2 декабря 1946

   Я не вижу ни Иисуса, ни Петра, ни Иуду Алфеева, ни Фому. Но вижу остальных девятерых, идущих к предместью Офел.

   Люди на улицах нисколько не похожи на большие толпы во время Праздников Пасхи, Пятидесятницы и Кущей, это преимущественно жители города. Ясно, что Праздник Светильников не был важным и евреи не были вынуждены присутствовать в Иерусалиме. Только те, кому посчастливилось быть в Иерусалиме, или люди из ближайших к Иерусалиму деревень приходят в город и поднимаются к Храму. Остальные. как из-за времени года, так и в силу специфичности праздника остаются дома в своих городах.

  Но в Иерусалиме много учеников: тех, которые из любви к Иисусу покинули дом и родственников, торговые дела и работу и присоединились к апостолам. Но я не вижу среди них Исаака, Авеля, Филиппа, Николая, ушедших вместе с Сабой в Аэру. Они дружески беседуют, рассказывая друг другу о всех происшествиях, происшедших со времени их последней встречи. Я думаю, что они уже видели Учителя, возможно, в Храме, потому что они не удивляются Его отсутствию. Они идут медленно, то и дело останавливаясь, как если бы они кого-то ждали, глядя вперед и оглядываясь назад на улицы спускающиеся с Сиона к той, которая ведет к южным воротам города.

   2. Искариота, идущего почти в конце, и проповедующего небольшой группе учеников, у которых нет недостатка в рвении, но сознающих, что им не хватает знания, дважды окликают по имени нескольких иудеев, следующих за этой группой, не смешиваясь с ней, я не знаю с каким намерением или заданием. И дважды Искариот пожимает плечами, даже не оборачиваясь. Но на третий раз он был вынужден сделать это, потому что один из иудеев отделился от своей группы, протиснулся сквозь группу учеников, дернул Иуду за рукав, и вынудил его остановиться сказав: «Отойдем в сторону на минутку, мы должны поговорить с тобой».

    «У меня нет времени, и я не могу», — решительно отвечает Искариот

   «Ты можешь идти. Мы подождем тебя. Во всяком случае, мы не можем покинуть город, пока не пришел Фома», — говорит Андрей, который ближе всех к нему.

   «Хорошо, иди вперед, я сейчас же приду», — говорит Иуда, не проявляющий особого желания сделать то, о чем его попросили.

   Оставшись один, он говорит докучавшему его человеку: «Итак? Чего ты хочешь? Чего вы все хотите? Вы все еще не перестаете надоедать мне?»

   «О! Какую возвышенную и могущественную манеру ты избрал! Но когда мы посылали за тобой, чтобы дать тебе денег, ты не думал, что мы надоедаем тебе! Ты горд, человек. Но тут есть кто-то, кто может смирить тебя… Помни об этом».

    «Я свободный человек и…»

    «Нет. Ты не свободен. Свободен тот, кого мы никак не смогли поработить. Тебе известно Его имя. Ты!… Ты раб всего и каждого, и прежде всего своей гордости. Короче. Запомни, что если ты не придешь в дом Кайафы прежде шестого часа, то у тебя будут неприятности!» Это явная угроза.

     «Хорошо! Я приду. Но вам лучше оставить меня в покое, если вы хотите…»

     «Что? Ты мошенник… ни на что не годный…»

    Иуда высвобождается, оттолкнув человека, который удерживал его, и убегает со словами: «Я скажу тебе, когда буду там».

   3. Он присоединяется к своей группе. Он задумчив и несколько мрачен. Андрей доброжелательно спрашивает у него: «Плохие новости? Нет, э! Возможно, твоя мать…»

  Иуда, который сначала косо взглянул на него, готовый резко ответить, быстро сориентировался и, приняв удрученный вид, говорит: «Да. Не очень хороша… Ты знаешь… время года… Сейчас… Я только что вспомнил приказ Учителя. Если бы тот человек не остановил меня, я бы забыл о нем…Но он упомянул место, где он живет и его название напомнило мне о задании, которое мне было дано. Теперь, я пойду исполнить его, а заодно узнаю у него более подробные сведения о ее состоянии…»

    Андрей, простой и честный, далек от подозрений, и не понимает, что его спутник лжет. Он сердечно говорит: «Хорошо, тьо иди, иди немедленно. Я скажу остальным. Иди и избавься от своего беспокойства…»

   «Нет. Я должен подождать Фому с отчетом о деньгах. На минуту раньше или позже…» Остальные, которые остановились, ожидая их, смотрят, как они приближаются.

     «Иуда получил печальные новости». – говорит Андрей задумчиво.

    «Да… только неопределенные. Но у меня будет больше информации, когда я пойду сделать то, что должен…»

     «Что?» — спрашивает Варфоломей.

     «Вот и Фома подходит», — одновременно говорит Иоанн, И Иуда, воспользовавшись этим, не отвечает.

    «Я заставил вас долго ждать? Дело в том, что Я хотел сделать работу как можно лучше… И я сделал. Посмотрите, какой красивый кошелек. Он очень хорош для бедных. Учитель будет доволен».

    «Мы нуждаемся в этом. У нас не осталось ни гроша для нищих», — говорит Иаков Алфеев.

    «Дай мне его», — говорит Искариот, потянув руку к тяжелому кошельку, который Фома подбрасывает своей рукой.

     «На самом деле… Иисус поручил мне продать, и я должен отдать выручку Ему».

     «Ты скажешь ему, сколько ты выручил. Теперь дай его мне, потому что мне нужно спешно уйти».

     «Нет, я не собираюсь отдавать его тебе! Когда мы шли через рынок Сикста Иисус сказал мне: “Потом ты отдашь Мне деньги”. Это я и собираюсь сделать.

   «Чего ты боишься? Что я могу взять часть их, или что лишу тебя заслуги выгодной продажи? Я тоже продавал в Иерихоне, и с большим успехом. В течение нескольких лет я был ответственным за деньги. Это мое право».

    «О! Послушай! Если ты хочешь затеять ссору из-за этого, то возьми его. Я исполнил свое задание и не интересуюсь остальным. Вот они, возьми их. Есть много вещей гораздо более приятных чем это!…» — и Фома передает кошелек Иуде.

    «Действительно, если Учитель сказал…» — говорит Филипп.

   «Давайте не будем перепираться по мелочам! Нам лучше пойти, сейчас, когда мы все вместе, Учитель сказал, чтобы мы были у Вифании до шестого часа. Мы едва успеем вовремя», — говорит Иаков Зеведеев.

    «Тогда я покидаю вас.  Вы идите, потому что я пойду и сразу же вернусь».

    «Нет! Он сказал очень ясно: “Оставайтесь вместе”, — говорит Матфей.

   «Вам надо оставаться всем вместе. Но я должен идти. Особенно сейчас, когда я услышал о моей матери!…»

   «Его слова могут быть интерпретированы также и так. Если он получил инструкции, о которых мы не знаем…» — примирительно говорит Иоанн.

   Остальные, за исключением Андрея и Фомы, не очень склонны позволить ему уйти. Наконец они говорят: «Хорошо, иди. Но возвращайся поскорее и будь благоразумным…»

   И Иуда побежал по узкой улице к холму Сиона, тогда как остальные вновь продолжили путь.

   4. «Однако, это не хорошо. Мы поступили неправильно. Учитель сказал: “Будьте всегда вместе и будьте хорошими”. Мы ослушались Его. Я расстроен», — говорит Симон Зелот через некоторое время.

    «Я тоже так думаю…» — отвечает Матфей.

    Все апостолы собрались группой, поскольку им надо обсудить свои дела. Я заметила, что ученики всегда почтительно отходят в сторону каждый раз, когда апостолы собираются вместе, чтобы обсудить что-нибудь.

    Варфоломей говорит: «Давайте сделаем так. Давайте отпустим сейчас следующих за нами, не дожидаясь, пока выйдем к дороге на Вифанию. Затем мы разделимся на две группы и будем ждать Иуду, одна группа на нижней дороге, а другая на верхней. Те, кто ходят быстрее, на нижней дороге, остальные на верхней, Если Учитель опередит нас, то он увидит нас приходящими вместе, потому что одна группа будет ждать другую вне Вифании».

    Все соглашаются. Они отпускают учеников. Затем они вместе идут до того места, где можно свернуть к Гефсимании, пойдя по верхней дороге на Масличную гору, или пойти вдоль Кедрона, пойдя по нижней дороге, которая также ведет к Вифании и Иерихону…

                 ———-

   5. Тем временем Иуда бежит так, как если бы за ним кто-то гнался. Он продолжает некоторое время подниматься по узкой улочке, которая привела его к вершине Сиона с западной стороны, затем сворачивает на более узкую улочку, почти тропинку, которая вместо того чтобы подниматься сбегает вниз в южном направлении. Он подозрителен. На бегу он вновь и вновь оглядывается, как если бы был испуган. Он явно подозревает, что за ним кто-то следует. Узкая улица, петляющая между домов, построенных без какого-либо градостроительного плана, оканчивается на открытой местности. За долиной, вне стен, находится холм. Это низкий холм, покрытый оливковыми деревьями, за засушливой и каменистой долиной Генном. Иуда продолжает свой быстрый бег между изгородями, ограждающими небольшие огороды последних домов у стен, бедных домов бедного люда Иерусалима, но чтобы выйти из города не использует ближайшие к нему Сионские ворота, но бежит к другим, находящимся несколько западнее, и выбегает из города. Он бежит быстро как жеребенок. Ветром проносится мимо акведука, а затем мимо мрачных пещер прокаженных Геннома, но остается глух к их причитаниям. Очевидно, что он ищет безлюдные места.

   Он направляется прямо к холму, покрытому оливковыми деревьями, уединенному холму к югу от города, издает вздох облегчения у подножия холма и переходит на шаг, поправляет свой головной убор, свой пояс и одергивает вниз свою тунику, задравшуюся вверх во время бега. Прикрыв глаза ладонью от солнечного света, он смотрит в восточном направлении, в сторону нижней дороги на Вифанию и Иерихон, но  не видит ничего, что могло бы расстроить его. Напротив, склон холма заслоняет от него часть дороги. Он улыбается и начинает медленно подниматься на холм, чтобы перевести дыхание после долгого бега. Он задумался, и чем больше думает, тем более мрачным становится.  Он, конечно, разговаривает сам с собой, но молча. В определенный момент он останавливается, достает из-за пазухи кошелек, внимательно изучает его содержимое, затем вновь кладет его за пазуху, предварительно разделив его содержимое, часть которого он перекладывает в свой кошелек, Возможно, чтобы убедиться, что то, что он спрятал за пазуху, не покажется слишком громоздким.

   Среди оливковой рощи расположен дом. Прекрасный дом. Самый красивый дом на холме, потому что остальные маленькие домики, рассыпанные по его склонам действительно скромные. Я не знаю, составляют ли они часть имения, или принадлежат другим людям. Он идет к дому по своего рода аллее, покрытой песком среди олив, посаженных в определенном порядке. Стучится в дверь. Называет себя. Входит в дом. Решительно проходит через  вестибюль в квадратный двор, по сторонам которого много дверей. Толкает одну из них, Входит в большую комнату, в которой находится много людей, среди которых я узнаю коварное и в то же время возмущенное лицо Кайафы, ультра-фарисейское лицо Хелкии, лицо Феликса, члена Синедриона, напоминающее мордочку каменной куницы вместе со змеиным лицом Симона. Вместо отца здесь Дора, сын Доры, чьи характерные черты все больше уподобляются характерным чертам его отца, и вместе с ним здесь Корнелий и Птолмай. Здесь книжники Садок и Анания, старый и сморщенный от возраста, но по-юношески энергичный во всяком зле, Здесь Старейшина Калласцебона, и Нафанаил Бен Фаба, и затем Доро, Симон, Иосиф, Иоаким, которых я не знаю. Кайафа упоминает эти имена, а я записываю их. Он заканчивает словами: «…собрались здесь, чтобы судить тебя».

    Лицо Иуды странное: оно являет страх, гнев и жестокость одновременно. Но он молчит. Он не проявляет своего высокомерия. Остальные окружают его, насмехаясь над ним, каждый на свой лад.

    «Ну? Что ты сделал с нашими деньгами? Что ты собираешься сказать нам, ты, мудрый человек, который может все сделать быстро и хорошо? Где же плод твоей работы? Ты лжец, шарлатан,  ни на что не годный. Где женщина? Ты также не смог овладеть ею? И потому вместо того, чтобы служить нам, ты служишь Ему, э? Вот как ты помогаешь нам?» Это яростная атака людей кричащих и угрожающе орущих во всю глотку, но многие из их слов ускользнули от меня.

   6. Иуда позволяет им поднять этот вой. Когда они устали и выдохлись, он начинает говорить: «Я сделал то, что мог. Разве это моя вина, что Он человек, которого никто не может побудить совершить грех? Вы сказали, что хотели проверить Его добродетель. Я дал вам доказательство того, что Он не грешит. Итак, я служил вам, исполнив то, что вы хотели. Добились ли вы, все вы, успеха, поставив Его в ситуацию, при которой Ему могло бы быть предъявлено обвинение? Нет, не добились. После каждой вашей попытки выставить Его грешником, заманить Его в ловушку, Он выходит более великим, чем прежде. Итак, если вы не добились успеха с вашей ненавистью, мог ли я добиться его, если я не ненавижу Его, и только разочарован тем, что следовал за бедным невинным человеком, который слишком свят, чтобы быть царем, царем, способным сокрушить своих врагов? Какой вред Он причинил мне, чтобы я мог причинить Ему зло? Я говорю это, потому что думаю, что вы ненавидите Его до такой степени, что желаете Его смерти. Я не могу больше верить, что вы желаете только убедить народ, что Он сумасшедший, и убедить нас, меня, ради нашего собственного блага, а также Его, из жалости к Нему. Вы слишком щедры ко мне, а также приходите в ярость, когда видите, что Он выше зла, как же я могу верить вам? Вы спрашиваете, что я сделал с вашими деньгами. Я использовал их так, как вы хотели. Я потратил их расточительно чтобы убедить женщину… И я не добился успеха с первой и…»

   «Замолчи! Это неправда. Она была без ума от Него, и она, конечно, сразу же пришла. Во всяком случае, ты гарантировал это, потому что ты сказал нам, что она признала это. Ты вор. Мне интересно, на какие цели ты использовал деньги!»

   «Чтобы погубить мою душу, вы, убийцы душ! Чтобы превратить себя в коварного человека, такого, который больше не имеет мира, и чувствует себя подозреваемым Им и Его спутниками. Потому что вам лучше знать, что Он раскусил меня… О! Я хотел бы, чтобы Он отверг меня. Нет. Он не прогоняет меня. Он защищает меня, Он покровительствует мне, Он любит меня!… Ваши деньги! Почему я когда-то принял первый грош[1]?»

[1] В оригинале – ассарий, мелкая медная римская монета, у греков – лепта.

   «Потому что ты негодяй. Ты воспользовался нашими деньгами, а сейчас ты плачешь, потому что хорошо провел время с ними. Лжец! И в то же время у нас нет заключения, а толпы вокруг Него становятся все более и более многочисленными и все более очарованными. Наш крах приближается по твоей вине!»

   «Моей вине? Почему тогда вы не осмеливаетесь арестовать Его и обвинить в желании стать царем? Вы же сказали мне, что хотели искусить Его, несмотря на то, что Он сказал вам, что это совершенно бесполезно, так как Он не жаждет власти. Если вы такие разумные, почему же вы не побудили Его совершить грех, против Своей миссии?»

   «Потому что Он выскользнул из наших рук. Он демон и исчезает как дым когда бы ни захотел. Он как змея: Он загипнотизировал тебя и ты больше ничего не можешь делать, если Он смотрит на тебя».

   «Если Он смотрит на Своих врагов: на вас. Потому что я вижу, что если Он смотрит на тех, кто не ненавидит Его всей своей силой, как это делаете вы, тогда Его глаза побуждают их быть активными. О! Его глаза! Почему Он смотрит на меня так и побуждает меня быть хорошим, поскольку я сам по себе чудовище, а вы делаете меня в десять раз более чудовищным?!»

   «Как много слов! Ты обвиняешь нас, тогда как мог бы помочь нам на благо Израиля. Разве ты не понимаешь, ты, жалкий негодяй, что этот человек есть наша гибель?»

    «Наша? Чья?»

    «Всего населения! Римляне…»

    «Нет. Он есть только ваша гибель. Вы боитесь своей собственной гибели. Вы знаете, что Рим не будет безжалостен к нам, благодаря Ему. Вам это известно, так же как и мне и народу. Но вы трепещете, потому что знаете, вы боитесь, что Он может выбросить вас из Храма, из Царства Израиля. И он поступил бы правильно. Он поступил бы правильно очистив Свое гумно от вас, мерзких гиен, грязных змей.!…» Он в ярости.

    Они набрасываются на него, трясут его. Сейчас они сами в ярости, они почти валят его на пол… Кайафа кричит ему в лицо: «Хорошо. Это так. И если это так,  то мы уполномочены защищать то, что принадлежит нам. И так как малые средства более недостаточны, чтобы убедить Его уйти, и не быть нам помехой, мы организуем все сами, оставив тебя, трусливый слуга и болтун. А после Него мы разберемся также и с тобой, не сомневайся в этом и…»

   7. Хелкия просит Кайафу замолчать и со своим ледяным спокойствием ядовитой змеи говорит: «Нет. Не так. Ты преувеличиваешь, Кайафа, Иуда сделал то, что смог. Мы не должны угрожать ему. Прежде всего, разве у него такие же интересы как у нас?»

   «Не будь глупцом, Хелкия. Его интересы? Я желаю, чтобы Он был сокрушен! Иуда желает Его триумфа, так пусть же он торжествует с Ним. А ты говоришь…» — кричит Симон.

    «Мир! Мир! Вы всегда говорите, что я суров. Но сегодня я единственный добрый человек. Мы должны понять и пожалеть Иуду. Он помог нам так, как смог. Он наш хороший друг, но, конечно, Он также друг Учителя. Его сердце томится… Он хотел бы спасти Учителя, себя и Израиль… Как может он согласовать столь противоположные вещи. Пусть он говорит».

    Шум стих. Иуда, наконец, может говорить, и он говорит: «Хелкия прав. Я… Чего вы хотите от меня? Я еще не знаю в точности, чего вы хотите. Я сделал то, что мог. Я не мог сделать большего, чем это. Он гораздо более велик, чем я. Он читает мое сердце… и Он никогда не обращается со мной так, как я того заслуживаю. Я грешник и Он знает это и прощает меня. Если бы я не был таким трусом,  Я бы… Я бы убил себя, чтобы мне стало невозможным причинять Ему вред». Иуда сел, сокрушенный ситуацией. Зажав лицо руками, уставившись широко раскрытыми глазами в пустоту, он явно страдает в борьбе между своими противоположными инстинктами…

   «Бессмыслица! О чем ты ожидаешь, что Он знает? Ты ведешь себя так, потому что сожалеешь, о том, что в свое время выскочил вперед!» — восклицает тот, кого зовут Корнелием.

   «И даже если это было так? О! Я  хочу, чтобы это было так! Если бы я мог действительно покаяться и оставаться в таком покаянии!…»

   «Посмотрите на это. Вы слышите его? Бедные наши деньги!» — говорит Анания со стоном.

   «Мы имеем дело с человеком, который не знает, чего он хочет. Мы избрали  человека, который более чем болван!» — восклицает Феликс, усугубляя ситуацию.

    «Болван? Марионетка, должен был ты сказать. Галилеянин тянет его за один шнурок, и он идет к Галилеянину. Мы тянем его, и он приходит к нам», — кричит Садок.

    «Ну. Если вы настолько умнее меня, продолжайте сами. Так как с сегодняшнего дня я нисколько не буду заинтересован в этом вопросе. Не ожидайте более от меня предупреждений или слов. В любом случае я не смогу давать вам каких-либо сведений, так как Он подозревает и следит за мной…»

     «Разве ты не сказал, что Он простил тебя?»

     «Да. Простил. Потому что он знает все! О!» Иуда закрывает ладонями свое лицо.

    «Тогда убирайся прочь, ты, женщина, переодетая мужчиной, ты, испорченный негодяй! Убирайся прочь! Мы все сделаем сами. И удостоверься, что ты не проговоришься Ему об этом, или тебе придется поплатиться за это».

    «Я ухожу! Я желал бы, чтобы я никогда не приходил! 8. Но помните, что я уже сказал вам. Он встретил твоего отца, Симон, и твоего свояка, Хелкия. Я не думаю, что Даниил проговорился. Я присутствовал и никогда не видел, чтобы он говорил с Ним наедине. Но твой отец! Он не говорил, так мне сказали мои спутники ученики. Он даже не упомянул твоего имени. Он только сказал, сын выгнал его из дома из-за того, что он любит Учителя и не одобряет твоего поведения. Но он сказал, что мы встречаемся, что я прихожу в твой дом… И он может рассказать также и остальное. Фекойя, это не конец света… Не говорите, что я выдал ваши секреты, когда уже слишком многим известно о ваших намерениях».

    «Мой отец больше никогда не будет говорить. Он умер», — медленно говорит Симон.

     «Он мертв? Ты убил его? Какой ужас! Зачем я сказал тебе, где он был!…»

    «Я никого не убивал. Я не покидал Иерусалима. Существует много причин смерти. Тебя удивляет, что старик, старик, который ходит повсюду собирая деньги, убит? Во всяком случае… он сам в этом виноват. Если бы он жил спокойно, если бы у него не было глаз, чтобы видеть, ушей, чтобы слышать, языка, чтобы упрекать, его бы до сих пор почитали и ему бы служили в доме его сына…» — говорит Симон с невыносимой медлительностью.

     «Короче… ты кого-то нашел, чтобы убить его? Отцеубийца!»

    «Ты сумасшедший. Старика ударили, он упал, ударился головой и умер. Несчастный случай. Обыкновенный несчастный случай. Несчастье было в том, что он должен был собирать пошлину у мошенников…»

     «Я знаю тебя, Симон. И я не могу поверить… Ты убийца…» Иуда потрясен.

    Симон смеется ему в лицо: «А ты бредишь. Ты видишь преступление там, где всего лишь несчастный случай. Я узнал об этом только позавчера, и я сделал все необходимое, чтобы отомстить и воздать честь. Но если я смог почтить труп, то не смог схватить убийцу. Конечно, это разбойник, который спустился с гор Адумим, чтобы продать на рынке краденое… Кто когда-либо сможет поймать его?»

   «Я не верю в это… Подите прочь! Пустите меня!… Вы… хуже шакалов… Прочь от вас!» — и он поднимает свою мантию, упавшую на пол, и идет к выходу.

   9. Но Анания вцепляется в него своими хищными руками и говорит: « А женщина? Где женщина? Что она сказала? Тебе известно?»

     «Я ничего не знаю… Пусти меня…»

     «Ты лжешь! Ты лжец!» — кричит Анания.

    «Я не знаю. Я клянусь в этом. Она пришла. Это точно. Но никто ее не видел. Я тоже, потому что мне пришлось сразу же уйти с Ребе. Мои спутники тоже не видели ее. Я тщательно расспросил их… Я видел разбитые драгоценности, которые Элиза принесла в кухню… и больше я ничего не знаю. Клянусь в этом Алтарем и Скинией!»

    «И кто поверит тебе? Ты трус. Как ты предаешь своего Учителя, так же ты предашь и нас. Но берегись!»

     «Я не предаю. Я клянусь в этом Храмом Божьим!»

     «Ты клятвопреступник. Взгляните-ка на это. Ты служишь Ему, а не нам…»

     «Нет. Я клянусь в этом Именем Божьим».

     «Скажи это, если ты осмелишься подтвердить свою клятву!»

    «Я клянусь в этом именем Иеговы!» Он бледнеет, произнеся Имя Божие таким образом. Он трепещет, заикается, ему не удается произнести его так, как оно обычно произносится. Оно звучит, как если бы он произносил J, H, и V, все протяжно и с придыханием на конце. Нечто вроде: Jeocveh. Короче говоря, его манера произнесения очень странная.

   Почти пугающая тишина воцарилась в комнате. Они даже отпрянули от Иуды… Затем Дора и другие говорят: «Повтори ту же самую клятву, чтобы подтвердить, что ты будешь служить только нам…»

    «Нет. Да будете вы прокляты! Я не буду (клясться в этом)! Я поклялся в том, что не предавал вас, и что не буду доносить о вас Учителю. И это уже грех. Но я не собираюсь связывать свое будущее с вами, потому что завтра, в силу моей клятвы, вы могли бы вынудить меня сделать что-нибудь, даже совершить преступление. Нет! Осудите меня как нечестивца перед Синедрионом, осудите меня как убийцу перед римлянами. Я не буду защищаться. Я позволю им убить меня… И это было бы благом для меня. Но я не собираюсь больше клясться…» — и резкими усилиями он вырывается из рук, держащих его, и убегает крича: «Но вам лучше знать, что Рим наблюдает за вами, что Рим любит Учителя…» И оглушительный грохот захлопнутой двери, гулко разнесшийся по всему дому, стая ясным признаком того, что Иуда покинул это логово волков.

   10. Они смотрят друг на друга… От ярости, и, возможно, страха, они смертельно побледнели… И так как они не могут излить свой гнев и страх на кого-нибудь, они ссорятся друг с другом. Они пытаются возложить друг на друга ответственность за предпринятые шаги и за последствия, от которых они могут пострадать. Некоторые упрекают за одно, некоторые за другое, некоторые в отношении прошлого, некоторые – будущего. Некоторые кричат: «Это вы хотели соблазнить Иуду»; некоторые говорят: «Жесткое обращение с ним было ошибкой. Вы себя выдали!»; некоторые предлагают: «Давайте побежим за ним с деньгами, с извинениями…»

   «О! Нет», — пронзительно кричит Хелкия, которому досталось больше всего упреков. «Предоставьте это мне, и вы скажете, что я мудр. Иуда, когда у него больше не останется денег, станет кротким. О! Кротким, как ягненок!», — и он  язвительно смеется. «Он не будет сдаваться сегодня, завтра, возможно, месяц… Но потом… он слишком развращен, чтобы суметь жить в бедности, которую предлагает ему Ребе… и он придет к нам… Ха! Ха! Дайте мне посмотреть на это! Я знаю…»

   «Да. Но в то же время… Ты слышал, что он сказал? Римляне шпионят за нами! Римляне любят его! И это правда. И этим утром, и вчера, и позавчера были некоторые, ожидавшие Его во Дворе Язычников. Женщины из Антонии всегда там… Они приходят из самой Кесарии, чтобы слушать Его…»

    «Женские прихоти! Я бы не беспокоился об этом. Мужчина красив. Он хороший оратор. Их сводят с ума болтливые демагоги и философы.  Они увлечены Галилеянином как одним из них, и ничего больше. Это помогает им развлечь свои умы в их праздном времяпровождении. Нужно терпение, чтобы добиться успеха! Терпение и хитрость. А также смелость. Но у вас ее нет. Вы хотите делать дела, но не желаете показываться на людях. Я сказал вам, что я хотел бы сделать. Но вы не захотели этого…»

    «Я боюсь толпы. Они слишком любят Его. Любовь здесь. Любовь там. Кто бы смог тронуть Его? Если мы изгоним Его, мы изгоним самих себя… Мы должны…» — говорит Кайафа.

    «Мы больше не должны упускать возможностей. Сколько их мы потеряли! Первое, что мы предпримем, мы должны оказать давление на тех, кто колеблется среди нас, а затем, предпринять действия также с римлянами».

    «Легко сказать! Но когда и где у нас была возможность действовать? Он не грешит, Он не стремится к власти, Он не…»

    «Если возможности нет, то мы должны создать ее. А сейчас пойдем. Тем временем мы будем приглядывать за Ним. Храм наш. Римляне правят вне Храма. Снаружи толпа, защищающая Его. Но внутри Храма…»