«Ты прав, Иуда. Тебе знакомы пути этого мира. Мы… бедные рыбаки…» — смиренно говорят люди, возвращающиеся с озера… И, как это всегда происходит в свете мира, — в ложных сумерках мира, — неблагородный металлический сплав Иуды кажется благороднее, чем неочищенное, но чистое, искреннее, честное золото галилейских сердец…

   Иисус, говоривший с Зелотом и сыновьями Алфея, оборачивается и смотрит на Искариота и на этих честных людей, таких смиренных и уничижено признающих свое… несовершенство в сравнении с Иудой… и, ничего не говоря, качает головой, но увидев, что Искариот завязывает шнурки своих сандалий и надевает свою мантию, как бы собираясь выйти, спрашивает у него: «Куда это ты собираешься?»

   «В город».

   «Я сказал тебе, что оставляю тебя здесь вместе с Иаковом».

  «Ах! Я думал, что Ты говорил о Твоем брате Иуде… Итак… я… подобен заключенному… Ах! Ах!» Он насмешливо улыбается.

   «Я не думаю, что в Вифании есть цепи или решетки. Это только желание твоего Учителя. И мне нравилось бы быть узником Его желаний», — замечает Зелот.

   «О! Конечно! Я пошутил… Дело в том… я хотел бы узнать новости о моей матери. Паломники из Кериофа, конечно, уже достигли Иерусалима и…»

   «Нет. Через два дня мы все будем в Иерусалиме. Сейчас ты остаешься здесь», — авторитетно говорит Иисус.

  Иуда более не настаивает. Он снимает мантию со словами: «Итак? Кто идет в город? Нам следовало бы знать, каковы там настроения… Что делают ученики… Я хотел бы пойти, чтобы услышать также от друзей… Я обещал Петру…»

  «Это не важно. Ты остаешься. Ничто из того, о чем ты сказал, не нужно. Оно не является неотложно необходимым….»

   «Но если Фома идет…»

   3. «Учитель, я бы тоже хотел пойти. Я тоже обещал это. У меня есть друзья в доме Анны и…»

   «И ты пошел бы туда, сын? А если они схватят тебя?» — спрашивает Саломея, которая подошла к ним.

   «Если они схватят меня? Что плохого я сделал? Ничего. Поэтому мне незачем бояться Господа. И даже если они меня схватят, я не буду дрожать».

    «О! Храбрый молодой лев! Ты не будешь дрожать? Разве тебе не известно, как сильно они нас ненавидят? Если они схватят нас, то это смерть, ты знаешь?» — говорит Искариот, чтобы запугать его.

   «Тогда зачем ты хочешь пойти? Возможно, тебе предоставлена особая неприкосновенность? Что ты сделал, чтобы получить ее? Скажи мне, и я сделаю это».

   Иуда внезапно стал выглядеть так, как если бы он испугался и разгневался, но лицо Иоанна такое ясное, что предатель успокоился. Он понял, что в этих словах нет насмешки или подозрения, и говорит: «Я ничего не делал, но у меня есть несколько хороших друзей из окружения Проконсула, так что…»

   «Хорошо! Кто желает пойти, пусть идет, так как дождь прошел. Мы здесь теряем время, а ближе к полудню может вновь начаться дождь. Кто желает пойти, должен поспешить», — говорит Фома, поторапливая их.

    «Мне пойти, Учитель?» — спрашивает Иоанн.

    «Да, иди».

    «Ну вот! Всегда одно и то же! Он может, другие могут. Я не могу.  Всегда для меня готово “нет”!

    «Я попытаюсь узнать о твоей матери», — говорит Иоанн, чтобы успокоить его.

  «И я тоже постараюсь. Я пойду с тобой и Фомой», — говорит Зелот и добавляет: «Мой почтенный возраст будет сдерживать молодых, Учитель. Мне хорошо знакомы люди из Кериофа. Если я увижу кого-нибудь, то подойду к нему. Я принесу тебе новости о твоей матери, Иуда. Будь хорошим! Молчи! Это Пасха, Иуда. Мы все чувствуем мир этого празднества, радость этого торжества. Почему ты один хочешь быть таким расстроенным, таким угрюмым, таким недовольным, не наслаждающимся миром? Пасха – это прохождение Бога… Пасха, для нас, евреев, является праздником нашего освобождения от тяжкого ярма. Всевышний Бог освободил нас. Сейчас, поскольку древнее событие не может быть повторено, остается его символ, индивидуально… Пасха: освобождение сердец, очищение, крещение, если пожелаете, кровью агнца, чтобы вражеские силы не могли больше причинять зло отмеченным ею. Так прекрасно начинать новый год этим праздником очищения, освобождения, поклонения Богу, нашему Спасителю… 4. О! Прости меня, Учитель! Я говорил, когда должен был хранить молчание, потому что Ты здесь для того, чтобы исправлять наши сердца…»

   «Именно об этом и я думал, Симон. Именно о том же самом: что сейчас у меня два учителя вместо одного, и их, кажется, слишком много», — гневно говорит Искариот.

   Петр… О! Петр в этот раз уже не может контролировать себя и приходит в ярость, говоря: «И если ты немедленно не прекратишь это, то у тебя появится третий, и это буду я. И я клянусь тебе, что мои аргументы будут более убедительными, чем слова».

  «Ты бы избил товарища? После столь многих стараний удержать старого галилеянина на дне, твоя истинная природа вновь вынырнула на поверхность, не так ли?»

  «Она не вынырнула. Она всегда была на поверхности и была очень заметна, я никогда не был двуличным. Беда в том, что для диких ослов, каким ты являешься, существует только один аргумент, способный укротить их: это задать им хорошую порку. Тебе следовало бы стыдиться злоупотребления Его добротой и нашим терпением! Пойдем, Симон! Пойдем, Иоанн! Пойдем, Фома! До свидания, Учитель! Я тоже ухожу, потому что если я останусь… нет, благодарю Бога, я больше не смогу сдерживать себя». И Петр хватает свою мантию, лежавшую на табуретке, и в спешке надевает ее, и притом так разгневан, что не замечает, что надел ее наизнанку, так что Иоанн говорит ему о его ошибке и помогает ему надеть ее правильно, и он, сломя голову, уходит, тяжело ступая по земле, чтобы таким образом дать выход части своего гнева. Он выглядит как разъяренный молодой бык.

  Остальные… О! Остальные подобны открытым книгам, в которых можно прочесть то, что в них написано. Варфоломей поднимает свое худое старческое лицо к небу, все еще облачному, и, кажется, изучает ветры, чтобы не быть вынужденным изучать лица: лицо Иисуса действительно очень скорбно, лицо Искариота слишком коварно. Матфей и Филипп смотрят на Фаддея, чьи глаза, так похожие на глаза Иисуса, вспыхивают гневом, и у обоих возникает одна и та же мысль: они становятся по обе стороны от него и ведут его, подталкивая, прочь, по направлению к внутреннему переулку, ведущему к дому Симона, говоря ему: «Твоя мать пожелала, чтобы мы сделали эту работу. Тебе тоже лучше уйти, Иаков Зеведеев», — и они тащат прочь также сына Саломеи. Андрей смотрит на Иакова Алфеева, а Иаков смотрит на него: на лицах обоих отражается одно и то же страдание, и так как им нечего сказать, они берут друг друга за руки, как два мальчика и, печальные, уходят. Саломея тут единственная ученица, и она не осмеливается ни пошевелиться, ни заговорить, не может она также решиться и уйти, как если бы она желала своим присутствием воспрепятствовать произнесению других слов никчемным апостолом. К счастью, никто из семейства Лазаря не присутствовал, Благословенная Дева также отсутствовала.

   5. Иуда видит, что он остался один с Иисусом и Саломеей. Так как он не желает оставаться с ними, он поворачивается к ним спиной и уходит в сторону жасминной беседки.

    Иисус смотрит ему вслед. Он наблюдает за ним и замечает, что притворившись, что сел в беседке, Иуда тихо ускользает из ее задней стороны и исчезает среди живых изгородей из роз, лавра и самшита, которые отделяют собственно сад от грядок со специями, где стоят ульи. Оттуда можно выйти через одни из второстепенных ворот, открытых в стенах большого сада, настоящего парка, две стороны которого ограничены очень высокими живыми изгородями, широкими как улицы проходами в них тут и там, напротив ворот, открывая доступ к лугам, полям, фруктовым садам и оливковым рощам, а также к дому Симона, который соединяет сад с крестьянскими хозяйствами, объединяя и разделяя их в одно и то же время, тогда как с остальных двух сторон могучие массивные стены выходят на две дороги, второстепенную и главную, которые образуют перекресток и первая, пройдя через Вифанию, ведет к Вифлеему.

   Иисус выпрямляется насколько возможно и меняет позицию насколько это необходимо, чтобы увидеть, что делает Искариот, и Его глаза сверкают.

  Мария Саломея видит Его глаза и понимает, хотя не может видеть сама, не будучи достаточно высокой, что происходит в конце парка и шепчет: «Господь будь милостив к нам!» Иисус слышит ее шепот и на мгновение оборачивается, чтобы посмотреть на свою хорошую простую ученицу. Возможно, ее побуждала материнская гордость, когда она просила почетного места для своих сыновей, но, по крайней мере, она могла делать это, так как они были хорошими апостолами и она смиренно приняла выговор Учителя, и не чувствовала себя оскорбленной им, она также не отошла от Него, напротив, она стала еще более смиренной и более предупредительной по отношению к Учителю, за Которым она следует как тень, всякий раз, когда может, и Чьи последние высказывания она изучает, для того, чтобы быть в состоянии, когда это возможно, предупреждать Его желания и радовать Его. И даже сейчас добрая и смиренная Саломея пытается утешить Учителя и развеять подозрения, от которых Он страдает, словами: «Видишь? Он не ушел далеко. Он оставил там свою мантию и не забрал ее с собой. Он мог пойти прогуляться по лугам, чтобы дать выход своему настроению…Иуда никогда не пошел бы в город, не будучи подобающе одетым…»

   «Он пошел бы туда, даже если бы был нагим, если бы захотел. Действительно… Смотри! Иди сюда!»

   Ох!! Он пытается открыть ворота! Но они заперты! Он зовет одного из слуг, занятых у ульев!»

   6. Иисус кричит громким голосом: «Иуда! Подожди Меня! Мне нужно поговорить с тобою», — и собирается отправиться к нему.

    «Ради милосердия, Господь!! Я иду позвать Лазаря… Твою Мать… Не ходи туда Сам!»

   Хотя Иисус ходит быстро, Он немного оборачивается и говорит: «Я приказываю тебе не делать этого. Напротив, молчи. Со всеми. Если тебя спросят обо Мне: Я вышел с Иудой на короткую прогулку. Если придут ученицы, пусть они подождут. Я скоро вернусь».

   Саломея не отвечает, не отвечает и Искариот. Первая – у дома, последний – у стены, оба остаются там, где Иисус остановил их, и смотрят на Него: Саломея видит, как Он уходит, Иуда видит, как Он идет к нему.

   «Открой дверь, Иона. Я выйду на минутку со Своим учеником. И если ты собираешься остаться здесь, тебе не нужно закрывать ее за нами. Я скоро вернусь», — дружелюбно говорит Он слуге-крестьянину, который стоит, ошеломленный, с большим ключом в руке.

    Ключ скрежещет, открывая замок, и тяжелая железная дверь со скрипом открывается.

   «Дверь, которая редко открывается», — улыбаясь, говорит слуга. «Э! Ты заржавела! Когда кто-нибудь празден, он портится. Ржавеет, пылится… становится беспризорным… То же самое происходит с нами… если мы не работаем постоянно над нашими душами!»

   «Хорошо сказано, Иона! Твоя мысль мудра. Многие раввины позавидовали бы тебе, услышав ее».

   «О! Это мои пчелы подсказывают их мне… и Твои слова. Это действительно Твои слова. Затем также пчелы побуждают меня понимать их. Потому что у всего есть голос, если человек может понимать его. И я говорю: если пчелы повинуются приказу Того, Кто создал их, а они маленькие насекомые, о которых мне не известно, где у них мозг и сердце, то я, имеющий сердце, мозг и душу и слушающий Учителя, неужели я не способен делать то, что делают они, работая все время и исполняя то, о чем учит нас Учитель, и, таким образом, совершенствуя и просветляя мою душу, избавляя ее от всякой порчи, пыли, грязи и соломы, камней и других ловушек, расставленных по плану адских врагов?»

   «Ты совершенно прав. Подражай своим пчелам, и твоя душа станет богатым ульем, полным драгоценных добродетелей, и Бог придет, чтобы насладиться ими. До свидания, Иона. Мир тебе».

  Он кладет свою ладонь на седовласую голову слуги, который склонился перед ним, и выходит на дорогу к лугам красного клевера, красивым, подобным толстым темно-красным и малиновым коврам. Пчелы, деловито жужжа, летают над ними от цветка к цветку,.

   7. Когда оно отошли достаточно далеко от стены, чтобы никто из сада Лазаря не мог их услышать, Иисус говорит: «Ты слышал этого слугу? Он крестьянин. Это уже великое дело, если он может прочесть несколько слов… И все же… Его слова могли бы быть произнесены Мной, и Моя речь не показалась бы глупой. Он чувствует, что следует быть бдительным, чтобы быть уверенными в том, что враги духа не совращают дух… Я… удерживаю тебя рядом с Собой из-за этих врагов, вот почему ты ненавидишь Меня! Я хочу защитить тебя от тебя самого и от них, и ты ненавидишь Меня. Я вручил тебе средства спасения себя, и ты все еще можешь сделать это, и ты ненавидишь Меня. Я скажу тебе еще раз: уйди, Иуда. Уйди далеко. Не ходи в Иерусалим. Ты не здоров. Не является ложью утверждение, что ты настолько болен, что не можешь принимать участия в праздновании Пасхи. Ты будешь праздновать дополнительную Пасху. Закон позволяет людям справлять дополнительную Пасху, когда болезнь или другие важные причины препятствуют им соблюсти торжественную Пасху. Я попрошу Лазаря, — он разумный друг и не станет задавать каких-либо вопросов, — забрать тебя сегодня по ту сторону Иордана».

   «Нет. Я говорил Тебе много раз, чтобы Ты отверг меня. Ты не пожелал этого. Теперь я этого не хочу».

   «Ты не хочешь? Ты не хочешь быть спасенным? У тебя нет жалости к самому себе? К своей матери?»

   «Ты мог бы сказать мне: “У тебя нет милосердия ко Мне?” Ты был бы более искренним».

  «Иуда, Мой несчастный друг, Я умоляю тебя не ради Меня. Я умоляю тебя ради тебя самого. Смотри! Мы одни. Ты и Я одни. Ты знаешь, кто Я, Я знаю, кто Ты. Это последняя возможность милости все еще данной нам, чтобы предотвратить твою гибель… О! Не насмехайся так сатанински, друг Мой! Не смейся надо Мной так, как если бы Я был безумен, говоря о “твоей гибели”, а не Моей. Я не погибну. А ты погибнешь. Мы одни, ты и Я, и над нами Бог… Бог, Который к тому же не ненавидит тебя, Бог, Который является свидетелем этой последней битвы между Добром и Злом, ведущейся за твою душу. Над нами Эмпирей[3], наблюдающий за нами. Эмпирей, который скоро будет заполнен святыми. Они уже ликуют, в их месте ожидания, потому что они чувствуют, что радость грядет… Иуда, твой отец среди них…»

[3]  Эмпирей – по представлениям древних греков и ранних христиан, самая высокая часть неба, наполненная огнём и светом, где пребывают небожители, святы