ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
321. Высадка в Селевкии и расставание с Никомедом
6 ноября 1945.
1На фоне восхитительного заката город Селевкия предстает в виде гигантского белого нагромождения на краю лазурных вод моря, что теперь спокойно сияет, всё в переливах мелких волн, под безоблачным небом, в котором синева сливается с пурпуром заката. Корабль на всех парусах стремительно движется к далекому городу и как будто воспламеняется радостными огнями, ликуя о скором прибытии, настолько он залит светом заходящего солнца.
На палубе среди матросов, уже не суетящихся в беспокойстве, находятся пассажиры и наблюдают, как приближается цель их путешествия. А рядом с Иоанном из Эндора, еще более изможденным, чем в момент отплытия, сидит раненый матрос. Его голова всё еще обмотана легкой повязкой, и сам он бледен, как слоновая кость, от большой потери крови. Но, тем не менее, улыбается и разговаривает то со своими спасителями, то с товарищами, которые, проходя мимо, поздравляют его с возвращением на палубу.
2Замечает его и критянин и ненадолго оставляет свой пост, доверив его старшему по команде, чтобы подойти и поприветствовать своего «молодчину Демета», впервые вышедшего на палубу после ранения. «И спасибо всем вам, – обращается он к апостолам. – Я уж и не верил, что он выживет после удара той тяжелой балкой, которую еще утяжелило железо. Поистине, о Демет, эти люди вернули тебя к жизни, ведь ты уже и раз и два был при смерти. Первый раз – когда мертвым грузом лежал на палубе и мог бы погибнуть и от потери крови, и от волн, что унесли бы тебя в море, и ты сошел бы в царство Нептуна, оказавшись среди Нереид и Тритонов. А второй раз – когда тебя вылечили этими чудесными мазями. Дай-ка поглядеть на твою рану!»
Мужчина разматывает бинт и демонстрирует гладкий, хорошо затянувшийся шрам, похожий на красное родимое пятно от виска до затылка, до самых волос, что явно были подстрижены, наверное, Синтикой, чтобы не попадали в рану.
Никомед слегка дотрагивается до этого пятна: «Даже кость заросла! Тебя полюбила Венера морская! И пожелала видеть тебя лишь на поверхности моря и на берегах Греции. Да будет к тебе милосерд и Эрос: теперь, когда мы сойдем на землю, и да поможет тебе изгладить воспоминание об этом бедствии и об ужасе Танатоса, в чьих объятьях ты успел побывать».
На лице Петра отражается буря эмоций, пока он слышит все эти мифологические обрамления. Прислонившись к мачте, держа руки за спиной, он не высказывается, но всё в нем говорит о желании наградить каким-нибудь крепким словцом язычника Никомеда и его идолопоклонничество и выразить свое презрение ко всему, что из себя представляет язычество.
Остальные тоже не отстают… Лицо Иуды Алфеева становится непроницаемым, как в самые худшие моменты, его брат отворачивается, демонстрируя большой интерес к морю. Иаков Зеведеев и Андрей считают за лучшее просто оставить всех и спуститься вниз за мешками и ткацким станком. Матфей возится со своим поясом, и ему подражает Зелот, вовсю занятый своими сандалиями, словно видит их впервые, а Иоанн Зеведеев зачарованно глядит на море.
Все восемь выказывают настолько явное презрение и недовольство – и столь же красноречиво молчание двух учеников, сидящих возле раненого, – что критянин замечает это и начинает оправдываться: «Это наша религия, понимаете? Как вы́ верите по-своему, так и я, и все мы верим по-своему…»
Никто не отвечает, 3и критянин благоразумно решает оставить в покое своих богов и спуститься с Олимпа на Землю, точнее, на море, на свой корабль, приглашая апостолов перейти в носовую часть, чтобы лучше рассмотреть приближающийся город. «Вон, видите? Бывали здесь когда-нибудь?»
«Я, однажды. Но добирался по суше», – говорит Зелот серьезно и лаконично.
«А, прекрасно! Ну тогда ты по крайней мере знаешь, что настоящий порт Антиохии – это Селéвкия, стоящая на море, в устье Оронта, который тоже любезно предоставляет свои воды, принимая в них суда, и во время приливов по нему можно на легких лодках подняться до Антиохии. Тот город, что вы видите, это Селéвкия, он больше. Другой, ближе к югу, это не город, а руины, покинутое место. Они вводят в заблуждение, но это селение – мертвое. Та горная гряда – это Пиерия, давшая название городу: Селéвкия Пиерия. Та вершина, дальше вглубь материка, за равниной, это гора Касий, что словно великан возвышается над Антиохийской равниной. Еще одна горная гряда, на севере, это Аман. О, вы увидите, какие труды предприняли римляне в Селевкии и в Антиохии! Большего невозможно было и сделать. Порт с тремя акваториями, и один из лучших, а каналы, а насыпи, а дамбы… Такого в Палестине нет. Сирия же – лучшая из провинций Империи…»
Его слова проваливаются в ледяное молчание. Даже Синтика, которая, будучи гречанкой, не столь щепетильна, как остальные, и то поджимает губы, и ее лицо принимает как никогда резкое выражение, словно оно выбито на медали или барельефе: выражение богини, презирающей земное общение.
Критянин замечает это и оправдывается: «Как хотите! В конце концов, я зарабатываю с помощью этих римлян!..»
И ответ Синтики точен, как удар сабли: «И их золото притупляет острие твоей национальной гордости и независимости», и произносит она это таким тоном и на такой чистой латыни, что ее собеседник остается в недоумении…
Затем он осмеливается спросить: «А ты разве не гречанка?»
«Гречанка. Но ты ведь любишь римлян. И я говорю с тобой на языке твоих владык, а не на своем – языке моего многострадального Отечества».
Критянин сконфужен, апостолы же пребывают в немом восторге от урока, преподанного восхвалителю Рима, 4и тот считает уместным переменить тему и спрашивает, на чём они собираются отправиться из Селевкии в Антиохию.
«На своих ногах, дружище», – отвечает Петр.
«Но уже вечер. А когда вы сойдете на берег, будет ночь…»
«Мы найдем там где заночевать».
«О, конечно! Но вы можете переночевать и здесь».
Иуда Фаддей, увидев, что уже принесено всё необходимое для жертвоприношения богам, намеченного, вероятно, по прибытии в порт, говорит: «Не нужно. Мы благодарны тебе за твою доброту, но предпочтем сойти на берег. Не правда ли, Симон?»
«Да, да. Нам тоже надо совершать свои молитвы, и… либо ты и твои боги, либо мы и наш Бог».
«Поступайте, как знаете. Мне было бы приятно чем-нибудь угодить сыну Теофила».
«А нам – Сыну Божьему, убедив тебя, что существует только один Бог. Но ты скала, которую не сдвинешь. Как видишь, мы такие же. Но кто знает, может быть, однажды мы снова встретимся, и ты окажешься более уступчивым…» – серьезно говорит Зелот.
Никомед делает жест, словно бы говоря: «Кто его знает!» Небрежно-ироничный жест в ответ на призыв познать истинного Бога и отвергнуть ложного. Потом он идет на свой лоцманский пост, поскольку порт уже близок.
«Давайте спустимся и возьмем сундуки. Сами справимся. Жду не дождусь, когда избавлюсь от этого языческого зловония», – говорит Петр. И все они, кроме Синтики и Иоанна, уходят вниз.
5Двое же изгнанников держатся рядом и глядят на дамбы, что всё приближаются и приближаются.
«Синтика, вот еще один шаг в неведомое, еще один разрыв с милым прошлым, еще одна агония, Синтика… Я больше не вынесу…»
Синтика берет его за руку. Она очень бледна и опечалена. Но всё равно это сильная женщина, умеющая поддержать.
«Да, Иоанн, еще один разрыв, еще одна агония. Но не говори, что это еще один шаг в неведомое. Это неверно. Мы знаем о нашей здешней миссии. Иисус о ней рассказал. Так что мы не вступаем в неведомое, а наоборот, всё сильнее соединяемся с тем, что знаем: с Божьей волей. Неверно даже говорить про „еще один разрыв“. Мы согласуемся с Его волей. Разрыв разделяет. Мы объединяемся. А значит не разрываем отношений. Мы лишь освобождаемся от всех осязаемых радостей нашей любви к Нему, нашему Учителю, но оставляем себе сверхчувственные радости, перенося свою любовь и свой долг на неземной уровень. Неужели ты не убедился, что это именно так? Убедился? А тогда ты не можешь говорить и про „еще одну агонию“. Агония предполагает близость смерти. Мы же, достигая духовных уровней в отношении нашего пребывания, среды и пищи, не умираем, а живем. Потому что духовное вечно. Значит, мы восходим к некой более насыщенной жизни, предвестнице великой жизни на Небесах. Так что выше голову! Забудь, что ты человек Иоанн, и помни, что ты – предназначенный к Небу. Рассуждай, действуй, думай и уповай исключительно как гражданин этого бессмертного Отечества…»
6Остальные возвращаются со своей поклажей именно тогда, когда их корабль величественно входит в широкую гавань Селевкии.
«А теперь как можно скорее бежим до первой попавшейся гостиницы. Наверняка они есть поблизости, а завтра… на лодке или на повозке отправимся до места назначения».
Под резкий свист команды корабль причаливает, и опускаются сходни. Никомед подходит к отбывающим.
«Прощай, дружище. И спасибо», – за всех говорит Петр.
«Будьте здравы, евреи. И от меня тоже спасибо. Если пойдете по той улице, сразу же найдете кров. Прощайте».
Апостолы сходят, он удаляется наверх к своему алтарю, и пока Петр с остальными, навьюченные, как носильщики, отправляются отдыхать, этот язычник начинает свой бесполезный обряд…