13 ноября 1945.

   ¹Двор трех братьев наполовину в тени, наполовину освещен солнцем. И полон народа, что ходит туда-сюда, делая покупки, а за воротами, на небольшой площади, шумит рынок Александроскен в беспорядочном движении перекупщиков и покупателей, ослов, овец, ягнят, домашней птицы: понятно, что тут особенно не переживают и несут на рынок в том числе и птицу, не опасаясь всякого рода осквернений. Ослиный рев, блеяние, кудахтанье кур и торжественное петушиное кукареку смешиваются с людскими голосами в веселом хоре, который то и дело из-за какой-нибудь перепалки приобретает резкое и драматическое звучание.

   Во дворе у братьев тоже шумно и хватает всяких перепалок: или из-за цены, или потому что один покупатель забрал то, на что уже успел положить глаз другой. Хватает жалобных стонов попрошаек, которые своими певучими и унылыми, как завывания умирающего, голосами причитают на площади у ворот о своих злоключениях.

   Римские солдаты по-хозяйски расхаживают по двору и по площади. Полагаю, они несут службу, поскольку вижу, что они вооружены и никогда не ходят по одному среди поголовно вооруженных финикийцев.

    Иисус тоже расхаживает по двору, прогуливаясь с шестью апостолами словно бы в ожидании подходящего случая, чтобы заговорить. И затем на минутку выходит на площадь, проходя мимо нищих, которым подает милостыню. Народ на время отвлекается, рассматривая группу галилеян и интересуясь, кто такие эти чужестранцы. И находятся те, кто удовлетворяет их любопытство, расспросив трех братьев, чтó это у них за гости.

   Гул катится вслед за Иисусом, который спокойно идет, успевая приласкать попадающихся Ему на пути детей. В этом гуле хватает усмешек и малоприятных для евреев эпитетов, равно как хватает и искреннего желания послушать этого «Пророка», этого «Рабби», этого «Святого», этого «Мессию» Израилева, ибо такими именами называют они Его между собой в зависимости от степени их веры и простоты души.

    ²Слышу от двух матерей: «А это правда?»

   «Мне сказал это Даниил, мне лично. Он разговаривал в Иерусалиме с людьми, которые видели чудеса этого Святого».

   «Верю! Но тот ли это самый Человек?»

   «О! Даниил сказал мне, что судя по тому, что Он говорит, это может быть только Он».

   «Тогда… как думаешь? Соблаговолит ли Он ко мне, несмотря на то что я только прозелитка?»

   «Я думаю да… Попробуй. Может быть, Он больше к нам сюда не вернется. Попробуй, попробуй! Ничего плохого Он тебе точно не сделает!»

   «Пойду», – говорит эта дамочка, оставив ни с чем продавца кухонной утвари, с которым торговалась о нескольких мисках; и сей продавец, слышавший их разговор, расстроенный, рассерженный из-за того, что выгодная сделка оказалась упущена, набрасывается на оставшуюся женщину с оскорблениями: «Проклятая прозелитка. Еврейская кровь. Продажная женщи­­на», и т.п.

    Слышу двух серьезных бородатых мужчин: «Я не прочь был бы Его послушать. Говорят, это великий Рабби».

   «Пророк, скажи лучше. Более великий, чем Креститель. Мне Илия кое-что рассказал! Кое-что! О чем осведомлен благодаря тому, что его сестра замужем за слугой одного влиятельного в Израиле богача, и чтобы знать, как у нее дела, он справляется о ней у приятелей из числа слуг. Этот богач – большой друг Рабби…»

   Третий, вероятно, финикиец, что находился рядом и слышал, просовывает свою худую насмешливую физиономию между двумя собеседниками и с издевкой произносит: «Хороша святость! Приправленная богатствами! Насколько я знаю, святому подобает жить бедно!»

   «Умолкни, Доро, злой язык. Ты, язычник, не вправе судить об этих вещах».

   «Ах! А вы вправе, особенно ты, Самуил! Заплатил бы мне лучше свой долг».

   «На! И больше не ходи вокруг меня, кровопийца с лицом фавна!» …

   Слышу голос подслеповатого старика, которого сопровождает девчушка: «Где Он? Где Мессия?» И ее голос: «Пропустите старого Марка! Скажите же старому Марку, где Мессия!»

   Оба голоса – старческий: сиплый и дрожащий, и девичий: звонкий и уверенный – тщетно разносятся по площади до тех пор, пока еще один мужчина не говорит: «Хотите пойти к Рабби? Он вернулся к дому Даниила. Вон Он стоит разговаривает с нищими».

   ³Слышу двух римских солдат: «Должно быть, это Тот, кого преследуют иудеи, известные хитрецы! На Него взглянешь – сразу видно, что Он лучше них».

   «Поэтому Он их и раздражает».

   «Пойдем скажем о Нем знамёнщику[a]. Таков приказ».

[a] Знамёнщик, здесь – младший офицерский чин, в Римской армии – си́гнифер (букв.: знаменосец).

   «Весьма глупо, о Кай! Рим остерегается агнцев и поддерживает, я бы сказал, ласкает тигров» (Сципион).

   «Мне так не кажется, Сципион. Понтий легко пустит кровь!» (Кай).

   «Да… но он не запирает своего жилища перед этими пресмыкающимися, заискивающими перед ним гиенами» (Сципион).

   «Политика, Сципион. Политика!» (Кай).

   «Трусость, Кай, и глупость. Ему следовало бы подружиться с Ним. Что помогло бы удерживать в повиновении этот азиатский сброд. Понтий не служит Риму как следует, пренебрегая этим хорошим Человеком и угождая злодеям» (Сципион).

   «Не критикуй Проконсула. Мы солдаты, и вышестоящий – неприкосновенен, как божество. Мы поклялись повиноваться божественному Цезарю, а Проконсул – его представитель» (Кай).

   «Это хорошо, когда речь идет о долге перед священным и бессмертным Отечеством. Но не касается личных суждений» (Сципион).

   «Но послушание проистекает из суждений. Если твои суждения восстают против порядка и критикуют его, ты уже не будешь повиноваться всецело. Рим опирается на наше слепое послушание, чтобы охранять свои завоевания» (Кай).

   «Ты напоминаешь трибуна своими правильными речами. Но замечу тебе, что хотя Рим – царица, но мы-то не рабы. А подданные. У Рима нет, не должно быть граждан-рабов. Заставлять умолкнуть здравый смысл своих граждан – это рабство. Я говорю, так считает мой здравый смысл, что Понтий поступает неправильно, не заботясь об этом Израильтянине, назови ты Его Мессией, Святым, Пророком, Рабби – как угодно. И чувствую, что имею право так говорить, потому что от этого не уменьшается ни моя вера Риму, ни моя любовь к нему. Более того, я бы этого даже желал, так как чувствую, что Он, уча уважительному отношению к законам и Консулам, как Он это делает, содействует процветанию Рима» (Сципион).

   «Ты образованный, Сципион… Далеко пойдешь. Ты уже ушел вперед! Я всего лишь бедный солдат. Но гляди-ка, видишь, что там? Какое-то сборище вокруг того Человека. Пойдем сообщим военачальникам» (Кай)…

   ⁴Действительно, около ворот трех братьев – скопление людей вокруг Иисуса, который хорошо виден благодаря Своему высокому росту. Потом внезапно поднимается крик, и народ приходит в движение. Некоторые прибегают с рынка, тогда как другие бегут в сторону площади и дальше. Расспросы, ответы…

   «Что случилось?»

   «Что это?»

   «Человек из Израиля исцелил старого Марка!»

   «Пелена на его глазах рассеялась».

   Тем временем Иисус вошел во двор в сопровождении людского шлейфа. В хвосте ковыляет один из нищих, хромой, передвигающийся больше с помощью рук, чем ног. Но если ноги его искривленные и бессильные, из-за чего без костылей он не смог бы и двинуться, то голос у него по-настоящему мощный! Он похож на сирену, пронзающую солнечный утренний воздух: «Святой! Святой! Мессия! Рабби! Помилуй меня!» Он кричит что есть мочи и без передышки.

   Двое или трое оборачиваются: «Побереги силы! Марк – еврей, а ты-то нет»; «Он дарит милости истинным израильтянам, а не рожденным от собаки!»

   «Моя мать была еврейкой…»

   «И Бог наказал ее, дав ей тебя, урода, за ее грех. Прочь, сын волчицы! Возвращайся обратно, грязному место в грязи…»

   Униженный, мужчина прижимается к стене, испугавшись угрожающе сжатых кулаков…

   Иисус останавливается, оборачивается, смотрит. И повелевает: «Муж, иди сюда!»

   Мужчина глядит на Него, глядит на тех, кто ему грозит… и не осмеливается двинуться с места.

   Иисус пробирается сквозь кучку людей и идет к нему Сам. Берет его за руку, точнее, кладет ладонь ему на плечо и говорит: «Не бойся. Выйди вперед со Мной, – и, поглядев на тех безжалостных, строго произносит: – Бог принадлежит всем людям: тем, кто Его ищет, и тем, кто милосерден».

   Те понимают Его упрек, и теперь уже они оказываются в хвосте, более того, остаются там, где стояли.

   Иисус снова оборачивается. Видит их там, пристыженных, готовых вот-вот уйти, и говорит им: «Нет, вы тоже подойдите. Это будет полезно и вам тем, что выпрямит и укрепит вашу душу так же, как Я выпрямлю и укреплю его, ибо он сумел поверить. Муж, Я говорю тебе: исцелись от своего недуга!» И отнимает ладонь от плеча хромого человека после того, как последнего словно бы сотряс удар.

   Мужчина уверенно выпрямляется на своих ногах, бросает стертые от использования костыли и кричит: «Он меня исцелил! Хвала Богу моей матери!» А потом, преклонив колени, целует края одежды Иисуса.

   ⁵Суматоха среди тех, кто желает посмотреть или видел и делится впечатлениями, достигает высшей степени. В глубине прохода, ведущего с площади во двор, голоса резонируют, как в колодце, и отражаются эхом от стен Цитадели.

   Военные, вероятно, опасаются, что случилась потасовка – что, наверное, легко случается в этих местах с таким множеством соперничающих национальностей и религий, – и прибегает отряд, грубо расталкивая людей и выясняя, что произошло.

   «Чудо, чудо! Иона, калека, исцелился. Вот он, там, возле Человека из Галилеи».

   Солдаты переглядываются и ничего не говорят до тех пор, пока мимо не проходит вся толпа, а за ней не скапливается еще одна, из людей, что были у лавок или на площади, где остались одни продавцы, крайне раздосадованные от такого непредвиденного переключения внимания, из-за которого рынок в этот день рушится. Затем, видя проходящего мимо одного из трех братьев, спрашивают: «Филипп, ты знаешь, чем сейчас занят Рабби?»

   «Говорит, учит, и у меня во дворе!» – заявляет весь ликующий Филипп.

   Солдаты советуются между собой. Оставаться? Уйти?

   «Знамёнщик приказал нам присматривать…»

   «За кем? За тем Человеком? Да что касается Него, то мы могли бы пойти разыграть в кости амфору кипрского вина», – говорит Сципион, тот военный, что прежде защищал Иисуса перед своим товарищем.

   «Я бы сказал, что это Он нуждается в защите, а не Римское право! Вон, видите Его? Среди наших богов нет никого столь же кроткого и, тем не менее, столь же мужественной внешности. Этот сброд Его недостоин. А недостойные всегда бывают злыми. Останемся Его охранять. В случае чего прикроем Его спину, а этих каторжников погладим по спине», – говорит отчасти с сарказмом, отчасти с восхищением другой военный.

   «Правильно говоришь, Пуденций. Более того, дабы Прохор, наш знамёнщик, который всегда видит во сне заговоры против Рима и… свое продвижение по службе в благодарность за его неусыпную заботу о здоровье божественного Цезаря и богини Ромы, матери и госпожи мира, убедился, что тут он не заслужит ни браслета, ни венка, сходи позови его, Акций».

   ⁶Молодой военный убегает и бегом же возвращается, информируя: «Прохор не придет. Пришлет триария Акилу…»

   «Отлично! Отлично! Он лучше самого Цецилия Максима. Акила служил в Африке, в Галлии, и был в тех суровых лесах, что отняли у нас Вара и его легионы. Он знаком с греками и британцами и обладает хорошим чутьем, чтобы различать… О! Здравствуй! А вот и славный Акила! Иди сюда, научи нас убогих разбираться в достоинствах человеческих существ!»

   «Да здравствует Акила, предводитель войска!» – выкрикивают все, дружески похлопывая старого солдата, чье лицо, равно как и его оголенные руки и икры, покрыто шрамами.

   Он добродушно улыбается и восклицает: «Да здравствует Рим, предводитель мира! А не я, бедный солдат. Так в чем тут дело?»

   «Надо присмотреть за тем высоким Человеком, светловолосым, как самая чистая медь».

   «Понятно. А кто Он?»

   «Его называют Мессией. Его имя – Иисус, и Он из Назарета. Понимаешь, это Тот, о ком был разослан приказ…»

  «Хм! Возможно… Но мне кажется, мы гоняемся за облаками».

   «Говорят, Он хочет сделаться царем и потеснить Рим. Синедрион, а также фарисеи, саддукеи и иродиане донесли на Него Понтию. Ты знаешь, что в голове у евреев сидит эта заноза, и то и дело объявляется какой-нибудь царь…»

   «Ну да, ну да… Ну если в этом дело! В любом случае послушаем, что Он скажет. По-моему, Он собирается говорить».

   «Я слышал от воина, который при центурионе, что Публий Квинтилиан говорил о Нем как о божественном философе… Имперские дамы от Него в восторге…» – говорит один молодой военный.

   «В это я верю! Я бы тоже был от Него в восторге, если бы был женщиной и желал бы видеть Его в своей постели…» – откровенно смеясь говорит другой.

   «Молчи, бесстыдник! Тебя снедает похоть!» – шутит еще один.

   «А тебя нет, Фабий? Анна, Сира, Альба, Мария…»

   «Тише, Сабин. Он говорит, и я хочу послушать», – распоряжается триарий. И все умолкают.

   ⁷Иисус взобрался на поставленный у стены ящик. Поэтому Он хорошо виден всем. В воздухе уже разнеслось Его теплое приветствие, за которым последовали слова: «Чада единого Создателя, слушайте»; затем в сосредоточенной тишине Он продолжает.

   «Время всеобщей Благодати настало не только для Израиля, но и для всего мира. Те евреи, что оказались тут по разным причинам, прозелиты, финикийцы, язычники, – все слушайте Слово Божье, постигайте Его Правду, познавайте Его Любовь. Обладая Мудростью, Правдой и Любовью, вы будете обладать средствами достичь Царства Божья, того Царства, которое не есть монополия сынов Израилевых, но принадлежит всем тем, кто отныне возлюбит истинного единого Бога и поверит словам Его Глагола.

   ⁸Слушайте. Я пришел из такого далёка не с целью захвата власти и не с жестокостью завоевателя. Я пришел лишь затем, чтобы быть Спасителем ваших душ. Ни власть, ни богатства, ни должности Меня не прельщают. Они для Меня ничто, и Я на них даже не смотрю. Точнее, смотрю на них с состраданием, поскольку они вызывают у Меня сожаление, будучи многочисленными цепями, что удерживают в узах ваш дух, препятствуя ему прийти к вечному, единому, всеобщему, святому и блаженному Господу. Смотрю на них и подхожу к ним как к величайшим несчастьям. И стараюсь избавлять от их чарующего и жестокого обмана, соблазняющего сынов человеческих, чтобы те могли использовать их праведно и свято, а не как жестокие орудия, что ранят и убивают человека, в первую очередь опять-таки его дух, если человек не использует их свято.

    Но истинно говорю вам, Мне легче исцелить искалеченное тело, нежели искалеченную душу; Мне легче даровать свет угасшим зрачкам и здоровье умирающему телу, чем свет духу и здоровье больной душе. Почему так? Потому что человек потерял из виду истинную цель своей жизни и занят преходящим.

   Человек не знает или не помнит, или, помня, не желает послушаться этого святого предписания Господа – обращаюсь также к слушающим Меня язычникам, – предписания делать добро, которое является добром как в Риме, так и в Афинах, как в Галлии, так и в Африке, потому что нравственный закон существует под всяким небом и во всякой религии, во всяком правом сердце. А религии, от Божьей – и до веры в личную нравственность, говорят, что лучшая часть нас самих продолжает жить, и ее судьба на том свете будет зависеть от того, как она поступала на Земле. Следовательно, цель человека – это достижение покоя в следующей жизни, а не разгул, стяжательство, всевластие и удовольствие здесь, на малое время, за что придется расплачиваться в вечности весьма суровыми мучениями. Итак, человек не знает или не помнит, или не хочет помнить об этой истине. Если он не знает о ней, он менее виновен. Если не помнит, то виновен порядочно, ведь истина, словно святой светильник, должна гореть и не угасать в наших умах и сердцах. Но если он не хочет о ней помнить и, когда она пламенеет, закрывает глаза, чтобы не видеть ее, и она ему ненавистна, словно голос настойчивого оратора, тогда вина его тяжела, очень тяжела.

   ⁹И всё-таки Бог прощает ее, если душа откажется от своего неправильного поведения и решится остаток жизни следовать истинной цели человека, то есть достижению вечного покоя в Царстве истинного Бога. Вы до сих пор следовали дурными путями? И в унынии думаете, что поздно становиться на путь правды? Отчаянно твердите: „Я ничего этого не знал! Я и сейчас невежда и не знаю, как быть“? Нет. Не думайте, что это похоже на нечто материальное, и что требуется много времени и много усилий, чтобы заново сделать то, что уже сделано, но только свято. Благость вечного, истинного Господа Бога такова, что Он, конечно, не будет заставлять вас возвращаться назад пройденным путем, чтобы вы вновь оказались на той развилке, где по ошибке оставили правильную тропинку и выбрали неправильную. Она так велика, что с той минуты, как вы скажете: „Я хочу принадлежать Истине“, то есть Богу, потому что Бог есть Истина, Бог с помощью чуда, всецело духовного чуда, вдохнет в вас Свою Мудрость, благодаря которой вы из невежд станете обладателями сверхъестественного знания, такого же, как у тех, кто обладает им годами.

   Мудрость состоит в том, чтобы стремиться к Богу, любить Бога, развивать свой дух, приближаться к Царству Божьему, отказываясь от всего того, что есть плоть, мир и Сатана. Мудрость – это повиноваться Божьему закону, который есть закон любви, послушания, воздержания и честности. Мудрость – это любить Бога всем своим существом и любить ближнего, как самого себя. Таковы два необходимых начала, чтобы быть мудрыми Божьей Мудростью. А ближние – это не только те, кто нашей с нами крови или нашей национальности и религии, но все люди вообще: богатые и бедные, мудрые и невежды, евреи, прозелиты, финикийцы, греки, римляне…» 

   ¹⁰Иисуса прерывает угрожающий вой неких разгоряченных типов. Он бросает на них взгляд и говорит: «Да. Такова любовь. Я не какой-нибудь услужливый наставник. Я излагаю истину, потому что должен это делать, чтобы посеять в вас необходимое для вечной Жизни. Нравится вам или не нравится, Я обязан вам это сказать, чтобы исполнить Свой долг Искупителя. А вы – свой долг нуждающихся в Искуплении. Значит, любить ближнего. Всякого ближнего. Испытывая к нему святую любовь. А не ту сомнительную взаимовыгодную заинтересованность, когда римлянин, финикиец или прозелит предается или, наоборот, предает анафеме до тех пор, пока тут не замешаны чувственность или деньги, но как только вас начинают одолевать чувственные желания или жажда денег, ваша анафема уже не действует…»

   Опять волнение в толпе, в то время как римляне со своих мест в атриуме восклицают: «Клянусь Юпитером! Он говорит правильно!»

   Иисус позволяет шуму улечься и возобновляет речь:

   «Любить ближнего так, как сами хотели бы быть любимы. Ведь нам не нравится, когда с нами плохо обращаются, когда нас изводят, обкрадывают, притесняют, когда на нас клевещут и оскорбляют. Другие обладают точно такой же национальной или индивидуальной восприимчивостью. Так что не будем поочередно делать друг другу зла, которого бы мы не желали себе самим.

   Мудрость состоит в повиновении десяти Божьим заповедям:

   „Я твой Господь Бог. Не имей других богов, кроме Меня.

   Не держи идолов, не поклоняйся им.

   Не используй Имени Божьего напрасно. Это Имя твоего Господа Бога, и Бог накажет того, кто использует его безосновательно или для ругательств, или для оправдания греха.

   Не забывай освящать свои праздники. Суббота посвящена Господу, который отдохнул в этот день от дел Творения и благословил его, и освятил.

   Чти отца и мать, дабы жить тебе мирно и долго на Земле и вечно на Небе.

   Не убивай.

   Не прелюбодействуй.

   Не кради.

   Не лги на своего ближнего.

   Не желай ни дома, ни жены, ни слуги, ни служанки, ни вола, ни осла, ничего другого, что принадлежит твоему ближнему“.

   Такова Мудрость. Кто поступает так, тот мудр и достигает нескончаемой Жизни и вечного Царства. Итак, с сегодняшнего дня положите себе жить согласно Мудрости, предпочитая ее жалким земным вещам.

   ¹¹Что говорите? Скажите. Говорите, что уже поздно? Не поздно. Послушайте одну притчу.

   Некий хозяин, едва забрезжил день, вышел, чтобы нанять работников в свой виноградник, и сговорился с ними на динарий за день.

   Выйдя опять в третий час, он подумал, что нанятых на работу тружеников маловато, и, видя на площади других, стоящих без дела и ждущих, кто бы их нанял, взял их и сказал: „Ступайте в мой виноградник, и дам вам то, что пообещал другим“. И они пошли.

   Выйдя в шестой и в девятый час, он снова увидел людей и сказал им: „Хотите на меня поработать? Я даю своим работникам динарий за день“. Они согласились и пошли.

   Наконец выйдя около одиннадцатого часа, он увидел еще одних, что смиренно стояли в лучах заходящего солнца. „Что вы здесь делаете, этакие бездельники? Неужели вам не стыдно весь день стоять и ничего не делать?“ – спросил он у них.

   „Никто нас за весь день так и не нанял. Мы бы хотели потрудиться и заработать на пропитание. Но никто нас не позвал в свой виноградник“.

   „Ладно, я зову вас в мой виноградник. Ступайте и полýчите вознаграждение, как остальные“. Сказал он так, потому что был добрый хозяин и сжалился над незавидным положением своего ближнего.

   Когда настал вечер и работы закончились, мужчина позвал своего управляющего и сказал: „Созови работников и выдай им вознаграждение, какое я установил, начиная с последних: они самые нуждающиеся, ведь у них за весь день не было никакой пищи, когда другие получали ее один или несколько раз, и вдобавок они из благодарности за мое снисхождение работали больше всех, я наблюдал за ними. И отпусти их на заслуженный отдых, пусть порадуются с близкими плодами своего труда“. И управляющий сделал так, как распорядился хозяин, выдав каждому по динарию.

   Когда последними пришли те, кто трудился с первого часа дня, они удивились, что тоже получили только по динарию, и начали жаловаться друг другу и управляющему, который отвечал: „Такое распоряжение я получил. Идите жалуйтесь хозяину, а не мне“. И они пошли и сказали: „Смотри, ты несправедлив! Мы проработали двенадцать часов, сначала в утренней росе, затем на палящем солнце, а потом опять в вечерней сырости, и ты дал нам то же, что и тем лентяям, проработавшим лишь один час!.. Почему так?“ И один из них особенно сильно возмущался, заявляя, что его обманули и недостойно эксплуатировали.

   „Друг, а в чем я тебя обижаю? На чем мы сошлись с тобой на рассвете? День непрерывной работы за вознаграждение в один динарий. Не правда ли?“

   „Да, это правда. Но ты дал то же самое вон тем – за гораздо меньшую работу…“

   „Ты ведь согласился на это вознаграждение, и оно показалось тебе достойным?“

   „Да, согласился, потому что остальные предлагали и того меньше“.

   „Жестоко ли я тут с тобой обращался?“

   „Нет, по совести говоря, нет“.

   „Я предоставил тебе длительный отдых и еду в течение дня, не так ли? Дал тебе три раза поесть. А еда и отдых не были оговорены. Не так ли?“

   „Не были“.

   „Почему же тогда ты их принял?“

   „Ну… ты сам сказал: ‚Предпочитаю сделать так, чтобы вы не утомились, возвращаясь домой‘. И мы не могли в это поверить… Твоя еда была хорошей, мы на ней сэкономили, это было…“

   „Это была милость, которую я вам оказал безвозмездно, на что никто не мог рассчитывать. Не правда ли?“

   „Правда“.

   „Значит, я вас облагодетельствовал. Почему ж вы жалуетесь? Это я должен был бы жаловаться на вас, так как вы, понимая, что имеете дело с добрым хозяином, работали нерадиво, тогда как те, что пришли после вас и только один раз поели, и последние, что вообще не ели, трудились с полной отдачей и за меньшее время сделали ту же работу, какую вы – за двенадцать часов. А обманул бы я вас, если бы уполовинил ваше вознаграждение, чтобы заплатить еще и этим. Но я так не сделал. Поэтому получи свое и ступай себе. Неужели ты хочешь, придя в мой дом, еще и навязывать мне свои соображения? Я поступаю так, как хочу, и поступаю справедливо. Не будь злонамеренным и не склоняй меня к неправде. Я добрый человек“.

   ¹²О вы все, слушающие Меня, истинно говорю вам, что Бог Отец заключает со всеми людьми один и тот же договор и обещает одинаковое вознаграждение. Кто примется с усердием служить Господу, с тем Он обойдется по справедливости, даже если его труд будет невелик по причине близкой смерти. Истинно говорю вам, что не всегда первые будут первыми в Царстве Небесном, и что мы увидим, как последние будут первыми, а первые – последними. Увидим там людей, не принадлежащих Израилю, которые святее многих в Израиле. Я пришел призвать всех во имя Божье. Но хоть и много званых, да мало избранных, потому что мало тех, кто желает Мудрости. Неблагоразумен тот, кто живет по-мирски и по плоти, а не по Богу. Неблагоразумен ни в земном отношении, ни в небесном. Ибо на Земле наживет себе врагов, кары и угрызения совести. А на Небе всё равно навеки всё потеряет.

   Повторяю: будьте добры к ближним, кто бы они ни были. Будьте послушны, препоручив Богу задачу наказывать тех, кто несправедлив в своих распоряжениях. Будьте воздержаны, умея сопротивляться чувственности, и честны, умея противостоять золоту, а также последовательны, произнося анафему на то, что того заслуживает, а не анафематствуя, когда вам угодно, а то впоследствии придется налаживать отношения с той реальностью, которую вы прежде проклинали в своих представлениях. Не делайте другим того, чего не желали бы себе, и тогда…»

   ¹³«Да шел бы Ты отсюда, надоедливый пророк! Нарушил нам всю торговлю!.. Отобрал у нас всех клиентов!..» – кричат ворвавшиеся во двор продавцы… И те, кто шумел во дворе при первых поучениях Иисуса – а не все они финикийцы, есть также евреи, неизвестно зачем находящиеся в этом городе, – едины с продавцами в стремлении оскорбить и запугать, а главное прогнать Его… Иисус им не нравится, поскольку не советует ничего дурного…

   Скрестив руки, Он смотрит. Печальный. Величественный.

   Народ, разделившись на две партии, вступает в перебранку, защищая и оскорбляя Назарянина. Ругательства, похвалы, проклятья, благословения, выкрики такого рода: «Правы фарисеи. Ты подкуплен Римом, любитель мытарей и блудниц». Или такие: «Молчите, богохульные языки! Это вы продались Риму, чёртовы финикийцы!» «Дети сатаны!» «Да поглотит вас преисподняя!» «Прочь! Прочь!» «Прочь, воры, пришли сюда торговать, лихоимцы», и так далее.

   Подключаются и солдаты: «Никакой Он не подстрекатель. Это Его подстрекают!» И своими копьями прогоняют всех вон со двора и закрывают ворота.

   Остаются трое братьев-прозелитов и шестеро апостолов с Иисусом.

   «Да как вам пришло в голову дать Ему говорить?» – спрашивает триарий трех братьев.

   «Так многие говорят!» – отвечает Илия.

   «Да. И ничего не случается, потому что они учат тому, что людям нравится. А Он учит не тому, и это трудно переварить…» Старый солдат внимательно смотрит на Иисуса, который сошел со Своего места и молчаливо стоит, словно Его здесь нет.

   Толпа снаружи продолжает бушевать. До такой степени, что из казармы выходят новые военные, а с ними сам центурион. Они стучат в ворота и заставляют их открыть, тогда как другие воины отталкивают и людей, кричащих: «Да здравствует Царь Израилев!», и тех, кто Его злословит.

   Центурион раздраженно выходит вперед. И в своем гневе нападает на старого Акилу: «Так-то ты защищаешь Рим? Позволяя громко приветствовать какого-то чужеземного царя на подвластной территории?»

   Старик сдержанно кланяется и отвечает: «Он учил уважению и послушанию и говорил о царстве, которое не на этой Земле. За это Его и ненавидят. За то, что добр и почтителен. Я не нашел причин заставлять молчать Того, кто не оскорблял наш закон».

   Центурион, успокаиваясь, ворчит: «В таком случае это очередной мятеж этого вонючего сброда… Ладно. Прикажите тому Человеку немедленно уйти. Мне тут не нужны неприятности. Выполняйте и выпроводите Его из города, как только расчистят дорогу. Пусть идет, куда хочет. Хоть в ад. Но пусть выйдет из моей юрисдикции. Понятно?»

   «Да. Сделаем».

   Центурион поворачивается спиной, сверкая латами и заставив колыхаться свой багряный плащ, и, даже не взглянув на Иисуса, выходит.

   ¹⁴Трое братьев говорят Учителю: «Нам жаль…»

   «В этом нет вашей вины. И не бойтесь. С вами не случится ничего плохого. Я вам говорю…»

   Трое меняются в лице… Филипп говорит: «Откуда Ты знаешь об этих наших страхах?»

   Иисус ласково улыбается, и на Его грустном лице появляется солнечный блик: «Я знаю то, что скрыто в сердцах и в будущем».

   Солдаты расположились на солнце в ожидании и искоса поглядывают, делясь впечатлениями…

   «Разве могут они когда-нибудь нас полюбить, если ненавидят даже вон Того, который их не притесняет?»

   «И добавь еще: творит чудеса…»

   «Клянусь Геркулесом! А кто это из наших пришел и объявил, что надо понаблюдать за неким подозреваемым?»

   «Это был Кай!»

    «Ревностный! А мы тем временем упустили свой паёк, и я предвижу, что лишусь еще и девичьего поцелуя!.. Ах!»

   «Эпикуреец! Где же эта красотка?»

   «Тебе, дружище, я этого точно не скажу!»

   «Она живет за гончаром, возле Заведений. Я знаю. Видел тебя несколько вечеров назад…» – говорит еще один.

   ¹⁵Триарий, будто прогуливаясь, идет в сторону Иисуса и кружит около Него, и всё смотрит на Него и смотрит, не зная, что сказать… Иисус улыбается ему, подбадривая. Тот не знает, как быть… Однако подходит еще ближе.

   Иисус показывает на его шрамы: «Это всё раны? Значит, ты храбрый и преданный…»

   Старый вояка краснеет от такой похвалы.

   «Ты много пострадал ради любви к своему отечеству и своему императору… Не хотел бы чуточку пострадать за еще более великое отечество: за Небо? За вечного императора: Бога?»

   Солдат качает головой и говорит: «Я жалкий язычник. Однако кто знает, может и я успею прийти к одиннадцатому часу. Но кто меня научит? Ты же видишь!.. Тебя прогоняют. И вот эти раны действительно болят, а не мои!.. Я, по крайней мере, отплатил своим врагам тем же. А Ты чем ответишь тем, кто Тебя ранит?»

   «Прощением, солдат. Прощением и любовью».

   «Я был прав. Тебя подозревать глупо. Прощай, Галилеянин».

   «Прощай, римлянин».

   ¹⁶Иисус остается один до тех пор, пока не возвращаются трое братьев и ученики со съестным, которое братья предлагают солдатам, а ученики – Иисусу. Едят они неохотно, при свете солнца, тогда как военные едят и пьют весело.

   Затем один солдат выходит взглянуть на затихшую площадь. «Можем идти, – кричит он. – Все разошлись. Тут никого, кроме патрулей».

   Иисус послушно встает, благословляет и утешает троих братьев, назначая им свидание в Гефсимании на Пасху, и выходит в окружении солдат вместе со Своими учениками, что идут позади Него в крайнем смущении. Они доходят по пустынным улицам до самой окраины.

   «Будь здрав, Галилеянин», – говорит триарий.

   «Прощай, Акила. Прошу тебя, не причиняйте вреда Даниилу, Илие и Филиппу. Вся вина на Мне одном. Скажи это центуриону».

   «Не буду ничего говорить. Он сейчас об этом уже и не вспоминает, а трое братьев нас прекрасно обеспечили, особенно тем кипрским вином, которое наш центурион любит больше своей жизни. Не беспокойся. Прощай».

   Они расстаются. Солдаты возвращаются за городские ворота, Иисус со Своими спутниками по тихой равнине направляется на восток.