаляются, шушукаясь о своих намерениях.
XX. Даниилу, родственнику фарисея Хелкии, и Симону, члену Синедриона
40Фарисей Хелкия обсуждает с другими, себе подобными, что делать с членом Синедриона Симоном, который в святую Пятницу сошел с ума, и теперь болтает и говорит много лишнего. Предлагают разное. Кто говорит изолировать его в каком-нибудь пустынном месте, где его криков не будет слышать никто, кроме разве самого преданного слуги, к тому же одинакового с ними образа мыслей; кто, более благосклонный, надеется, что недуг этот скоротечен, и было бы достаточно оставить его там, где он находится.
Хелкия отвечает: «Я доставил его сюда, не зная, куда еще его можно отвести. Однако вам известно, как сильно я сомневаюсь в этом моем родственнике Данииле…»
Другие, еще более злобные, нежели даже Хелкия, заявляют: «Он хочет сбежать, отправиться морем. Почему бы не доставить ему такое удовольствие?»
«Потому что он не способен на трезвые поступки. Один в море он бы погиб, а из нас никто не умеет управляться с лодкой».
«Что с того! Если бы и умели! Что могло бы случиться на пристани, с его-то высказываниями? Оставьте его самого выбирать себе дорогу… В присутствии всех, даже твоего родственника Даниила, пусть говорит, что ему вздумается, и пусть будет все, как он пожелает».
Это предложение нашло одобрение, и Хелкия, вызвав слугу, распоряжается привести Симона и позвать Даниила.
Приходят и тот, и другой; и если Даниил имеет вид человека, испытывающего неловкость рядом с определенными людьми, то у второго, несомненно, внешность дурачка.
«Послушай нас, Симон. Ты говоришь, что мы держим тебя в тюрьме, потому что хотим тебя убить…»
«Должны. Поскольку таков приказ».
«Ты бредишь, Симон. Молчи и слушай. Где, тебе кажется, ты бы исцелился?»
«В море. В море. Посреди моря. Где нет никаких голосов. Где нет никаких гробниц. Потому что гробницы отверзаются, и выходят мертвецы, и моя мать говорит…»
«Молчи! Слушай. Мы тебя любим. Как свою плоть и кровь. Хочешь действительно туда пойти?»
«Конечно, хочу. Потому что эти гробницы отверзаются, и моя мать…»
«Ты пойдешь туда. Мы проводим тебя до моря, дадим тебе лодку, и ты…»
«Но это же убийство с вашей стороны! Он безумен! Он не может идти один!» – кричит честный Даниил.
«Бог не насилует воли человека. Могли бы мы сотворить то, чего не творит Бог?»
«Но он безумен! У него больше нет воли. Он глупее новорожденного! Вы не можете!..»
«Да замолчи ты. Ты земледелец и ничего более. Мы знаем… Завтра отправляемся к морю. Радуйся, Симон. К морю, понимаешь?»
«А! Я больше не услышу голосов Земли! Больше никаких голосов… 41А!» – протяжный крик, возбужденная конвульсия, закрытые глаза и заткнутые уши. И еще один крик, принадлежащий уже Даниилу, который в ужасе выбегает.
«Что это такое? Что происходит? Остановите этого сумасшедшего и этого глупца! Или мы все потеряли рассудок?» – вопит Хелкия.
Но тот, кого он называет «глупец», то есть его родственник Даниил, пробежав несколько метров, повергается ниц на землю, тогда как второй, напротив, в приступе страха пускает изо рта пену, там же, где находился, и вопит, вопит: «Заставьте Его замолчать! Он не умер и кричит, кричит, кричит! Громче моей матери, громче моего отца, громче, чем Он это делал на Голгофе! Там, там, не видите, там?» Он кивает туда, где находится Даниил, безмятежный, улыбающийся, обративший лицо вверх, после того, как он уткнулся им в землю.
Хелкия бросается к нему и грубо, неистово трясет, не обращая внимания на Симона, который в окружении остальных, объятых ужасом, катается по земле, пуская пену и издавая животные крики. Хелкия гневно обращается к Даниилу: «Фантазирующий бездельник, ты скажешь мне, чем ты занят?»
«Оставь меня. Теперь я знаю, кто ты. И ухожу от тебя. Я видел благоволящего ко мне, страшного для тебя – Того, кого вы заставляли меня признать мертвым. Я ухожу прочь. Больше денег и любых богатств я берегу свою душу. Прощай, прóклятый! И, если можешь, потрудись заслужить Божье прощение».
«Куда ты уходишь? Куда? Я не позволяю!»
«У тебя есть право считать меня узником? Кто тебе его дал? Я оставляю тебе то, что ты любишь, и следую тому, что люблю я. Прощай», – он поворачивается спиной и уходит прочь, стремительно, как будто его влечет какая-то сверхчеловеческая сила, вниз по склону, зеленеющему оливковыми рощами и фруктовыми садами.
Хелкия побагровел, и не он один. Гнев душит их всех. Хелкия грозится отомстить родственнику, всем тем, кто, как он говорит, «в своем исступлении», утверждает, что этот Галилеянин жив. Нужно говорить, нужно действовать…
Один, не знаю, кто он, говорит: «Будем, будем действовать, но мы не сможем закрыть все рты и все глаза тех, кто говорит, потому что видит. Мы проиграли! На нас это преступление. Теперь приходит наказание…» – и бьет себя в грудь, схваченную одышкой, что делает его похожим на человека, восходящего по ступеням на эшафот. «Возмездие Яхве», – говорит он еще, и в его голосе обнажается весь тысячелетний ужас Израиля.
Тем временем, израненный, изрыгающий пену, испуганный Симон грохочет голосом обреченного: «Отцеубийца, – сказал Он мне! Заставьте Его замолчать! Замолчать! Отцеубийца! То же слово, что и у моей матери! Что, у всех мертвых – одни и те же слова?!..»
XXI. Галилейской женщине, которая добивается воскрешения умершего мужа
42Молодая луна, уже почти заходящая, собирается спрятать свой еще тоненький серп за выпуклостью горы. И потому свет ее весьма недостаточен, а вскоре его и вовсе не будет на этом обширном пространстве.
Тем не менее, какой-то путник идет по одинокой дороге. Скорее, это даже дорожка, тропинка посреди полей. Он шествует, держа подвешенный на кольце примитивный фонарик из тех, что стары как мир, и которые, я думаю, обыкновенно используют извозчики, чтобы светить себе ночью. Так как стекло не было употребительной вещью, – более того, думаю, что оно было совершенно неизвестно, поскольку мне никогда не случалось видеть его в домах ни в виде стакана, ни в виде вазы, ни в виде оконного покрытия, – огонь в этом фонаре прикрывался чем-то таким, что с одинаковой вероятностью могло быть как слюдой, так и пергаментом. Свет через него пробивался настолько слабый, что едва мог освещать крохотное пространство вокруг светильника. Однако, так как луна совсем уже скрылась, кажется, что свет этого жалкого фонаря усиливается, превращаясь в яркое танцующее пятно на фоне черной равнины.
Путник все идет и идет… В небе, у самого края горизонта, начинается рассвет. Но такой слабый, что пока ничего не освещает, и в этом бедном светильнике все еще есть необходимость.
Еще один путник, весь закутанный в плащ, ожидает, или отдыхает, около мостика.
Тот, который с фонариком, прямо перед мостом в сомнении останавливается. Он в нерешительности, пройти ли по нему, или повернуть назад, туда, где русло ручейка устлано широкими камнями, по которым можно было бы перейти эту неглубокую воду.
Тот, сидящий на грубых перилах, сделанных из древесного ствола c еще покрывающей его зелено-белой корой, поднимает голову, рассматривая того, кто остановился. Встает на ноги и говорит: «Не бойся Меня. Иди вперед. Я добрый попутчик, не разбойник».
Это Иисус. Я узнаю Его больше по голосу, нежели по внешности, скрытой глубокими сумерками, которые там, где находится Иисус, светильник не в состоянии разогнать. Но человек остается неподвижен, все еще сомневаясь.
«Иди сюда, женщина. Не бойся. Пойдем вместе какое-то расстояние, и для тебя это будет благом».
Женщина – теперь я понимаю, что это женщина – идет вперед, убежденная мягкостью голоса или некой таинственной силой, и при этом качает головой и бормоча: «Нет больше блага для меня».
43Теперь они продолжают бок о бок идти по дорожке, которая широка ровно настолько, чтобы позволить разминуться двум пешеходам. Надвигающийся рассвет дает увидеть, с одной стороны дороги, стойкий лес в миниатюре – спелые хлеба, ожидающие серпа. С другой стороны – хлеба, уже скошенные и уложенные в снопы на поле, лишившемся своего величия, созревшей нивы.
«Проклятые!» – вполголоса произносит женщина, бросая взгляд на лежащие снопы.
Иисус молчит.
Наступает день. Женщина гасит свой бедный светильник и, пока она делает это, открывается ее лицо, опустошенное слезами. Она поднимает глаза, посмотреть на восток, где желто-розовая полоса предвещает появление солнца. Потрясает кулаком в направлении восхода и добавляет: «И ты будь проклят!»
«День? Его сотворил Бог. Как сотворил и пшеницу. Это Божьи благодеяния. Их не следует проклинать…» – мягко говорит Иисус.
«А я их проклинаю. Проклинаю и это солнце, и эти нивы. И у меня есть на это причина».
«Разве не были они добры к тебе в течение стольких лет? Не выращивало ли первое для тебя ежедневный хлеб, виноград, что превращается в вино, овощи и фрукты на огороде? Не заставляло ли расти пастбища, чтобы кормить овец и ягнят, молоком и мясом которых ты питалась, и из шерсти которых ткала одежду? А нива не приносила хлеб тебе, твоим детям, твоим отцу и матери, твоему мужу?»
Громкий взрыв рыданий и крик: «У меня больше нет мужа! Они мне его погубили! Он ходил на работу, потому что у нас семеро детей, и того немногого, чем мы обладали, было недостаточно, чтобы прокормить десять человек. А вчера, к вечеру, он пришел и говорит: „Я устал и чувствую недомогание“, и бросился на кровать, пылая от горячки. Я и его мать пытались помочь ему, как могли, думая сегодня позвать из города лекаря… Но после первых петухов он у меня умер. Его убило солнце. Да, я иду в город. Приобрести, что необходимо. О том, чтобы оповестить братьев, я подумаю по возвращении. Я оставила его мать бдеть над своим сыном и над моими детьми… а сама ушла ради того, что нужно сделать… Как же мне не проклинать это палящее солнце и эти нивы?»
Такая сдержанная вначале, настолько, что я бы и не подумала, что это женщина, и тем более, страдающая женщина, теперь она перестала сдерживать свою скорбь, и та хлынула через край. Она рассказывает все то, чего не говорила в своем доме, «чтобы не разбудить детей, спящих в соседней комнате», все то, что так отягощало ее сердце, что ей казалось, что оно вот-вот лопнет. Воспоминания о любви, растерянность перед будущим, мучения вдовства, – беспорядочно чередуются, словно обломки, увлекаемые поднявшейся речной волной во время паводка…
44Иисус дает ей выговориться. Так как Иисус умеет разделить скорбь, Он позволяет дать выход чувствам, чтобы человек получил от этого облегчение, и сама усталость, следующая за приливом скорби, сделала его способным внимать Тому, кто его утешает. Тогда Он мягко говорит: «В Наине и в Назарете, и в местечках между первым и вторым есть ученики Рабби из Назарета. Ступай к ним…»
«И что, Ты считаешь, они могут сделать? Если бы Он был все еще с нами!.. Но они? Они не святые! Мой муж в тот день был в Иерусалиме. И он знает… О, нет! Знал! Он уже ничего не знает! Он мертв!»
«Что делал твой муж в тот день?»
«Когда его разбудил шум с улицы, он побежал на террасу того дома, где находился вместе со своими братьями, и видел, как проходил Рабби, когда Его вели в Преторию, и в числе других галилеян сопровождал Его до самой смерти. Его и остальных закидали камнями, когда обнаружили, что они галилеяне, там, на горе, и отогнали их дальше вниз. Но они были там до тех пор, пока все не закончилось. Потом… они ушли оттуда… А теперь он мертв. О, мне хотя бы знать, что он почиет в мире за его сострадание к Рабби!»
Иисус не отвечает на это пожелание. Но говорит: «Тогда он, наверное, видел, что некоторые ученики были на Голгофе. Быть может, все галилеяне были как твой муж?»
«О, нет! Многие, и даже в Назарете, оскорбляли Его. Это известно. Позор!»
«А тогда, если даже в Назарете многие не имели любви к своему Иисусу, и, тем не менее, Он простил их, и многие из них в будущем станут святыми, зачем же ты хочешь судить Христовых апостолов, всех под одну гребенку? Не хочешь ли ты быть строже, чем Бог? Бог много дает тем, кого прощает…»
«Нет больше доброго Рабби! Нет больше! А мой муж мертв».
«Рабби дал Своим ученикам возможность творить то же, что творил Он».
«Хотелось бы в это верить. Но только Он побеждал смерть. Только Он!»
«А разве не читаем мы, что Илья возвратил дух в сына вдовы из Сарепты[15]? Истинно говорю тебе, что Илья был великим пророком, но служители Спасителя, который умер и воскрес, ибо был истинным Сыном Божиим, воплотившимся ради искупления людей, обладают еще бóльшей силой, так как на Кресте Он простил грехи в первую очередь им, зная духовным ведением, какова на самом деле скорбь их сокрушенных сердец, а после воскресения освятил их новым прощением и вдохнул в них Святой Дух, чтобы они могли достойно свидетельствовать обо Мне и словом, и делом, дабы мир не оставался покинутым после Моего ухода из него».
[15] 3 Цар. 17:8.
45Женщина, потрясенная, живо отступает назад. Откидывает покрывало, чтобы лучше разглядеть своего Попутчика. Однако не узнает Его. Думает, что не так поняла. И все же говорить уже не осмеливается…
«Ты боишься Меня? Сначала ты думала, что Я разбойник, готовый отнять деньги, которые ты несешь на груди, чтобы купить то, что необходимо для погребения. И испугалась. Теперь боишься узнать, что Я – Иисус. А Иисус – разве не Тот, кто дает, а не берет? Кто спасает, а не разоряет? Возвращайся назад, женщина. Я есть Воскресение и Жизнь. Не нужны ни саван, ни благовония для того, кто не мертв, кто уже не мертв, ибо Я – Тот, кто побеждает смерть и вознаграждает тех, кто верит. Иди! Иди к себе домой! Твой муж жив. Всякая вера в Меня не останется без награды». Он делает благословляющее движение и собирается уходить.
Женщина выходит из своего окаменения. Не спрашивает, не сомневается… Ничего. В благоговении падает на колени. А потом, наконец, отверзает уста и, порывшись у себя на груди, достает кошелек, маленький, тощий кошелек бедняков, которым нужда препятствует оказывать своим умершим торжественные почести, и говорит, протягивая его: «У меня больше ничего… Ничего, чтобы выразить Тебе признательность, чтобы воздать Тебе должное, чтобы…»
«Я уже не нуждаюсь в деньгах, женщина. Ты отнесешь их Моим апостолам».
«О, да! Я отправлюсь туда вместе со своим мужем… Но чем тогда воздать Тебе, мой Господь? Чем? Ты явился мне… это чудо… а я Тебя не узнала… и я так неспокойна… да, несправедлива даже к вещам…»
«Да. И не подумала, что они существуют, потому что есть Я, и что все благо, что сотворено Богом. Если бы не было солнца, если бы не было хлеба, ты бы не получила той благодати, что дана тебе сейчас».
«Но все-таки, сколько страданий!..» – от воспоминаний у женщины выступают слезы.
Иисус улыбается и показывает Свои ладони со словами: «Это – малейшая часть Моих страданий. И Я перенес их полностью, не жалуясь, ради вашего блага».
Женщина покаянно кланяется до земли: «Это правда. Прости мне мои причитания».
46Иисус исчезает в Своем свечении, и подняв лицо, она видит, что она одна. Встает на ноги, оглядывается вокруг. Ничто не препятствует обзору, поскольку уже наступил ясный день, и вокруг нет ничего, кроме полей и нив. Женщина говорит сама себе: «И все-таки я не спала!» Возможно, ее искушает демон, чтобы заставить ее усомниться, потому что она испытывает минутную неуверенность, взвешивая на руках кошелек.
Но затем побеждает вера, и она поворачивается спиной к тому месту, куда направлялась, возвращаясь обратно, так резво, как будто ее несет ветер, не заставляя затрачивать усилий, с лицом, излучающим радость, более возвышенную, нежели человеческая, столько в ней мира. Все время повторяет: «Как благ Господь! Он действительно Бог! Он Бог. Да будет благословен Всевышний и Тот, кого Он послал». Она не знает, что еще сказать. И это ее славословие смешивается теперь с пением птиц.
Женщина так погружена в себя, что не слышит приветствия нескольких жнецов, которые, увидев ее шествующей мимо, спрашивают, откуда она идет в такой час… Один подходит к ней и говорит: «Марку получше? Ты ходила за лекарем?»
«Марк умер перед рассветом и воскрес. Потому что Господь Мессия сотворил это», – отвечает она, идя все быстрее и быстрее.
«Скорбь лишила ее разума!» – бормочет про себя мужчина и качает головой, присоединяясь к товарищам, которые уже приступили к жатве хлебов.
Поля все больше наполняются людьми. Однако многих одолевает любопытство, и они решаются последовать за женщиной, которая все ускоряет шаг.
47Она идет и идет. Вот крайне бедный домишко, низкий, уединенный, затерянный в полях. Она направляется туда, прижимая к сердцу ладони.
Входит. Но, едва она переступает порог, к ней в объятия бросается какая-то старушка с криком: «О! Дочь моя, какая милость Божия! Дерзай, дочь, ведь то, что я должна тебе сказать, так потрясающе, так радостно, что…»
«Я знаю, мать. Марк больше не мертвый. Где он?»
«Ты знаешь… Каким образом?»
«Я встретила Господа. Не узнала его, но Он заговорил со мной и, когда Ему это стало угодно, сказал мне: „Твой муж жив“. А тут… когда?»
«Я только что открыла окно и смотрела на первый солнечный луч над смоковницей. Да, именно так. Первый луч тогда коснулся смоковницы, что напротив комнаты… когда я услышала глубокий вздох, как будто кто-то просыпается. Я в испуге повернулась и увидела, как Марк садится и откидывает простыню, которую я набросила ему на лицо, и глядит вверх с выражением, выражением… Потом он посмотрел на меня и сказал: „Мать! Я исцелен!“ Я… я чуть сама не умерла, и он пришел мне на помощь, и понял, что был мертв. Ничего не помнит. Говорит, что помнит только до того, как мы положили его на кровать, а потом больше ничего до того момента, когда он увидел ангела, подобие ангела, который имел черты Рабби из Назарета, и тот сказал ему: „Поднимайся!“ И он поднялся. Как раз, когда солнце полностью вышло».
«В тот самый миг, когда Он сказал мне: „Твой муж жив“. О, мать! Какая милость! Как Бог возлюбил нас!»
48Внезапно появившиеся люди видят, как они обнимаются, в слезах. И думают, что Марк умер, и что жена, в момент просветления, осознала свое горе. Однако, заслышав голоса, показывается и Марк, спокойный, с одним из детей на руках и остальными, уцепившимися за тунику, и громко говорит: «Вот он я. Восхвалим Господа!»
Прибывшие донимают его расспросами и, как это всегда бывает у людей, возникают разногласия. Кто-то верит в подлинное воскресение, а кто-то, большинство, считает, что он просто впал в оцепенение, но не умирал. Кто-то допускает, что Христос явился Рахили, а кто-то говорит, что все это чепуха, поскольку «Он умер», как утверждают одни, или «Он воскрес, но так возмущен, должно быть, что больше не творит чудес для Своего народа-убийцы», как думают другие.
«Говорите, что хотите», – вступает муж, теряя терпение, – «и говорите это, где хотите. Главное, чтобы вы не говорили этого там, где меня воскресил Господь Иисус. Так что идите отсюда, о несчастные! И да откроет Небо ваши умы для веры. Но сейчас идите и оставьте нас в покое». Он выталкивает их и закрывает дверь.
49Он прижимает к сердцу жену и мать и говорит: «Назарет недалеко. Я иду туда – объявить о чуде».
«Как угодно Господу, Марк. Отнесем эти деньги Его ученикам. Пойдем и благословим Господа. Такие, какие есть. Мы бедны, но Он тоже был таким, и Его апостолы не станут нас презирать».
Она принимается завязывать детям сандалии, тогда как мать кладет в сумку кое-какие припасы и закрывает двери и рамы, а Марк идет заниматься, не знаю, чем.
Собравшись, они выступают, и идут бойко – самые маленькие на руках, остальные, веселые и немного растерянные, рядом – на восток, очевидно, по направлению к Назарету. Эта местность, возможно, расположена также на Ездрелонской равнине, но в другой части, отличной от владений Йоханана.