24 декабря 1946

   В маленьком огороде дома Соломона темнеет, и деревья, очертания домов за дорогой, и дальний конец самой дороги, исчезающей в лесистой местности у реки, становятся все более и более расплывчатыми, смешиваясь только в одну линию теней,  более или менее ясных, более или менее темных в сгущающихся сумерках. Большей степени чем оттенки, вещи, покрывающие Землю, обретают сейчас (отчетливое) звучание. Голоса детей доносящиеся из домов, оклики матерей, крики мужчин, подгоняющих овец или ослов, поздний скрип колодезных воротов, шорох листьев в вечернем бризе, резкий треск от сталкивающихся ветвей или веточек, распространяющийся в лесу Высоко наверху первое мерцание звезд, еще слабое, так как есть еще отражение дневного света и потому что ранний фосфорический лунный свет начинает распространяться в небе.

   «Вы расскажете остальное завтра. Сейчас этого достаточно. Становится темно. Пусть все идут домой. Мир вам. Мир вам. Да… Конечно… Завтра. Э? Что ты говоришь? У тебя сомнения? Засни с ними до завтра и затем, если они у тебя еще будут, приходи. Это может быть последней каплей! Сомнения тоже Его очень утомляют! И мужчины жаждущие богатства! И свекрови, желающие, чтобы молодые жены пришли  в разум, и молодые жены, желающие, чтобы их свекрови были менее суровыми, тогда как и те и другие заслуживают, чтобы им отрезали языки. Ну, что еще там? Э! Ты? Что ты говоришь? О! Этот, да, бедный малыш! Иоанн, возьми этого мальчика к Учителю! Его мать больна и она послала его сказать Иисусу, чтобы Он помолился за нее. Бедный ребенок! Он остался в самом конце, потому что он так мал. И он пришел из такого далека. Как он сможет вернуться домой? Э! Все вы так! Вместо того, чтобы стоять там, наслаждаясь Его обществом, не могли бы вы применять на практике то, что Учитель говорит вам:  помогать друг другу и чтобы сильные помогали бы слабым. Выйдите вперед! Кто отведет этого мальчика домой? Бог запрещает это, он может найти свою мать мертвой… Дайте ему, по крайней мере, увидеть ее… У вас есть несколько ослов… Сейчас ночь? Но что может быть прекраснее ночного времени? Я работал годами и годами при свете звезд, и я здоровый и сильный. Ты отвезешь его домой? Пусть Бог благословит тебя, Рубен. Вот и мальчик. Учитель утешил тебя? Да? Тогда иди и будь счастлив. Но мы должны дать ему немного пищи. Возможно, он не ел с самого утра».

   «Учитель дал ему теплого молока и хлеба, и несколько фруктов; они у него в его маленькой тунике», — говорит Иоанн.

   «Тогда иди с этим человеком. Он отвезет тебя домой на своем осле».

  Наконец все люди ушли, и Петр может отдохнуть вместе с Иаковом, Иудой, Другим Иаковом и Фомой, который помогал ему отослать более упрямых домой.

   «Давайте закроем дверь, чтобы кто-нибудь не передумал и не вернулся, как те двое  тогда. Тьфу! День после Субботы действительно тяжелый!» — говорит Петр, заходя на кухню и закрывая дверь. И добавляет: «Теперь мы пребудем в мире».

   Он смотрит на Иисуса, который сидит у стола, погруженный в мысли, опершись одним локтем на стол, и положив голову на ладонь. Петр подходит к Нему и, положив руку на Его плечо, говорит: «Ты устал, э! Такое количество людей! Они приходят из всех частей страны, невзирая на время года».

   «Им кажется, что скоро они нас потеряют», — замечает Андрей, потроша несколько рыб. Другие тоже заняты разжиганием огня, чтобы зажарить их, или помешивая в кипящем горшке. Их тени проецируются на темные стены, которые освещены более огнем, чем лампой.

   Петр ищет чашу, чтобы дать молока Иисусу, выглядящему очень усталым. Но не находит молока и спрашивает о нем у остальных.

   «Мальчик выпил последнюю каплю молока, которое у нас было. Остальное молоко было отдано старому нищему и женщине, чей муж болен», — объясняет Варфоломей.

   «И Учитель остался без него! Вы не должны были отдавать его».

   «Он этого захотел…»

   «О! Он всегда хочет этого. Но мы не должны позволять Ему так поступать. Он отдает Свои одежды, Он отдает Свое молоко, Он отдает Самого Себя и чахнет…» — недоволен Петр.

   «Будь хорошим, Петр! Лучше отдавать, чем получать», — спокойно говорит Иисус, выйдя из сосредоточения.

   «Конечно! И Ты отдаешь и продолжаешь отдавать, и полностью изнуряешься. И чем больше Ты показываешь людям, что готов быть щедрым, тем больше люди используют Тебя». Тем временем он протирает стол какими-то грубыми листьями, издающими запах, подобный смеси горького миндаля и хризантемы. Он тщательно очищает стол, чтобы положить на него хлеб и воду, кладет перед Иисусом чашу.

   Иисус наливает Себе воды, как если бы Он испытывал большую жажду. Петр ставит другую чашу на противоположную сторону стола рядом с тарелкой, на которой несколько маслин и стебли дикого фенхеля. Он добавляет поднос с цикорием уже сваренным Филиппом, и вместе со своими товарищами он придвигает несколько очень грубых табуреток к столу, добавив их к четырем стульям имеющимся на кухне, но совершенно недостаточные для тринадцати человек. Андрей, который жарил рыбу, кладет ее на другую тарелку и  положив побольше хлеба идет к столу. Иоанн берет масляную лампу и кладет ее посредине стола. Иисус встает, пока они подходят к столу чтобы поужинать, и молится вслух, предлагая хлеб и благословляя стол. Он садится, за Ним садятся остальные, и Он раздает хлеб и рыбу, то есть, Он кладет рыбу на толстые большие ломти хлеба, часть из них свежие, часть черствые, которые каждый апостол кладет перед собой. Затем они сами берут себе цикория большой деревянной вилкой, поданной вместе с цикорием. Для овощей также ломоть хлеба служит в качестве тарелки. Только перед Иисусом стоит большая металлическая тарелка, в довольно плохом состоянии, которую Он использует для раздачи рыбы, передавая это лакомство то одному, то другому. Он выглядит как отец среди своих детей, даже если Нафанаил, Симон Зелот и Филипп достаточно пожилые, чтобы быть Его отцами, а Матфей и Петр выглядят как Его старшие братья.

   Они едят и говорят о событиях прошедшего дня и Иоанн от души смеется над презрением Петра к пастуху гор Гилеада, который ожидал, что Иисус придет туда, где пасется его стадо, чтобы благословить его и, таким образом, помочь ему заработать больше денег для приданого его дочери.

   «Тут не над чем смеяться. Пока он говорил: “Мои овцы страдают от болезней и если они погибнут, я буду разорен”, я чувствовал к нему жалость. Мы рыбаки, чувствовали бы то же самое, если бы наша лодка была изъедена червями. Мы бы не смогли тогда работать и зарабатывать наш насущный хлеб. И все мы имеем право жить. Но когда он сказал: “Я хочу, чтобы мои овцы были здоровыми, потому что хочу разбогатеть и ошеломить деревню приданым, которое я дам Эстер и домом, который я построю сам”, тогда я разозлился. Я сказал ему: “И ты пришел из такого далека только ради этого? У тебя нет ничего в сердце кроме приданого, твоего здоровья и овец? Разве у тебя нет души?” Он ответил мне: “Для этого есть время. Мои овцы и брак в настоящее время интересуют меня больше, потому что есть подходящая партия и Эстер стареет”. Тогда, если бы я не вспомнил, что Иисус говорит нам, что мы должны со всеми быть милосердными, то он получил бы за это! Я действительно почти потерял самообладание, когда говорил с ним…»

   «А мы думали, что ты не собираешься остановиться. Ты не переводил дыхания. Вены на твоей шее раздулись и выступили как ветки», — говорит Иаков Зеведеев.

   «Пастух уже некоторое время как ушел, а ты продолжал проповедовать. Это хорошая шутка, когда ты говоришь, что не способен разговаривать с людьми», — добавляет Фома. И он обнимает его со словами: «Бедный Симон, он был вне себя от ярости!»

  «Но разве я был неправ? Кто такой Учитель? Создатель состояний для всех глупцов Израиля? Сват, устраивающий свадьбы других людей?»

   «Не сердись, Симон. Рыба вызовет у тебя расстройство желудка, если ты будешь есть ее с таким ядом», — говорит добродушный Матфей, поддразнивая Петра.

   «Ты прав. Я пробую на вкус все на пирах в домах фарисеев, когда я ем хлеб со страхом, а мясо с гневом».

   «Все смеются. Иисус улыбается и молчит».

 Они заканчивают ужин и остаются вокруг стола, несколько медлительные и удовлетворенные пищей и теплом. Они не особенно разговорчивы и некоторые из них дремлют. Фома развлекается, вырезая ножом маленькую веточку с цветами на дереве стола.

   Их пробудил голос Иисуса, Который, раскрыв руки, которые были сложены и опирались на край стола, простер их, как это делает священник, когда говорит: «Да пребудет с тобой Господь», и говорит: «И все же мы должны пойти!»

   «Куда, Учитель? К пастуху?» — спрашивает Петр.

   «Нет, Симон. К Лазарю. Мы вернемся в Иудею».

   «Учитель, вспомни, что иудеи ненавидят Тебя!» — восклицает Петр.

   «Совсем недавно они хотели побить Тебя камнями», — говорит Иаков Алфеев.

   «Нет, Учитель, это неразумно!» — восклицает Матфей.

   «Ты не заботишься о нас?» — спрашивает Искариот.

  «О! Мой Учитель и Брат, я заклинаю Тебя во имя Твоей Матери, и также во имя Божества, которое пребывает в Тебе: не позволяй сатане наложить на Тебя свои руки, чтобы заглушить Твое слово. Ты один, совершенно один против мира, который ненавидит Тебя и могуществен на Земле», — говорит Фаддей.

   «Учитель, защити Свою жизнь! Что бы случилось с нами, со всеми нами, если бы у нас больше не было Тебя?» — говорит расстроенный Иоанн и смотрит на Него широко раскрытыми глазами испуганного опечаленного ребенка.

  После своего первого восклицания Петр поворачивается и взволнованно говорит со старшими апостолами, Фомой и Иаковом Зеведеевым. Все они считают, что Иисус не должен приближаться к Иерусалиму, по крайней мере, до Пасхи, когда Его присутствие там будет безопаснее, потому что, говорят они, присутствие большого количества учеников Учителя, которые придут из всех  частей Палестины на праздник Пасхи, защитит Учителя. Никто из ненавидящих Его не посмеет коснуться Его, когда все люди толпятся вокруг Него с любовью…. Они говорят с Ним встревожено, почти повелительно… Любовь побуждает их говорить.

   «Мир! Мир! Не двенадцать ли часов в дне? И человек, которых ходит при дневном свете не спотыкается, потому что у него есть свет этого мира и он видит, но если он ходит ночью, то спотыкается, потому что не может видеть. Я знаю, что делаю, потому что Свет во Мне. Позвольте себе быть ведомыми Мною, могущим видеть. И помните, что пока не настает час тьмы, ничего дурного не произойдет. Но когда придет этот час, ни расстояние, ни сила, ни даже все армии Цезаря не спасут Меня от иудеев. Потому что то, что написано, должно совершиться и силы зла уже тайно действуют, чтобы исполнить свое дело. Так позвольте же Мне поступать так, как Я желаю, и творить добро, пока Я свободен творить его. Придет час, когда Я больше не смогу пошевелить пальцем или произнести одного слова, чтобы сотворить чудо. Мир будет лишен всей моей силы. Ужасный час наказания для человека. Не для Меня. Для человека, который откажется любить Меня. Час этот будет повторяться из-за воли человека, отвергающего Божество до такой степени, что станет безбожным, последователем Сатаны и его проклятым сыном. Час, который наступит, когда будет близок конец мира. Преобладание отсутствия веры сделает мою чудотворную силу бесполезной не потому, что Я лишусь ее, но потому что никакое чудо не может быть дано там, где нет веры и нет воли иметь ее, где чудо было бы сделано мишенью и инструментом зла, посредством использования полученного блага для превращения его в еще большее зло[1]. Сейчас Я все еще могу творить чудеса, и творить их во славу Божию. 5. Так давайте же пойдем к нашему другу Лазарю, который спит. Давайте пойдем и пробудим его от его сна, чтобы он восстановил свои силы и был готов служить своему Учителю».

[1] Большее зло, чем отсутствие веры и воли к обретению ее – примечание переводчика на русский язык.