24 августа 1946

   1. «Ты очень устал, Иоанн. И все же мы должны достичь Ен-Ганнима завтра перед закатом.

    «Мы достигнем, Господь», — говорит Иоанн и улыбается, хотя он бледен от усталости, так как ему пришлось пройти слишком большее расстояние, чем кому-либо еще. И он пытается идти быстрее, чтобы убедить Учителя, что не очень устал. Но вскоре он, истощившись, снижает темп ходьбы, ссутулив плечи, наклонив вперед голову, как если бы его угнетало ярмо, волоча ноги и спотыкаясь.

     «Хотя бы отдай Мне эту сумку.  Моя сумка тяжелая».

     «Нет, Учитель. Ты устал больше, чем я.

    «Ты должен быть более уставшим, потому что из Назарета ты пошел к лесу Маттафии, а затем вернулся в Назарет».

   «И я спал в постели. А Ты – нет. Ты бодрствовал в лесу и рано вышел».

    «И ты тоже. Иосиф сказал, что вы вышли при свете звезд».

    «О! Но звезды светили до рассвета!…» — замечает Иоанн, улыбаясь. Затем он становится серьезным и добавляет: «Огорчает не недостаток сна…»

    «Что же еще, Иоанн? Что огорчает тебя? Быть может, Мои братья?»

    «О! Нет, Господь! Они хорошие… Но то, отчего я чувствую тяжесть… нет, не тяжесть… Я постарел, потому что увидел, как Твоя Мать плачет…. Она не сказала мне, почему плачет, а я не спросил, хотя чувствовал потребность сделать это, но так смотрел на Нее, что Она сказала: “Я скажу тебе дома. Не сейчас, потому что расплачусь еще больше”. А дома Она поговорила со мной так сердечно и так печально, что я тоже заплакал».

    «Что Она тебе сказала?»

    «Она сказала мне, чтобы я любил Тебя очень сильно, что я никогда не должен становиться причиной малейшей Твоей печали, потому что позже я горько пожалею об этом. Она сказала мне: “Исполним все свои обязанности в эти оставшиеся месяцы, даже больше того, что мы должны исполнить”. Поскольку исполнения долга по отношению к Тебе, Богу, слишком мало. И Она сказала мне, – и это заставило меня так сильно страдать,  и если бы Она не сказала, я бы не поверил в это, – и Она сказала мне: «Слишком мало исполнить только наш долг по отношению к Тому, Кто скоро покинет нас, и Кому мы больше не сможем служить… Чтобы смириться (с утратой) позже, когда Его уже не будет среди нас, мы должны исполнить больше, чем наш долг. Мы должны отдать все, всю нашу любовь, внимание, послушание, все. Затем, в мучениях разлуки можно будет сказать: ‘О! Я могу сказать, что пока воля Божия состояла в том, чтобы я мог быть вместе с Ним, я не пренебрегал любовью и служил Ему даже в каждое мгновение’.” И я сказал: “Но разве Учитель действительно собирается уйти? Ему предстоит еще так много сделать! Для этого нужно время…” И Она, качая головой, сказала, и две большие слезы скатились из Ее глаз: “Истинная Манна, живой Хлеб вернется к Отцу, когда человек возрадуется вновь вкусив хлеба, испеченного из новой пшеницы… И тогда мы останемся одни, Иоанн”. Чтобы утешить Ее, я сказал: “Велика печаль. Но мы должны радоваться, если Он возвращается к Отцу, потому что никто больше не сможет причинять Ему страданий”. И Она со стоном сказала со стоном: “О! Но до этого!” – и я думаю, что я понял.

   2. Но будет ли это действительно так, Господь? В самом деле? Понимаешь, этот вопрос возникает не из неверия Твоим словам. Истина состоит в том, что мы любим Тебя и… я не скажу Тебе, как однажды Симон, что этого с Тобой не может случиться. Я верю, все мы верим… Но мы любим Тебя и… О! Мой Господь! Являются ли грехи любви реальными грехами?»

    «Любовь никогда не грешит, Иоанн».

    «Тогда мы, любящие Тебя, готовы сражаться и убивать, чтобы защитить Тебя. Галилеян не любят другие народы, потому что говорят, что мы драчливы. Хорошо, мы должны оправдать эту репутацию защищая Тебя. Мы находимся в местах, где в дни Деворы Варак уничтожил армию Сисары со своими десятью тысячами мужей. И эти десять тысяч пришли из Неффалима и Завулона. И мы тоже пришли оттуда. Имена различны, но сердца те же».

    «Их было десять тысяч… Но даже если бы вас было сейчас десять раз по десять тысяч, что бы вы смогли сделать?»

   «Что? Ты боишься когорт? Их не так много, и потом… Они не ненавидят Тебя. Ты не причиняешь им каких-либо беспокойств. Ты думаешь не о том царстве, которое может вырвать добычу у римских орлов. Они не станут вмешиваться в наши отношения с Твоими врагами, которые будут быстро уничтожены».

    «Даже если вас будет тысяча, десять тысяч, сто тысяч, что толку было бы в этом, ибо это против воли Отца? Я должен исполнить ее…»

   Иоанн, подавленный, ничего больше не говорит. Как странно это косное упрямство и интеллектуальная неспособность даже лучших последователей Иисуса понять Его величайшую миссию! Они признают Его как Учителя и Мессию. Они верят в Его власть спасать и искупать. Но когда они сталкиваются с  тем способом, каким Он искупает, их разум становится слеп. Сами пророчества, кажется, теряют для них свою ценность. И ничто больше не может быть сказано израильтянам, которые, можно сказать, дышат, ходят, питаются и живут этими пророчествами! Все написанное в Священных Книгах верно за исключением вот этого: что Мессия должен страдать и умереть и быть побежденным людьми. Этого они не могут принять. Мне они кажутся слепыми и глухими людьми, которым Иисус стремится показать картины Своих будущих Страстей, чтобы они могли прочесть в них о том, что должно произойти. Но они закрывают свои глаза. И потому они не видят и не понимают.

   3. Вечер довольно пасмурный и уже темнело, когда перед ними открылся вид на Изреель.

    Иоанна, который больше ничего не говорит и от усталости идет подобно слепому, Иисус утешает словами: «Скоро мы будем там. Ты пойдешь и найдешь для себя убежище».

    «И для Тебя».

    «Нет, Иоанн. Я останусь у дороги, идущей с равнины. Я думаю, что они придут ночью и хочу утешить их и отослать, прежде чем наступит рассвет».

    «Ты так устал… и может пойти дождь, как было прошлой ночью. По крайней мере, пойди со мной до половины стражи петушиного крика».

    «Нет, Иоанн».

    «В таком случае я останусь вместе с Тобой. Мы недалеко от имений фарисеев и… И я обещал Твоей Матери и самому себе. Я не хочу потом быть вынужденным раскаиваться…»

   4. Несколько башен высятся в четырех углах Изрееля, но мне неизвестно, какой цели они служат. Они были уже старыми, когда я их увидела. Они выглядят как четыре неприветливых гиганта, расположенных как тюремные стражи города, построенного на возвышенности, господствующей над равниной, и теперь медленно исчезающие в ранних тенях пасмурного вечера.

    «Поднимемся на тот склон рядом с башней. Оттуда мы сможем видеть все дороги, сами оставаясь невидимыми. Там есть трава, на которую можно лечь, а ступенька перед дверью защитит нас, если пойдет дождь», — говорит Иисус.

    Они поднимаются вверх. Садятся на низкую полуразрушенную стену примерно в десяти метрах от башни. Она выглядит как защитное сооружение, построенное в старину вокруг башни. Сейчас она почти полностью рассыпалась, и густая трава покрывает руины огромными каскадами дикого вьюнка и других трав с большими опушенными листьями, растущими среди руин, названий которых я не знаю.

    Они откусывают маленькими кусочками немного хлеба при последнем свете дня. У них больше ничего нет. Иоанн, хотя он измучен, рассматривает ветви смоковницы, которая проросла, изогнутая и растрепанная, среди камней и под желтеющими листьями находит несколько маленьких фиг, спасшихся от птиц и детей. Они едят их в завершение своего ужина. В их маленьких фляжках есть вода. Ужин окончен.

    «Кто-нибудь живет в этой башне?» — спрашивает засыпающий Иоанн.

    «Не думаю. Ни света, ни звука не просачивается из нее. Ты хочешь попросить убежища? Ты смертельно устал…»

    «О! Нет. Я просто интересуюсь… Но здесь приятно…»

    «По крайней мере ляг, Иоанн. Трава густая и здесь еще не шел дождь. Земля сухая».

   «…Нет… Нет… Господь. Мне не хочется спать… Поговорим. Расскажи мне что-нибудь… Притчу… Я сяду здесь, у Твоих стоп. Я совершенно счастлив, если моя голова, покоится на Твоих коленях…» — и он садится положив свою голову на колени Иисусу, лицом глядя в небо. Он делает безнадежные усилия, чтобы не заснуть… Он пытается говорить, чтобы не заснуть… Пытается проявить интерес к тому, что видит… звездам в небе, огням на дороге. Звезды становятся все более и более многочисленными, потому что ветер прогнал облака, тогда как огни на дороге становятся все более и более редкими, потому что паломники перестают путешествовать ночью. Только несколько упрямых путников продолжают свой путь на повозках снабженных фонарями, свисающими с циновок или одеял, натянутых на дугообразные нервюры повозок.

   Но все более и более углубляющаяся тишина, сама побуждает ко сну… Иоанн, голос которого звучит все более и более приглушенно, говорит: «Как много огней в небе! И посмотри: некоторые кажутся нисходящими к Земле и трепещут и дрожат мелкой дрожью, как это бывает здесь… Но они меньше и не такие красивые… Мы не можем сотворить звезд… Наши звезды дымные и пахнут фитилем… и все что угодно может погасить их. Однажды Ты сказал, что достаточно бабочки, чтобы потушить свет в нас, и сравнил бабочек с соблазнами мира… А потом Ты сказал, что… пока бабочки тушат свет, крылья ангелов, и Ты назвал ангелами духовные вещи, раздувают свет в нас все ярче… я… ангел… свет…» Иоанн медленно засыпает и непроизвольно ложится, сраженный усталостью.

    Иисус подождал, пока он удобно устроится, а затем кладет ему под голову его сумку и отечески накрывает его мантией. В заключительной вспышке сознания Иоанн шепчет: «Я не сплю Учитель, Ты знаешь? … Только… так я вижу больше звезд и лучше вижу Тебя…» — и он продолжает лучше видеть Иисуса и звездное небо, мечтая о них в здоровом сне.

    Иисус возвращается и садится на Свое зеленое сиденье. Он опирает Свой правый локоть о колено, а щеку на ладонь руки и думает, молится, глядя на пустынную ныне дорогу, пока Его возлюбленный апостол, положив согнутую руку под голову, спит безмятежно как дитя.