20 января 1945.

   ¹Равнина, на которой находится Иисус, плодородна. Великолепные фруктовые сады, роскошные виноградники, усыпанные гроздьями, что уже начинают окрашиваться в золото или в рубины. Иисус сидит в саду и пробует фрукты, которые Ему предложил некий крестьянин.

   Наверное, Он только что держал речь, потому что мужчина этот говорит: «Утолить Твою жажду – для меня радость, Учитель. Твой ученик рассказывал нам о Твоей мудрости, но, слушая Тебя, мы были поражены. Мы ведь поблизости от Святого Горо­да, и частенько ходим туда продавать фрукты и овощи. А тогда уж поднимаемся и к Храму послушать тамошних рабби. Но они говорят не так, нет, не так, как Ты. От них уходишь, думая: „Если все так, кто же спасется?“ С Тобой – наоборот! О, кажется, что на сердце легчает. Сердце снова становится детским, хотя и остаешься мужчиной. Я грубый… не знаю, как объяснить, вот. Но Ты, конечно, понимаешь».

  «Да. Я тебя понимаю. Ты хочешь сказать, что наряду с серьезностью и знанием жизни, свойственным взрослому, после того, как услышал Слово Божье, ты ощущаешь, что в твоем сердце возрождается простота, вера, чистота, и тебе кажется, ты снова стал ребенком: безгрешным и бесхитростным, с таким доверием, какое было, когда ты в первый раз за руку с мамой поднимался к Храму или молился у нее на коленях. Вот что ты хочешь сказать».

   «Это, да, именно это. Счастливые вы, что всегда рядом с Ним!» – говорит он затем Иоанну, Симону и Иуде, которые едят сочный инжир, сидя на низкой оградке. И заканчивает: «И я счастлив, что Ты на одну ночь у меня в гостях. ²Я уже не боюсь никакой напасти в этом моем доме, потому что на него пришло Твое благословение».

   Иисус отвечает: «Это благословение действует и длится, если души остаются верны Закону Божьему и Моему учению. В противном случае благодать исчезает. И это справедливо. Ибо если истинно, что Бог дает солнце и воздух как добрым, так и злым, чтобы они жили, и добрые становились бы лучше, а злые бы обратились, то так же справедливо, чтобы в ином случае покровительство Отца обернулось бы наказанием тому, кто злодействует, дабы призвать его с помощью страданий вспомнить о Боге».

   «Разве скорбь не всегда есть зло?»

  «Нет, друг. Она – зло с человеческой точки зрения, а со сверхчеловеческой это – благо. Она увеличивает заслуги праведников, которые переносят ее без отчаяния и ропота и, со смирением жертвуя собой, приносят ее в качестве жертвы покаяния за свои несовершенства и за грехи мира, и она же является искуплением для тех, кто неправеден».

   «Это так тяжело, страдать!» – говорит крестьянин, к которому присоединились его домашние, с десяток взрослых и детей.

   «Знаю, что человек считает это тяжелым. И зная, что так будут считать, Отец не посылал скорбь Своим чадам. Она пришла из-за греха. Но сколько длится эта скорбь на Земле? В жизни одного человека? Малое время. Все равно малое, даже если она длится всю жизнь. Теперь Я скажу: не лучше ли пострадать немного, чем страдать всегда? Не лучше ли страдать здесь, чем в Чистилище? Имейте в виду, что время там умножается на тысячу. О! Так что истинно говорю вам: страдание нужно было бы не проклинать, но благословлять, называя его „благодатью“, называя его „милостью“».

  «О, эти Твои речи, Учитель! Мы впитываем их, как жаждущий пьет летом медовую воду из прохладной амфоры. Ты в самом деле завтра уходишь, Учитель?»

   «Да, завтра. Но вернусь опять. Чтобы возблагодарить тебя за все, что ты сделал для Меня и для этих Моих ближних, и чтобы опять попросить у тебя хлеба и крова».

   «Ты всегда их здесь отыщешь, Учитель».

    ³Подходит человек с осликом, груженым овощами.

   «Вот. Если Твой друг хочет пойти… Мой сын оправляется в Иерусалим на большой пятничный базар».

   «Ступай, Иоанн. Ты знаешь все, что должен сделать. Через четыре дня мы снова увидимся. Мой мир да будет с тобой». Иисус обнимает Иоанна и целует его. Симон делает то же самое.

   «Учитель, – говорит Иуда, – если Ты разрешишь, я бы сходил с Иоанном. Мне нужно увидеть одного друга. Он каждую субботу в Иерусалиме. Я бы дошел с Иоанном до Виффагии, а там пошел бы по своим делам… Это друг семьи… понимаешь… моя мать сказала мне…»

   «Я ничего у тебя не требовал, друг».

   «У меня душа болит, что Тебя оставляю. Но через четыре дня я буду снова с Тобой. И буду так верен Тебе, что даже надоем».

 «Ступай и ты. На рассвете через четыре дня будьте у Рыбных ворот. До свидания, и да сопутствует тебе Бог».

  Иуда целует Учителя и пускается в путь, идя рядом с осликом, который семенит по пыльной дороге.

   На равнину опускается вечер, и она становится молчаливой. Симон наблюдает за работающими в огороде, как они поливают свои грядки.

   ⁴Иисус некоторое время остается на месте. Потом встает, обходит дом сзади и углубляется в сад. Ищет уединения. Доходит до густых зарослей, где мощные гранатовые деревья соседствуют с низкими кустами, которые я бы назвала крыжовником. Но точно не знаю. Так как они лишены плодов, а листва этих растений мне мало знакома. Иисус скрывается за ними. Становится на колени. Молится… а затем склоняется над травой, лицом к земле, и плачет. Об этом мне говорят Его глубокие и прерывистые вздохи. Безутешные слезы, без рыданий, но очень горькие.

  Так проходит сколько-то времени. Свет уже стал сумеречным. Но еще не настолько темно, чтобы не было видно. И в этом слабом свете над порослью кустарника вдруг возникает неказистое и честное лицо Симона. Он вглядывается, ищет и различает согнутую фигуру Учителя, который весь укрыт темно-синим плащом, почти сравнивающим Его c тенями на земле. Выделяются лишь светлые волосы, да соединенные в молитве ладони, выступающие поверх головы, которая опирается на запястья. Симон смотрит своими, почти воловьими, очами. По доносящимся до него вздохам он понимает, что Иисус печален, и его уста с пухлыми, практически лиловыми губами, отверзаются: «Учитель», – зовет он.

   Иисус поднимает лицо.

 «Ты плачешь, Учитель? Отчего? Разрешишь мне подойти?» Лицо Симона совершенно удивленное и грустное. Мужчина он решительно неказистый. К его некрасивым чертам лица, к темно-оливковому цвету кожи добавляется синеватый узор глубоких отметин от рубцов, оставшихся от его недуга. Но у него такой добрый взгляд, что эта некрасивость стушевывается.

   «Подойди, Симон, друг».

   Иисус сел на траву. Симон садится возле Него.

   «Отчего Ты печален, мой Учитель? Я не Иоанн, и не сумею дать Тебе всего того, что дает он. Но у меня есть желание всячески Тебя утешить. И одно мне грустно, что я неспособен этого сделать. Скажи мне: быть может, за эти последние дни я до того стал Тебе в тягость, что обязанность находиться со мной вызывает у Тебя упадок сил?»

  «Нет, добрый друг. Ты никогда не был Мне в тягость с того момента, как Я тебя увидел. И думаю, что ты никогда не будешь поводом для Моих слез».

   «А что же тогда, Учитель? Я не достоин Твоей откровенности. Но по возрасту я мог бы быть Тебе почти отцом, и Ты знаешь, что я всегда хотел иметь детей… Позволь, я буду ласков с Тобой, как был бы с сыном, и заменю Тебе в этот мучительный час отца и мать. Твоя Мать – вот кто Тебе нужен, чтобы забыть обо всем этом…»

   «О, да! Это про Мою Мать!»

   «И все-таки в ожидании, когда Ты сможешь утешиться в Ней, предоставь Своему рабу радость утешить Тебя. ⁵Ты плачешь, Учитель, потому что тут был тот, кто расстраивал Тебя. Многие дни Твое лицо – словно солнце, омраченное облаками. Я наблюдаю за Тобой. Твоя доброта скрывает Твою рану, чтобы мы не возненавидели того, кто ранит Тебя. Но рана эта болит и вызывает у Тебя содрогание. Скажи же мне, мой Господин, почему Ты не удалишь источник этой боли?»

   «Потому что по-человечески это бесполезно и было бы немилосердным…»

  «А! Ты понял, что я говорю об Иуде! Это из-за него Ты страдаешь. Как можешь Ты, Истина, переносить этого обманщика? Он врет и не краснеет. Он лживее лисицы. Непрошибаемый, как камень. Сейчас он ушел. Для чего? Сколько там у него друзей? Мне больно покидать Тебя. Но я хотел бы последовать за ним и посмотреть… О! Мой Иисус! Этот человек… удали его, мой Господин».

   «Это бесполезно. Чему дóлжно быть, то будет».

   «Что Ты хочешь сказать?»

   «Ничего особенного».

   «Ты его охотно отпустил, потому что… потому что Тебе противно его поведение в Иерихоне».

  «Это так. Симон, скажу тебе еще раз: чему дóлжно быть, то будет. И Иуда – часть этого будущего. Он тоже должен там присутствовать».

   «Но Иоанн говорил мне, что Симон-Петр – сама прямота и огонь… Стерпит ли он его?»

   «Он должен его терпеть. Петр тоже предназначен к определенной участи, а Иуда – это канва, по которой тому придется выткать свою часть, или, если тебе так предпочтительнее, он – школа, в которой Петр приобретет больше, нежели c кем-либо другим. Быть добрым с Иоанном, понимать души, подобные Иоанну – это по силам даже слабоумным. Но быть добрым с такими, как Иуда, и уметь понимать души, такие как у Иуды, и быть для них лекарем и священником – это трудно. Иуда – это ваше живое учебное пособие».

   «Наше?»

  «Да. Ваше. Учитель не вечно будет на Земле. Он покинет ее после того, как вкусит самого черствого хлеба и выпьет самого терпкого вина. Но вы останетесь Моими продолжателями… и должны это уметь. Потому что мир не заканчивается вместе с Учителем. Но будет длиться дальше, вплоть до окончательного возвращения Христа и окончательного человеческого суда. И истинно говорю тебе, что на каждого Иоанна, Петра, Симона, Иакова, Андрея, Филиппа, Варфоломея, Фому придется, по крайней мере, по семеро Иуд. А то и намного, намного больше!..»

   Симон молча обдумывает. Потом говорит: «Пастухи – добрые. Иуда их презирает. А я их люблю».

   «Я люблю их и восхваляю».

   «Это простые души, такие Тебе нравятся».

   «Иуда проживал в городе».

   «Его единственное оправдание. Но их много, кто жил в городе, а все-таки… ⁶Когда Ты сходишь к моему другу?»

   «Завтра, Симон. И с большой охотой, поскольку будем только Я и ты, одни. Думаю, он человек образованный и сведущий, вроде тебя».

   «И очень страдающий… Телом, а больше душой. Учитель… хотел бы попросить Тебя об одной вещи: если он не расскажет Тебе о своих печалях, Ты его не расспрашивай о его домашних».

   «Не буду. Я за тех, кто страдает, но не принуждаю к откровенности. У слез есть стыдливость».

   «А я не отнесся к ним с уважением… Но мне было так больно за Тебя…»

   «Ты Мой друг, и ты уже дал имя Моей скорби. Я для твоего друга – незнакомый Рабби. Когда он узнает Меня… тогда… Идем. Ночь настала. Не будем заставлять ждать хозяев, которые утомились. Завтра на рассвете отправимся в Вифанию».

   ⁷Потом Иисус говорит:

   «Маленький Иоанн, сколько раз, уткнувшись лицом в землю, Я плакал из-за людей! А вы хотели бы страдать меньше Меня?

   У вас такая же пропорция добрых людей, какая была тогда между добрыми и Иудой. И чем более ты добр, тем больше от этого страдаешь. Но и вам так же необходимо – и это Я говорю в особенности тем, кто поставлен заботиться о душах, – необходимо учиться, исследуя Иуду. Вы, священники – все своего рода „Петры“. И вынуждены вязать и решить. Но сколько же, сколько наблюдательности, сколько растворения в Боге, сколько подлинного усердия, сколько уподобления методам вашего Учителя нужно вам приложить, чтобы быть тем, чем вы должны быть!

   Кому-то все эти Мои разъяснения покажутся бесполезными, человеческими, неисполнимыми. Обычно тем, кто отрицает человеческие этапы жизни Иисуса и делает из Меня нечто, крайне далекое от человеческой жизни, некое только лишь божественное Существо. Как тогда быть с Пресвятой Человеческой природой, с самопожертвованием Второй Ипостаси, облекшейся плотью? О! Поистине же: Я был Человеком среди человеков. Я был Человеком. А потому страдал от лицезрения предателя и неблагодарных. А потому радовался о тех, кто Меня любит или ко Мне обращается. А потому содрогался и плакал перед духовным трупом Иуды. Содрогался и плакал перед умершим другом^[1]. Но знал, что призову его к жизни, и радовался, уже созерцая его духом в Преддверии. Здесь… здесь передо Мною был Дьявол. И большего Я не скажу.

   Ты, Иоанн^[2], следуй за Мной. Преподнесем людям и этот дар. А после… Блаженны те, кто слышит Слово Божие и силится исполнять то, о чем оно говорит. Блаженны те, кто хочет узнать Меня, чтобы полюбить. В них и им – буду Я благословением».

[1] Лазарем, см. Ин. 11:35 (548.7).

[2] Обращение к Марии Валторте.