19 ноября 1945.

   ¹Несмотря на сверкающее в ясном небе солнце, долина потока Кисон окоченела от продувающего ее ледяного ветра, что, перевалив через северные холмы, обрушивается на ее нежные посевы, которые дрожат и съеживаются от обморожения, обреченные со своей молодой зеленью умирать.

   «Долго ли еще продлится этот холод?» – задается вопросом Матфей, еще сильнее заворачиваясь в широкий плащ, из которого выглядывает лишь самая малая часть лица, а именно: глаза и нос.

   Ему отвечает Варфоломей приглушенным голосом, так как его рот тоже закрыт плащом: «Возможно, весь остаток месяца».

   «Тогда мы угодили в переплет! Однако терпение! Хорошо, что в Назарете у нас будет передышка в гостеприимных домах… Тем временем он и пройдет».

   «Да, Матфей. Но по мне он уже прошел, когда я вижу Иисуса не таким угнетенным. Тебе не кажется, что Он повеселел?» – спрашивает Андрей.

   «Похоже. Но я… мне вот кажется невероятным, чтобы Он так сник только от того, что нам известно. Неужели ничего нового не произошло, как по-вашему?» – интересуется Филипп.

   «Ничего. Действительно, ничего. Говорю тебе, напротив, на сиро-финикийской границе Он испытал много радости благодаря верующим душам и сотворил те чудеса, о которых мы тебе рассказывали», – уверяет его Иаков Алфеев.

   «Несколько последних дней Он много общается с Симоном Иониным. И Симон сильно изменился… Что там! Вы все изменились. Не знаю… посерьезнели, что ли», – говорит Филипп.

   «Да это тебе просто кажется… На самом деле мы такие же, какие были. Конечно, нам не доставляло удовольствия видеть Учителя таким огорченным из-за всего происходящего, а также слышать, как против Него ожесточались… Но мы Его защитим. О, Ему ничего не сделают, если с Ним будем мы. ²Вчера вечером, выслушав то, что говорил Ерм, человек серьезный, которому можно верить, я сказал Иисусу: „Ты больше не должен оставаться один. Теперь у Тебя есть ученики, которые, Ты сам видишь, трудятся, и трудятся хорошо, и их число всё время увеличивается. Поэтому мы будем находиться с Тобой. Говорю Тебе, один всё не переделаешь. Тебе пора уменьшить нагрузку, Брат мой. Ты всё равно будешь с нами, среди нас, как Моисей на горе, а мы будем за Тебя сражаться, готовые при случае Тебя защитить даже физически. То, что случилось с Иоанном Крестителем, с Тобой произойти не должно“. Ведь, в самом деле, если бы при нем не осталось лишь двое или трое робких учеников, его бы не схватили. Нас, основных, двенадцать, и я еще хочу убедить присоединиться к нам или хотя бы держаться поблизости кого-нибудь из самых преданных и деятельных учеников. Из тех, кто был с Иоанном в Махероне, например. Преданные и отважные натуры. Иоанн, Матфий и тот же Иосиф. Знаете, этот малый подает большие надежды?» – говорит Фаддей.

   «Да. Исаак – ангел, но вся его сила в его духе. А Иосиф крепок еще и телом. Он наших лет».

   «И быстро всё схватывает. Слышал, что сказал Ерм? „Если бы он учился, он был бы не только праведником, но и рабби“. А Ерм знает, о чем говорит».

   «Вот почему… я бы приблизил также Стефана с Ермом и священника Иоанна. Ради их знания Закона и Храма. Представляете, что значит их присутствие перед лицом книжников и фарисеев? Некая контролирующая и сдерживающая сила… А для сомневающегося народа – посыл: „Видите, в окружении Рабби в качестве Его воспитанников и служителей есть и лучшие люди Израиля?“» – говорит Иаков Алфеев.

   «Ты прав. Скажем об этом Учителю. Вы же слышали, что Он сказал вчера: „Вы должны слушаться, но ваш долг также – открывать Мне свою душу и высказывать то, что вам кажется правильным. Чтобы приучаться в будущем руководить самим. А Я, если увижу, что вы рассуждаете справедливо, приму ваши размышления“», – говорит Симон Зелот.

   «Возможно, Он говорит так, еще и чтобы показать нам Свою любовь, учитывая, что все мы более или менее убеждены, что являемся причиной Его страданий», – замечает Варфоломей.

   «Либо Он действительно устал от того, что вынужден думать обо всём один, принимая решения и беря на Себя ответственность. Может быть, Он даже сознает, что Его совершенная святость есть… как бы сказать, некий недостаток по отношению к тем, кто перед Ним находится: перед миром, который совсем не свят. Мы сами в смысле святости не безупречны. Разве что чуть менее лукавы, нежели остальные… и потому нам проще отвечать тем, кто мало от нас отличается», – говорит Симон Зелот.

   «И, надо сказать, понимать их!» – прибавляет Матфей.

   «О! что касается этого, то я уверен, что Он тоже их понимает. Более того, понимает их лучше нас, потому что видит сердца насквозь. В этом я уверен, как в том, что живу», – говорит Иаков Зеведеев.

   «А почему же тогда Он делает то, что делает, идя навстречу неприятностям и опасностям?» – безотрадно вопрошает Андрей.

   «Ну, уж на это я не знаю, что ответить», – произносит Фаддей, пожимая плечами. И наряду с ним в том же самом признаются остальные.

   ³Иоанн молчит. И его брат подначивает его: «Ты же всегда обо всем узнаешь от Иисуса – порой вы похожи на двух влюбленных, – никогда Он тебе не рассказывал, почему так поступает?»

   «Рассказывал. Я только недавно Его об этом спрашивал. Он мне всегда отвечал: „Потому что Я должен так поступать. Я должен веси себя, словно бы этот мир весь состоял из невежественных, но добрых существ. Всем Я предлагаю одно и то же учение, и таким образом сыны Истины будут отделяться от сынов Лжи“. Еще Он мне говорил: „Видишь, Иоанн? Это подобно некоему первому суду, не всеобщему, совокупному, а индивидуальному. На основании своих дел веры, милосердия и справедливости ягнята будут отделены от козлят. И так будет продолжаться и после, когда Меня уже здесь не будет, а будет Моя Церковь: во веки вечные, до скончания мира. Этот первый суд над людскими множествами совершится в мире, там где люди действуют свободно, встречаясь лицом к лицу с Добром и Злом, с Истиной и Ложью. Таким же образом был вынесен первый приговор в земном Раю перед древом Добра и Зла, оскверненном теми, кто не послушался Бога. Затем, когда каждый по отдельности умрет, будет утвержден приговор, уже записанный в книге человеческих деяний Умом, в котором нет никакого изъяна. Напоследок будет Великий Суд, Страшный, и тогда люди снова будут судимы во множестве. От Адама до последнего человека. Судимы за то, что они сами свободно выбрали на Земле. Если бы Я лично отбирал тех, кто заслуживает Божьего Слова, Чуда и Любви, а кто не заслуживает – а Я мог бы это сделать по Своему божественному праву и могуществу, – то исключенные, будь они даже приверженцы Сатаны, в день своего частного суда возопили бы: ‚Это Твой Глагол виноват, ведь Он не захотел нас учить‘. Но они не смогут этого сказать… Точнее, скажут, солгав еще один раз. И потому будут осуждены“».

   «То есть, не принять Его учение – значит оказаться осужденным?» – спрашивает Матфей.

   «Этого я не знаю, все ли те, кто не поверит, действительно будут осуждены. Если помните, разговаривая с Синтикой, Он дал понять, что те, кто поступает честно в своей жизни, не будут осуждены, даже если были приверженцами других религий. Но мы можем Его об этом спросить. Ясно, что Израиль, который знает о Мессии, и всё же верит в Мессию кое-как и превратно или отвергает Его, будет судим строго».

   ⁴«Учитель много с тобой разговаривает, и ты знаешь много того, что нам неизвестно», – замечает его брат Иаков.

   «Сами виноваты. Я расспрашиваю Его по-простому. Иногда спрашиваю о таких вещах, которые, наверно, в Его глазах выставляют Его Иоанна великим глупцом. Но меня не волнует, что я кажусь таким. Мне достаточно знать, что думает Он, и хранить Его мысли в себе, чтобы они сделались моими. Вы тоже могли бы так поступать. Но вы всё время боитесь! Чего же? Оказаться невеждами? Несерьезными? Упрямцами? Бояться бы следовало только одного: оказаться еще неподготовленными, когда Он уйдет. Он всегда мне об этом говорит… и я всегда говорю себе об этом, чтобы подготовить себя к расставанию с Ним… Но чувствую, что оно всё равно будет очень горьким…»

   «Не заставляй меня об этом думать!» – восклицает Андрей. И, вздыхая, ему эхом вторят остальные.

   «А когда это случится? Он всегда говорит: „Скоро“. Но скоро может означать как через месяц, так и через годы. Он так молод, а время летит так быстро… Что с тобой, брат? Ты сильно побледнел…» – спрашивает Фаддей Иакова.

   «Ничего, ничего! Я думал…» – торопливо говорит Иаков Алфеев, не поднимая головы.

   И Фаддей наклоняется, чтобы лучше его видеть… «Да у тебя на глазах слезы! Что с тобой?..»

   «Да то же, что и с вами… Я думал о том времени, когда мы останемся одни».

   ⁵«О! что там с Симоном Иониным, что он так припустил и орет, как крохаль в день бури?» – недоумевает Иаков Зеведеев, указывая на Петра, что оставил Иисуса одного и куда-то бежит, выкрикивая слова, которых не дает расслышать ветер.

   Они ускоряют шаги и видят, что Петр побежал по тропинке, идущей от теперь уже близкого Сепфориса (так утверждают ученики, задаваясь вопросом, не отправился ли он в Сепфорис по распоряжению Иисуса этим коротким путем). Но потом, хорошенько присмотревшись, замечают, что единственные двое путников, идущие из города в сторону главной дороги, это Фома и Иуда.

   «Вот те на! Здесь? Прямо здесь? О, что они тут делают? Из Назарета, если на то пошло, они должны были отправиться в Кану, а потом в Тивериаду…» – спрашивают себя многие.

   «Может быть, пошли на поиски учеников. Такое было у них задание», – осторожно говорит Зелот, чувствуя, как подозрение, пробудившееся во многих сердцах, поднимает свою змеиную голову.

   «Пойдем быстрее. Иисус один и, кажется, ждет нас…» – предлагает Матфей. Они идут и подходят к Иисусу одновременно с Петром, Иудой и Фомой.

   Иисус крайне бледен, настолько, что Иоанн спрашивает: «Тебе нехорошо?» Но Иисус улыбается ему и жестом отвечает отрицательно, при этом приветствуя двоих, вернувшихся после столь долгого отсутствия.

   Первым Он обнимает как всегда цветущего и жизнерадостного Фому, который, однако, делается серьезен, взглянув на Учителя, так явно изменившегося, и заботливо интересуется: «Ты заболел?» 

   «Нет, Фома. Нисколько. А ты был здоров, счастлив?»

   «Я да, Господь. Всё так же здоров и всё так же счастлив. Мне не хватало только Тебя, чтобы моя душа была блаженна. Мой отец и моя мать признательны Тебе, что Ты отпустил меня на некоторое время. Мой отец был немного болен, и тогда работал я. Побывал у своей сестры-двойняшки и познакомился с маленьким племянником, сказал, чтобы ему дали имя, которое Ты мне назвал. Потом пришел Иуда, и мне пришлось с ним кружить, как горлице в брачный период, вверх и вниз, по тем местам, где были ученики. Сам он уже немало покружил. А теперь он сам Тебе расскажет, поскольку он работал за десятерых и заслуживает того, чтобы Ты его выслушал».

   Иисус отпускает его, и наступает очередь Иуды, что терпеливо ждал и теперь выходит вперед уверенно, раскованно и торжествующе. Иисус пронизывает его Своим сапфировым взглядом. Но целует его и получает ответный поцелуй, не делая разницы между ним и Фомой. И следующие за этим слова столь же ласковы: «А твоя мать, Иуда, счастлива была, что ты пришел? Хорошо ли себя чувствует эта святая женщина?»

   «Да, Учитель, и благословляет Тебя, что отправил к ней ее Иуду. Хотела прислать тебе подарки. Но как бы я смог донести их, когда ходил туда и сюда по горам и долинам? ⁶Можешь быть спокоен, Учитель. Все группы учеников, которые я посещал, свято трудятся. Весть о Тебе распространяется всё дальше. Я лично решил проверить, как она отразится на самых влиятельных книжниках и фарисеях. Многих я знал, а с другими познакомился сейчас ради Тебя. Сблизился с саддукеями, иродианами… О! уверяю Тебя, что мое самолюбие было основательно подорвано… Но ради Твоей любви я еще не то сделаю! Я получал высокомерные отказы и анафемы. Но мне также удалось вызвать и симпатии у некоторых предубежденных против Тебя. Не хочу от Тебя похвал. Мне достаточно исполнять свой долг и благодарить Предвечного за то, что Он всегда мне помогал. Мне пришлось в ряде случаев прибегнуть к чудесам. И я пожалел об этом, потому что они заслуживали молний, а не благословений. Но Ты учишь любить и быть терпимыми… И я старался – ради чести и славы Божьей, и Тебе на радость. Я надеюсь, что многие препятствия будут устранены навсегда, тем более что я своей честью поручился, что рядом с Тобой больше нет тех двоих, что бросали такую тень. После мне стало совестно, что я утверждал то, чего не знал с уверенностью. И тогда я решил проверить, чтобы иметь возможность принять меры, и меня бы не поймали на лжи, а это навсегда бы поставило меня под подозрение со стороны обращенных… Представь! Я общался даже с Анной и Кайафой… О! они хотели испепелить меня своими упреками… Но я был таким смиренным, таким убедительным, что они в конце концов сказали мне: „Ну ладно, если всё обстоит именно так… Нам это виделось иначе. Главы Синедриона, которые могли быть в курсе, докладывали нам противоположное и…“»

   «Не хочешь ли ты сказать, что Иосиф и Никодим оказались лгунами?» – перебивает побагровевший от затраченных усилий Зелот, что до сих пор сдерживался, но больше не в состоянии.

   «А кто так говорит? Наоборот! Иосиф увидел меня, когда я выходил от Анны, и сказал мне: „Отчего ты такой расстроенный?“ Я ему рассказал всё, в том числе, как Ты, Учитель, следуя их с Никодимом совету, удалил от Себя каторжника и гречанку. Ведь Ты их удалил, не так ли?» – говорит Иуда, пристально глядя на Иисуса своими угольно-черными глазами, в которых виден фосфорический блеск. Как будто он хочет пробуравить Его своим взглядом и выведать, чтó всё-таки сделал Иисус.

  Иисус, находясь всё в той же непосредственной близости от него, спокойно говорит: «Прошу тебя, продолжай свой рассказ, он Мне очень интересен. Этот пунктуальный доклад может быть крайне полезен».

   «А! так я говорил, что Анна и Кайафа поменяли свое мнение. Это для нас важно. Не правда ли? К тому же!.. О, сейчас я Тебя рассмешу! Представляете, законоучители приняли меня в свой круг и заставили выдержать еще один экзамен, словно я какой-то несовершеннолетний, который приходит в совершеннолетие? И еще какой экзамен! Ладно. Я их убедил, и они меня отпустили. Тогда у меня возникло подозрение и опасение, что я сказал нечто неверное. И я подумал взять Фому и снова отправиться туда, где находились ученики, или, предположительно, укрывались Иоанн и гречанка. Я побывал у Лазаря, у Манаила, в дворце Хузы, у Элизы из Бет-Цура, в садах Иоанны в Бетэре, в Гефсимании, в хижине Соломона за Иорданом, на Живописной Воде, у Никодима, у Иосифа…»

   «А самого его не повидал?»

   «Повидал. И он заверил меня, что больше уже не видел тех двоих. Но понимаешь… Я хотел быть уверен… Короче, я обследовал каждое место, где мог подозревать их присутствие… И не подумай, что я переживал, что не найду их. Это было бы недостойно меня. Всякий раз – и Фома может это подтвердить, – всякий раз, когда я выходил откуда-нибудь, не найдя их и не обнаружив даже намека на них, я говорил: „Хвала Господу!“, говорил: „О Превечный, сделай так, чтобы я их так и не нашел!“ Подлинно! Из глубины своей души… Последним местом был Ездрелон… ⁷А, кстати! Исмаил бен Фаби, пребывающий в своем дворце в окрестностях Мегиддо, пожелал пригласить Тебя в гости… Но я, будь на Твоем месте, туда бы не пошел…»

   «Почему? Непременно пойду. Я тоже имею желание его повидать. Более того, мы пойдем туда сразу же. Вместо того, чтобы идти в Сепфорис, пойдем к Ездрелону, а потом, послезавтра, в канун субботы, в Мегиддо, и оттуда – в дом к Исмаилу».

   «Не надо, Господь! Зачем? Думаешь, он Тебя любит?»

   «Но если ты с ним пообщался и склонил в Мою сторону, почему ты не хочешь, чтобы Я пошел?»

   «Я с ним не общался… Он был на полях и узнал меня. Но я – правда, Фома? – как только его увидел, хотел сбежать. Не сумел, потому что он позвал меня по имени. Я… Я лишь могу Тебе посоветовать никогда больше не ходить ни к каким фарисеям или книжникам, или подобным личностям. Тебе это неполезно. Будем среди своих, одни, с народом – и хватит. Даже Лазарем, Никодимом, Иосифом… надо будет пожертвовать… Но лучше сделать так, чтобы не вызывать ревности, злобы, и не давать повода для порицаний… За столом ведутся разговоры… а они коварно передергивают Твои слова. Но вернемся к Иоанну… Сейчас я шел в Сикаминон, хотя Исаак, которого мы повстречали на границе с Самарией, поклялся мне, что больше не видел его с октября».

   «И Исаак поклялся истинно. Но то, что ты советуешь относительно общения с книжниками и фарисеями, входит в противоречие с тем, что ты говорил раньше. Ты защищал Меня… Именно это ты делал, не правда ли? Ты сказал: „Я опроверг множество предубеждений, касающихся Тебя“. Так ты сказал, не правда ли?»

   «Да, Учитель».

   «А тогда почему Я Сам не могу довести до конца Свою собственную защиту? Так что идем к Исмаилу. А ты теперь возвращайся назад и иди оповести его. С тобой пойдут Андрей, Симон Зелот и Варфоломей. Мы же пойдем к крестьянам и немного отдохнем. Что касается Сикаминона, то мы как раз оттуда. И нас было там одиннадцать. Заверяем тебя, что Иоанна там нет. И равным образом его нет ни в Капернауме, ни в Вифсаиде, а также в Тивериаде, Магдале, Назарете, Хоразине, Вифлееме Галилейском и так далее во всех пунктах, которые ты, возможно, намеревался обойти, чтобы… успокоить самого себя по поводу присутствия Иоанна среди учеников или в домах друзей».

   ⁸Иисус говорит спокойно, естественным тоном… Но всё-таки в Нем явно есть нечто такое, что вызывает тревогу у Иуды, который на мгновение меняется в лице. Иисус обнимает его, вроде бы для поцелуя… И пока они рядом, щека к щеке, тихо шепчет ему: «Несчастный! Что ты сделал со своей душой?»

   «Учитель… я…»

   «Ступай! От тебя несет преисподней сильнее, чем от самого Сатаны! Молчи!.. И покайся, если ты в состоянии».

   Иуда… я бы убежала со всех ног. Но он! Нахально, громким голосом произносит: «Спасибо, Учитель. Но прошу Тебя, пока я не ушел, на два слова по секрету».

   Все отходят на порядочное расстояние.

   «Почему, Господь, Ты сказал мне эти слова? Ты обидел меня…»

   «Потому что это правда. Кто заключает сделки с Сатаной, тот перенимает запах у Сатаны».

   «А! это из-за некромантии? Ох, как Ты меня напугал! Это просто шутка! Не более, чем шутка любопытного ребенка. И мне это помогло пообщаться с саддукеями и потерять к ним интерес. Так что Ты сам видишь, что можешь отпустить мне грехи совершенно спокойно. Эти вещи бесполезны, когда обладаешь Твоим могуществом. Ты был прав. Ну же, Учитель! Моя вина так незначительна!.. Твоя мудрость велика, но кто Тебе рассказал об этом?»

   Иисус глядит на него и не отвечает.

   «Ты действительно увидел грех в моем сердце?» – немного испуганно спрашивает Иуда.

   «И ты Мне противен. Ступай! И больше ни слова». И Он поворачивается к нему спиной, возвращаясь к ученикам, и велит им изменить маршрут, предварительно попрощавшись с Варфоломеем, Симоном и Андреем, которые догоняют Иуду и быстро уходят, в то время как оставшиеся идут медленно, не ведая о той истине, что известна одному Иисусу.

   Не ведая до такой степени, что хвалят Иуду за его активность и сообразительность. А честный Петр искренне обвиняет себя за дерзкие помыслы, что имел в сердце на своего соученика…

   Иисус улыбается кроткой, немного усталой улыбкой, как будто отрешенный и едва внимающий болтовне Своих товарищей, что из всего происходящего знают ровно столько, сколько им позволяет знать их человеческое естество.