29 октября 1945.

   ¹Иоанн, Иаков, Матфей и Андрей уже прибыли в Назарет и в ожидании Петра слоняются по Назаретскому садику, играя с Марциамом или разговаривая друг с другом. Больше я никого не наблюдаю: видимо, Иисус не в доме, а Мария занята делами. По дыму, поднимающемуся от пекарни, могу предположить, что Она там, и печет хлеб.

   Четверо апостолов рады тому, что они в доме Учителя, и не скрывают этого. Марциам аж три раза говорит им: «Не смейтесь вы так!» И в третий раз Матфей обращает внимание на его просьбу и спрашивает: «Почему, дружище? Разве, находясь тут, не естественно радоваться? Ты же пожил в удовольствие в этом месте, а? Теперь наш черед», – и добродушно его похлопывает. Марциам глядит на него очень серьезно, но при этом хранит молчание.

   Возвращается Иисус с братьями, Иудой и Иаковом, и те шумно приветствуют своих товарищей, с которыми не виделись долгие дни. Из пекарни выглядывает Мария Алфе­ева, раскрасневшаяся, вся в муке, и улыбается своим сыночкам.

    Последним возвращается Зелот и говорит: «Я всё сделал, Учитель. Скоро Симон будет здесь».

   «Какой Симон? Мой брат или Симон Ионин?»

   «Твой брат, Иаков. Идет со всей семьей – поприветствовать Тебя».

   ²В самом деле, спустя несколько минут стук в дверь и оживленная возня извещают о приходе семейства Симона Алфеева, который заходит первым, держа за руку мальчонку лет восьми, за ним – Саломея, окруженная своей детворой. Мария Алфеева выбегает из печного помещения и целует внучат, счастливая их увидеть.

   «Так, значит, Ты опять уходишь?» – спрашивает Симон, пока его дети завязывают дружбу с Марциамом, который, кажется, хорошо знаком с одним лишь исцеленным Алфеем.

   «Да, пора».

   «Тебя ожидают дождливые дни».

   «Не важно. Каждый день приближает нас к весне».

   «Пойдешь в Капернаум?»

   «Обязательно пойду и туда. Но не сразу. Сейчас отправлюсь по Галилее и дальше».

   «Я приду навестить Тебя, как только узнаю, что Ты в Капернауме. Приведу к Тебе матерей, Твою и мою».

    «Буду тебе благодарен. А пока не забывай Ее. Она остается совсем одна. Приводи к Ней детей. Здесь они не избалуются, будь в этом уверен…»

   Симон вспыхивает от этого намека Иисуса на его прошлый образ мыслей и от выразительного взгляда жены, как будто говорящего: «Слышишь? Прямо тебе сказано». Но Симон меняет тему разговора: «Где Твоя Мать?»

   «Печет хлеб. Но сейчас придет…»

   Однако дети Симона не хотят ждать и сами идут в пекарню вслед за своей бабушкой. И одна девчушка, чуть постарше исцеленного Алфея, почти сразу же выходит оттуда и говорит: «Мария плачет. Почему? А, Иисус? Почему Твоя Мать плачет?»

   «Плачет? О, милая! Пойду к Ней», – произносит внимательная Саломея.

   А Иисус объясняет: «Плачет, потому что Я ухожу… Но ты же будешь приходить, чтобы составить Ей компанию, не правда ли? Она поучит тебя вышивать, а ты Ее порадуешь. Обещаешь Мне?»

   «Я тоже буду сюда приходить: теперь, когда отец мне это разрешает», – говорит Алфей, поедая маленькую горячую лепешку, которой его угостили.

   И хотя она такая горячая, что ее почти невозможно держать пальцами, я думаю, она всё-таки холодная в сравнении с тем жгучим чувством стыда, который охватывает Симона от слов его сынишки. Несмотря на то, что зимнее утро довольно прохладное от порывов северного ветра, который не только сметает облака с неба, но и пощипывает за кожу, Симон покрывается обильным потом, словно сейчас разгар лета…

   Однако Иисус этого будто не замечает, апостолы же делают вид, что их очень интересует то, что рассказывают дети Симона, и таким образом инцидент исчерпан, ³и Симон может прийти в себя и спросить Иисуса, почему присутствуют не все апостолы.

   «Симон Ионин вот-вот прибудет. Остальные присоединятся ко Мне в подходящий момент. Это уже обговорено».

   «Все?»

   «Все».

   «Включая Иуду Искариота?»

   «Включая его…»

   «Иисус, подойди-ка ко мне на минутку», – просит Его двоюродный брат Симон. И когда они отходят подальше в глубину садика, Симон спрашивает: «А Ты хорошо знаешь, кто такой Иуда Симонов?»

   «Представитель Израиля, не больше, не меньше».

   «О! не хочешь ли Ты мне сказать, что…» – он начал было горячиться и повышать голос.

   Но Иисус, перебивая, утихомиривает его и, положив ему руку на плечо, говорит: «Он таков, каким его делают господствующие представления и те, кто с ним общается. Так что если бы, к примеру, здесь (и Он сильно подчеркивает эти слова) ему встретились сплошь праведные души и понятливые умы, у него не возникло бы охоты грешить. Но они ему не встретились. Наоборот, он обнаружил вполне человеческую стихию, куда совершенно естественно встроилось его весьма человеческое я, которое воображает и видит во Мне царя Израиля, и работает на Меня как на царя Израиля в человеческом смысле этого слова, каковым мечтаешь и желал бы видеть Меня ты, и готов был бы поработать на Меня такого, а с тобою твой брат Иосиф, а с вами двумя – глава Назаретской синагоги Левий, и Маттафия, и Симеон, и Матфий, и Вениамин, и Иаков, и все вы в Назарете, за исключением троих или четверых. И не только в Назарете… Ему трудно развиваться, потому что все вы содействуете уклонени­ям в его развитии, которые проявляются всё сильнее. К тому же он самый слабый из Моих апостолов. Но пока он не более чем слабый. У него есть добрые побуждения, есть честные устремления, есть любовь ко Мне. Искаженная по форме, но всё-таки любовь. Вы не помогаете ему отделить эти его хорошие начала от тех нехороших, что формируют его я, но еще больше их усугубляете, дополняя своим недоверием и человеческой ограниченностью. ⁴Однако пойдем домой. Остальные нас уже опередили…»

   Симон идет за Ним несколько подавленный. Они уже почти на пороге, когда он придерживает Иисуса и говорит: «Брат мой, Ты на меня гневаешься?»

   «Нет, просто пытаюсь тебя воспитывать, как воспитываю всех остальных учеников. Разве ты не заявлял, что хочешь быть таковым?»

   «Да, Иисус. Но раньше Ты не говорил так, даже когда меня упрекал. Ты был мягче…»

   «И к чему это привело? Я был таким. Это продолжалось два года… В ответ на Мое терпение и доброту вы или расслабились, или навострили клыки и когти. Моя любовь стала для вас поводом вредить Мне. Разве не так?..»

   «Так. Это правда. Но значит Ты уже не будешь добрым?»

   «Я буду справедливым. И даже в этом случае Я всё равно буду таким, какого вы не заслуживаете, о вы, израильтяне, не желающие признавать во Мне обещанного Мессию».

   ⁵Они входят в комнатку, до того заполненную людьми, что многие в итоге вынуждены уйти на кухню или в мастерскую Иосифа. Это касается апостолов, за исключением двух сыновей Алфея, оставшихся вместе с матерью и невесткой, к которым теперь присоединяется Мария, вошедшая, держа за руку маленького Алфея. На лице Марии – явные признаки пролитых слез.

   Пока же Она собирается ответить Симону, заверяющему Ее, что он будет ежедневно к Ней приходить, в их тихий переулок въезжает тележка, да с таким грохотом бубенчиков, что этот шум привлекает внимание сыновей Алфея, и когда снаружи раздается стук в дверь, ее одновременно отпирают изнутри. Появляется веселое лицо Симона Петра, который всё еще сидит на телеге и стучит рукоятью хлыста… Рядом с ним – робкая, но улыбающаяся Порфирия, восседающая на ящиках и ящичках, словно на троне.

   Марциам выбегает наружу и взбирается на телегу поздороваться со своей приемной матерью. Выходят и остальные, в числе которых Иисус.

   «А вот и я, Учитель. Привез жену, и таким вот образом, поскольку она женщина, не приспособленная к пешим переходам. Мария, да пребудет с Тобой Господь. И с тобой, Мария Алфеева». Он окидывает всех взглядом, слезая со своего транспортного средства и помогая слезть жене, и разом всех приветствует.

   Ему хотят было помочь разгрузить телегу, но он энергично возражает, говоря: «После, после». А потом без церемоний направляется к широким дверям мастерской Иосифа и распахивает их, пытаясь загнать телегу прямиком туда. Она, ясное дело, не проходит. Однако эти манипуляции заставляют гостей отвлечься и дают им понять, что они тут лишние… В результате Симон Алфеев со всей своей семьей откланивается…

   ⁶«О, теперь, когда мы одни, подумаем о себе…» – говорит Симон Ионин, распрягая осла, который производит шума за десятерых, будучи увешан колокольчиками, так что Иаков Зеведеев не может удержаться и со смехом спрашивает: «Да где ты его отыскал с такой сбруей?»

   Но Петр занят тем, что берет ящики с телеги и передает их Иоанну и Андрею, которые, ожидая почувствовать их тяжесть, остаются в недоумении, поскольку ящики легкие, и они выражают свое удивление…

   «Тащите их в сад и не глядите пугливыми воробьями», – распоряжается Петр, спускаясь в свою очередь с по-настоящему тяжелым ящичком, который ставит в углу комнатки.

   «А теперь осла и телегу. Осла и телегу, осла и телегу… Это непросто… И, тем не менее, всё должно быть в доме…»

   «Через сад, Симон, – вполголоса говорит Мария. – В конце изгороди есть створка. На вид не скажешь, потому что она скрыта ветвями… Но она есть. Иди по тропинке вдоль дома, между ним и соседним участком, и Я покажу тебе, где эта створка… Кто сходит оборвет колючки, которые ее скрывают?»

   «Я! Я!» Все бегут в глубину садика, Петр же удаляется со своим шумным экипажем, а Мария Алфеева закрывает дверь… И, поработав садовым ножом, удается освободить эту простецкую калитку и открыть проём, через который проходят осел и телега.

   «О, отлично! А теперь уберем всё это. У меня уши оглохли!» И Петр торопливо срезает веревки, которыми колокольчики крепились к упряжи.

   «Но тогда зачем ты их оставлял?» – спрашивает Андрей.

   «Чтобы весь Назарет слышал, как я приехал. И у меня это получилось… Теперь я сниму их, чтобы никто в Назарете не слышал, как мы выезжаем. И для того же положил те пустые ящики… Мы поедем с полными ящиками, и никто, даже если заметит нас, не удивится, увидев женщину, сидящую возле меня на ящиках. Тот, который сейчас далеко, кичится своим здравым смыслом и практичностью. Но я тоже ими обладаю, когда захочу…»

   «Но, извини, брат, какая во всём этом необходимость?» – спрашивает Андрей, который, напоив осла, отвел его к примыкающему к пекарне простенькому дровяному сараю.

   «Какая? А ты не знаешь?.. Учитель, они что – еще ничего не знают?»

   «Нет, Симон. Я дожидался тебя, чтобы поговорить. Заходите все в мастерскую. Женщинам лучше остаться там, где они есть. А ты хорошо сделал, что так поступил, Симон Ионин».

   ⁷Они идут в мастерскую, тогда как Порфирия с мальчиком и обе Марии остаются в доме.

   «Я позвал вас сюда, чтобы вы помогли Мне отправить, и очень далеко, Иоанна и Синтику. Я решил это еще во время праздника Кущей. Вы сами прекрасно видели, что не было возможности оставлять их с нами и даже оставить их здесь, не подвергая опасности их спокойствие. Как всегда, в этом деле Мне помогает Лазарь из Вифании. Они уже оповещены. Симон Петр знает об этом с недавних пор. Вы узнаёте сейчас. Этой ночью мы покинем Назарет. Даже если вместо ранней луны нас будут ждать ливень и ветер. Мы уже должны были бы отправиться. Но предполагаю, что Симон Ионин испытал затруднения, пытаясь найти транспорт…»

   «И какие! Я уж было отчаялся его найти. Но наконец-то смог одолжить его у одного мерзкого грека из Тивериады… Так-то будет удобней…»

   «Да, так будет удобней, особенно Иоанну из Эндора».

   «Где он, его что-то не видать?» – спрашивает Петр.

   «В своей комнате, с Синтикой».

   «И… как он это воспринял?» – опять спрашивает Петр.

   «С большой скорбью. Она тоже…»

   «И Ты тоже, Учитель. У Тебя на лбу появилась морщина, которой не было, и взгляд у Тебя строгий и печальный», – замечает Иоанн.

   «Это правда. Мне очень невесело… ⁸Но поговорим о том, что нам нужно делать. Выслушайте Меня хорошенько, поскольку потом нам придется расстаться. Отправляемся этим вечером, в половину первой стражи[a]. Уезжаем, словно беглецы… которые в чем-то виноваты. Но мы-то идем не творить зло и убегаем не потому, что натворили что-то нехорошее. Мы уходим отсюда, чтобы помешать другим причинить зло тем людям, у которых не достало бы сил ему противостоять. Итак, мы отправляемся… Пойдем по дороге на Сепфорис… И сделаем привал в одном доме на полдороге, чтобы выйти оттуда на рассвете. В том доме много навесов для животных. Там находятся пастухи, друзья Исаака. Я их знаю. Они приютят Меня, ни о чем не спрашивая. Затем нам надо будет непременно до вечера достичь Йифтаэля и остановиться там. Как считаешь: способно ли на это твое животное?»

[a] Примерно соответствует 7–8 часам вечера. Еврейский день считался с одного заката солнца до другого и делился на две части. Первая часть, ночная, заключала в себе четыре стражи по три часа каждая. (Третья стража носила имя первых петухов). Вторая часть, дневная, включала остальные 12 часов. Так как обе части дня рассчитывались относительно заката и восхода солнца, продолжительность как ночных (сгруппированных в стражи), так и дневных часов варьировала в зависимости от времени года.

   «А как же! Он заставил меня заплатить, тот гнусный грек, но дал мне добротное и сильное животное».

   «Это хорошо. А наутро мы пойдем в Птолемаиду и там разделимся. Вы под предводительством Петра, вашего главы, которому вы должны беспрекословно повиноваться, отправитесь морем до Тира. Там найдете какой-нибудь корабль, отплывающий в Антиохию. Подниметесь на борт, дав прочесть это письмо владельцу корабля. Оно от Лазаря, сына Теофила. Вы сойдете за его слуг, посланных в его земли в Антиохии, точнее, в его сады в Антигонии. И для всех будете таковыми. Постарайтесь быть внимательными, серьезными, осмотрительными и молчаливыми. Добравшись до Антиохии, сразу идите к Филип­пу, управляющему Лазаря, которому отдадите это письмо…»

   «Учитель, он со мною знаком», – говорит Зелот.

   «Очень хорошо».

   «Но как он поверит, что я – слуга?»

   «Филиппу этого не нужно. Он знает, что должен принять и приютить двух друзей Лазаря и во всём им помогать. Так написано. Вы их туда сопроводили – и всё. Он называет вас „своими дорогими друзьями из Палестины“. Вы и есть таковые, ибо вас объединяют вера и совершаемое вами дело. Отдохнете, пока ваш корабль, закончив свою разгрузку и погрузку, отправится обратно в Тир. Из Тира лодкой переправитесь в Птолемаиду, а оттуда придете ко Мне в Ахзив…»

   «Почему Ты не идешь с нами, Господь?» – вздыхает Иоанн.

   «Потому что останусь помолиться за вас и особенно за тех бедняжек. Останусь помолиться. ⁹С этого начнется третий год Моего общественного служения. Начнется с очень грустного расставания; так же как первый и второй. Начнется с великой молитвы и искупительного подвига, как первый… Ибо в этом году были те же болезненные затруднения, что и в первом, и даже больше. Тогда Я готовился обратить этот мир. Теперь готовлюсь к гораздо более масштабному и грандиозному делу. Слушайте же Меня внимательно и примите к сведению, что если в первый год Я был Человеком-Наставником, Мудрецом, призывавшим к мудрости, опираясь на Свое совершенное человечество и умственное совершенство, а во второй год был Спасителем и Другом, Милосердием, что несет с Собой принятие, прощение, сострадание и поддержку, то в третий Я буду Богом-Искупителем и Царем, Царем-Праведником. Поэтому не удивляйтесь, если увидите во Мне нечто новое, если в Агнце увидите проблески Могучего. Чем ответил Израиль на Мой любовный зов, на Мои раскрытые ему объятья и слова: „Приходи, Я люблю и прощаю“? Всё более возрастающим, сознательным бесчувствием и черствостью сердца, ложью и коварством. Пусть будет так. Я взывал к нему во всех его сословиях, склоняясь Своим челом в самую пыль. Он наплевал на эту уничижавшую себя Святость. Я предлагал ему освятиться. Он отвечал Мне осатанением. Я во всём исполнял Свой долг. Он назвал Мой долг „грехом“. Я молчал – и Мое молчание он назвал „доказательством вины“. Я говорил – Мое слово было названо „кощунством“. Теперь хватит! Он не давал Мне передохнуть. Он не оставил Мне радости. Радостью же для Меня было видеть, как возродившиеся в Благодати возрастают в духовной жизни. Против них строят козни, и чтобы спасти их от злонамеренного Израиля, Мне приходится отрывать их от Своей груди, причиняя им и Себе острую боль, какую испытывают родители и дети, разлучаясь друг с другом. Они, власть имущие Израиля, называющие себя „святителями“ и гордящиеся этим, запрещают Мне, хотели бы запретить Мне спасать и радоваться о спасенных Мною. Вот уже многие месяцы со Мною в дружбе и у Меня в служителях мытарь Левий, и весь мир видит, каков Матфей: соблазн он или предмет подражания. Но обвинение с него не снимается. И его не снимут ни с Марии, сестры Лазаря, ни со многих и многих других, кого Я спасу. Теперь хватит! Я пойду Своим, еще более тернистым и орошенном слезами путем… Пойду… Ни одна из Моих слез не упадет впустую. Они вопиют к Моему Отцу… А потом возопиет гораздо более действенная влага. Я пойду. Кто любит Меня, пусть мужается и следует за Мной, ибо настает суровое время. Я не остановлюсь. Ничто Меня не остановит. И они не остановят… Но горе им! Горе им! Горе тем, из-за кого Любовь становится Справедливостью!.. Знаком нового времени будет Справедливость, суровая ко всем, кто упорствует в своем грехе против слов Господа и деяний Господнего Слова!..»

   ¹⁰Иисус выглядит как карающий архангел. Я бы сказала, что Он пламенеет на фоне закопченной стены: до того сверкают Его глаза… Кажется, что сияет сам Его голос, в котором неистово звучат резкие бронзовые и серебряные тона.

   Восемь апостолов побледнели и как будто уменьшились от испуга. Иисус глядит на них… с жалостью и любовью. И говорит: «Это Я не вам, друзья Мои. Не к вам обращены эти угрозы. Вы Мои апостолы, и Я сам вас избрал». Голос Его делается мягким и глубоким. Он заключает: «Пойдемте туда. Пусть наши двое гонимых – напомню вам, они убеждены, что уезжают, чтобы подготовить Мне путь в Антиохию – почувствуют, что мы любим их больше, чем самих себя. Идемте…»