ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
44. Прощание с Матерью и отбытие из Назарета. Слезы и молитва Соискупительницы
9 февраля 1944, 9.30 (началось во время Св. Причастия)
1Вижу назаретский дом изнутри. Вижу комнату, похоже, столовую, где Семейство обедает и проводит время в часы отдыха. Это весьма небольшая комнатка с простым прямоугольным столом, стоящим возле чего-то вроде сундука, придвинутого к стене. Он выступает в роли скамьи с одной стороны стола. Возле других стен – ткацкий станок и табуретка, еще две табуретки, да еще этажерка с масляными светильниками и другими предметами наверху. Дверь, выходящая в садик, открыта. Видимо, уже вечереет, поскольку на верхушке высокого дерева, что едва покрыто первой листвой, осталось лишь слабое воспоминание о солнце.
За столом сидит Иисус. Он кушает, а Мария подает Ему на стол, входя и выходя через дверцу, ведущую, как я предполагаю, в помещение, где находится очаг, блеск от которого виднеется сквозь дверной проём.
Иисус два или три раза просит Марию присесть… чтобы Та тоже покушала. Но Она не хочет и, грустно улыбаясь, качает головой; и после вареных овощей, которые, похоже, подаются как первое блюдо, приносит несколько жареных рыбок, а затем сыра, довольно мягкого, наподобие свежего овечьего, по форме – шарообразного, как те камни, что можно увидеть в ручьях, и немного маленьких темных маслин. Хлеб, в виде небольших тонких кругов (размером с обычную тарелку), уже на столе. Он довольно-таки темный, как будто с отрубями. Перед Иисусом амфора с водой и чаша. Он ест в тишине, глядя на Маму с печальной любовью.
Мария, это явно заметно, переживает. Она суетится для вида. Зажигает лампу, хотя света еще достаточно, ставит ее рядом с Иисусом и, протягивая руку, украдкой гладит Сына по голове. Заново открывает котомку цвета ореха, сделанную, мне кажется, из материи, что соткана вручную из натуральной шерсти и потому непромокаема, роется там внутри, выходит в садик и направляется в глубину его, где есть нечто вроде кладовки, выходит из нее с яблоками, уже сморщенными, очевидно, хранящимися с лета, и кладет их в котомку. Потом берет хлеб, кусок сыра и кладет туда же, хотя Иисус возражает, говоря, что достаточно того, что есть.
Затем Мария вновь подходит к столу с узкой стороны, слева от Иисуса, и смотрит, как Он ест. Она глядит на Него с неутолимой жаждой, с благоговением, с лицом еще бледнее обычного и будто бы постаревшим от переживаний, с глазами, что кажутся больше, оттого что обозначены тенью, этим признаком пролитых слез. Они даже выглядят светлее обыкновенного, как будто вымыты слезами, что уже стоят в глазах и готовы скатиться. Печальные усталые глаза.
2Иисус, который ест неторопливо и явно вопреки желанию, лишь бы угодить Марии, и который необычайно задумчив, поднимает голову и смотрит на Нее. Его взгляд встречается с Ее глазами, полными слез, и Он опускает голову, чтобы не смущать Ее, ограничившись тем, что берет Ее тонкую ладошку, которой Она придерживала край стола. Берет ее левой рукой и подносит к Своей щеке, прикладывает и какое-то мгновение поводит ею по щеке, дабы ощутить ласку этой бедной дрожащей ладошки, а потом целует ее тыльную сторону в избытке любви и почтения.
Вижу, как Мария подносит к губам свободную левую руку, словно пытаясь подавить рыдания, а затем вытирает пальцами крупную слезу, отделившуюся от ресницы и прочертившую на щеке полоску.
Иисус возобновляет трапезу, а Мария быстро-быстро выходит в сад, где уже, наконец, стемнело, и исчезает. Иисус, облокотившись левой рукою о стол, упирает лоб в ладонь и погружается в Свои мысли, прекратив еду.
Потом прислушивается и встает. Он также выходит в сад и, осмотревшись вокруг, проходит вдоль правой стороны дома и через расселину в каменной стене заходит внутрь помещения, в котором я узнаю столярную мастерскую, на этот раз прибранную, без досок, без стружки, без горящего огня. Верстак, инструменты: каждый на своем месте – и всё.
Наклонившись над верстаком, Мария плачет. Она похожа на девочку. Опустив голову на согнутую левую руку, Она неслышно, но очень горько плачет. Иисус входит тихо и приближается к Ней настолько бесшумно, что Она понимает это только тогда, когда Сын, положив ладонь на Ее опущенную голову, ласково-укоряющим голосом зовет Ее: «Мама!»
Мария поднимает голову, глядит на Иисуса сквозь пелену слез и прижимается к Нему, обхватив обеими ладонями Его правую руку. Иисус вытирает Ей лицо краешком Своего широкого рукава, а потом обнимает, привлекая Ее к Себе и целуя в лоб. Иисус величествен и кажется более мужественным, чем всегда, а Мария выглядит девочкой, и только на лице Ее – печать скорби.
«Пойдем, Мама», – говорит Иисус и, прижимая Ее к Себе правой рукой, направляется обратно в сад, где садится на лавку около стены дома. В саду тихо и уже ничего не видно. Только яркая луна, да свет, идущий из столовой. Ночь ясная.
3Иисус заговаривает с Марией. Вначале я не могу разобрать еле слышные слова, на которые Мария утвердительно кивает. Потом слышу: «И зови к Себе родственников. Не оставайся одна. Мне будет спокойнее, Мать, а Ты понимаешь, насколько Мне необходимо спокойствие для выполнения Моего служения. Ты не будешь лишена Моей любви. Я буду часто приходить и буду Тебя извещать, если, находясь в Галилее, не смогу прийти домой. Тогда Ты будешь приходить ко Мне. Мама, этот час должен был настать. Он начался здесь, когда Тебе явился Ангел; теперь он пробил, и Мы должны его пережить, не так ли, Мама? Покой от преодоленного испытания и радость придут после. Прежде нужно перейти через ту пустыню, как сделали древние Предки перед входом в Землю Обетованную. Но Господь Бог будет помогать Нам, как помогал им. Он окажет Нам Свою поддержку посредством духовной манны, подкрепляя Наш дух в самый напряженный момент испытания. Воззовем вместе к Нашему Отцу…» Иисус встает, и вместе с Ним Мария, и Они обращают лица к небу. Две живые Жертвы, что светят во тьме.
Иисус медленно, но звонким голосом и отчеканивая слова, произносит Господню молитву. Делает особенное ударение на предложении: «Да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя», сильно отделяя эти два прошения от остальных.[1] Молится с распростертыми руками, не совсем крестообразно, а как делают священники, когда собираются сказать: «Господь да пребудет с вами». Мария держит ладони соединенными.
[1] Эта молитва – «Отче наш». Примечание МВ: Если Иисус обучил этой молитве Своих учеников, не должен ли был Он прежде преподать ее Матери? Матери, которая, восприняв во чреве Семя Божье, первой сказала: «Да будет по слову Твоему» и которая непрестанно повторяла подобное «да будет», в том числе и за новорожденного Сына? «Отче наш» не был импровизацией Иисуса перед апостолами. Это была Его обычная молитва, так что и апостолы говорят Ему: «Научи нас молиться, как молишься Ты». И это была общая молитва Иисуса и Марии.
4Потом Они возвращаются в дом, и тут Иисус, которого я никогда не видела пьющим вино, наливает из амфоры, взятой с этажерки, в чашу немного белого вина и несет его к столу, берет Марию за руку и заставляет Ее сесть рядом с Ним и отпить этого вина, в которое макает ломтик хлеба с тем, чтобы Она его съела. Его настойчивость такова, что Мария уступает. Иисус пьет оставшееся вино. А после притягивает Маму и прижимает Ее к Себе со стороны сердца. Ни Иисус, ни Мария не возлежат, но сидят, как мы. Больше Они не говорят. Выжидают. Мария поглаживает правую ладонь Иисуса и Его колени. Иисус гладит Марии руку и поглаживает Ее по голове.
5Затем Иисус поднимается, Мария с Ним, и Они снова и снова нежно обнимаются и целуются. Всякий раз кажется, что Они вот-вот расстанутся, но Мария вновь прижимает к Себе Свое Дитя. Она Богородица, но Она, в конце концов, и просто мама, Мама, которая вынуждена расстаться со Своим Сыном, и которая знает, к чему приведет это расставание. И пусть мне больше не вздумают говорить, будто Мария не страдала. Раньше я это понимала не до конца, теперь же – понимаю вполне.
Иисус берет плащ (темно-синий), набрасывает его Себе на плечи и покрывает голову капюшоном. Потом надевает через плечо котомку так, чтобы она не препятствовала ходьбе. Мария помогает, и все никак не закончит поправлять Ему тунику, и плащ, и капюшон, а между тем, продолжает Его гладить.
Иисус, изобразив на комнате знак благословения, идет к выходу. Мария следует за Ним, и в приоткрытых дверях Они целуются снова.
6Улица тихая и безлюдная, белая от лунного света. Иисус пускается в путь. Он еще дважды оборачивается посмотреть на Маму, которая осталась стоять, прислонившись к дверному косяку, бледнее, чем луна, и вся блестящая от тихих слез. Иисус все удаляется и удаляется по белой улочке. Мария все плачет у дверей. Затем Иисус исчезает за поворотом.
Начался Его путь Благовестника, что окончится на Голгофе. Мария, не переставая плакать, входит и закрывает дверь. Для Нее тоже начался путь, который приведет Ее на Голгофу. И для нас…
7Иисус говорит:
«Это четвертая скорбь Богоматери Марии. Первая – принесение во Храм; вторая – бегство в Египет; третья – смерть Иосифа; четвертая – Мое расставание с Ней.
Зная о желании отца[2], вчера вечером Я сказал тебе, что ускорю описание „Наших“ скорбей, чтобы о них стало известно. Но, как видишь, что касается некоторых скорбей Моей Матери, то они уже были освещены. Бегство[3] Я прокомментировал прежде Принесения во Храм, поскольку было необходимо это сделать именно в тот день. Я знаю, зачем. Ты тоже понимаешь и объяснишь отцу причину. На словах.
[2] Отца Мильорини, духовника МВ.
[3] Видимо, здесь ошибка МВ. Перед сценой Принесения во Храм стоит не Бегство в Египет, а Пребывание в Египте.
8Это Мое намерение: поменять местами твои созерцания и Мои последующие объяснения – с наставлениями в собственном смысле. Чтобы ободрить тебя и поднять твой дух, дав тебе блаженство видения, а также потому что так будет очевиднее разница между стилистикой твоего изложения и Моего. Кроме того, на фоне множества книг, которые повествуют обо Мне и которые, путем правок и переправок, замен и прикрас, стали похожи на вымысел, Я пожелал тем, кто верит в Меня, дать картину, переносящую в подлинную реальность Моего земного пребывания. От этого Я не выйду приниженным; наоборот, стану более великим в Своем смирении, которое сделается вам пищей для ума, чтобы научить вас быть смиренными и уподобиться Мне, ставшим, как вы, Человеком и носившим под Своим человеческим обличием Божественное совершенство. Я должен был стать Примером для вас, а пример обязан быть совершенен во всем.
В созерцаниях Я не буду придерживаться хронологической последовательности Евангелий. Я буду выбирать такие моменты, какие сочту в тот день наиболее подходящими для тебя и для других, следуя Своему представлению о том, когда и чему лучше учить.
9Урок, вытекающий из созерцания Моего ухода, особенно касается тех родителей и детей, которых воля Божья побуждает к преждевременному расставанию ради более высокой любви. Во вторую очередь, он касается всех тех, кому предстоит горькая разлука.
Сколько их в вашей жизни! Я знаю, на земле они – как шипы, пронзающие сердце. Но для того, кто принимает их безропотно – заметьте, Я не говорю: „кто стремится к ним и принимает их радостно“ (это уже совершенство); говорю: „безропотно“, – они превращаются в райские розы. Но мало кто принимает их со смирением. Словно строптивые ослики, вы противитесь воле Отца и упрямитесь, а то и пытаетесь оскорбить благого Бога, духовно лягая и кусая Его, то есть, возмущаясь и богохульствуя.
10И не говорите: „У меня только и было, что это сокровище, а Бог его у меня отобрал. У меня только и была одна эта привязанность, а Бог ее разорвал“. У Марии тоже, как Женщины ласковой, умевшей любить до совершенства – ибо проявления эмоций и чувств у Благодатной были также совершенны, – только и было, что одно Сокровище и одна Любовь на Земле: Ее Сын. Кроме Него у Нее ничего не осталось. Родители давно умерли, Иосиф умер несколько лет назад. Был только Я, любивший Ее и помогавший Ей почувствовать, что Она не одна. Родственники, не зная о Моем божественном происхождении, из-за Меня испытывали к Ней некоторую неприязнь, как к матери, неспособной повлиять на сына, который выходит за рамки общепринятого здравого смысла, отвергая предложения о браке, что мог бы придать семье веса и оказать поддержку.
Родственники, этот голос обыденных, человеческих соображений – вы зовете его здравым смыслом, но это не более чем человеческие, а значит, себялюбивые, соображения, – хотели бы для Меня в жизни практических осуществлений. В глубине у них всегда присутствовало опасение, что из-за Меня у них в один прекрасный день начнутся неприятности, так как Я уже осмеливался высказывать вслух мнения, на их взгляд, слишком идеалистические, которые могли вызвать раздражение в синагоге. Еврейская история полна наглядных примеров пророческих судеб. Служение пророка было не из легких, и часто приносило гибель ему самому и неприятности его родне. В общем, у них всегда была мысль, что когда-нибудь им придется заботиться о Моей Матери.
Так что наблюдать, как Она ни в чем Мне не препятствует и, похоже, не перестает боготворить Своего Сына, им было не по себе. Это недовольство потом только усилилось в течение трех лет служения, достигая кульминации в виде открытых упреков тогда, когда они встречали Меня посреди толп народа и испытывали стыд от Моего, как они считали, пристрастия оскорблять правящие сословия. Упрек Мне и Ей, бедной Маме!
11И все-таки Мария, знавшая о настроении родственников – не все были как Иаков, Иуда и Симон, или как их мать, Мария Клеопова – и предвидевшая их будущий настрой, Мария, знавшая о Своей судьбе на протяжении этих трех лет, и о том, чтó Ее ожидает по их окончании, знавшая и о Моей участи, не воспротивилась, подобно вам. Она плакала. А кто бы не плакал при разлуке с сыном, любившим так, как любил Ее Я, видя перед собой долгие дни, лишенные Моего присутствия, в одиноком доме, видя будущее Сына, обреченного столкнуться со злобой тех, кто, будучи преступным, мстил за свою преступность, нападая на Неповинного и стремясь Его убить?!
Она плакала, ибо была Соискупительницей и Матерью рода человеческого, возрожденного в Боге, и должна была плакать за всех матерей, которые не в состоянии претворить свою материнскую скорбь в венец вечной славы.
Сколько на свете матерей, у которых смерть вырывает из рук их дитя! Сколько матерей, у которых божественная воля отнимает сына прямо из-под бока! За всех Своих дочерей, как Мать христиан, за всех Своих сестер по несчастью быть покинутой матерью – плакала Мария. И за всех Своих рожденных женами сыновей, которым было предназначено стать Божьими апостолами или мучениками: ради любви к Богу, ради верности Ему, или из-за человеческой жестокости.
12Моя Кровь и слезы Марии – вот смесь, которая укрепляет этих отмеченных геройской судьбой, которая изглаживает их несовершенства или даже грехи, допущенные ими по немощи, даруя, кроме самого мученичества, какое бы оно ни было, Божий мир и – если они ее выстрадают – Небесную славу.
В этих слезах миссионеры находят пламя, согревающее их в краях, покрытых снегами; находят в них росу – там, где палит солнце. Это токи милосердия Марии, излившиеся из сердца Лилии. И потому в них присутствует огонь девственной милости, обрученной с Любовью, и благоухающая прохлада девственной чистоты, подобная прохладе капель, собравшихся в чаше лилии после обильной росою ночи.
Их находят посвященные души в той пустыне, каковой является правильно понятая монашеская жизнь: пустыня, потому что выжить там можно лишь в союзе с Богом, а все остальные привязанности, как то: к родным, друзьям, вышестоящим, нижестоящим – отпадают, уступая место одной сверхъестественной любви.
Их находят посвятившие себя Богу в миру, в миру, который не понимает их и не любит, который для них тоже как пустыня, где они живут, словно в одиночестве, живут непризнанные и осмеянные из-за своей любви ко Мне.
Их находят Мои дорогие „жертвы“, ибо первая из жертв ради любви Иисуса – это Мария, и Своим последователям как Мать и Целительница Она дарует Свои слезы, что врачуют и приводят к восторгу и к высочайшему жертвоприношению. Святые слезы Моей Матери!
13Мария молится. Она не отказывается от молитвы из-за того, что Бог поражает Ее скорбью. Запомните это. Она молится вместе с Иисусом. Молится Отцу. Нашему и вашему.
Первое „Отче наш“ было произнесено в назаретском саду, чтобы успокоить боль Марии, чтобы вручить „Нашу“ волю Предвечному Богу в тот момент, когда для этой воли начинался период все более возрастающего самопожертвования, достигающего высшей точки для Меня – в отказе от жизни, для Марии – в смерти Сына.
И хотя в Нас не было ничего такого, что Отцу надо было бы прощать, Мы, Безгрешные, по смирению все-таки просили у Отца прощения, чтобы достойно пойти навстречу Нашему призванию, прощенными и разрешенными даже от того, если о чем-то вздохнули. Дабы научить вас, что чем больше полагаешься на благодать Божью, тем благодатнее и плодотворнее будет призвание. Дабы научить вас почтению к Богу и смирению перед Ним. Перед лицом Бога Отца даже такие совершенные Мужчина и Женщина, как Мы, ощущали себя ничем и нуждались в прощении. Как нуждались и в „хлебе насущном“.
Каков был этот Наш хлеб? О! Не тот, замешанный чистыми руками Марии и испеченный в маленькой печке, для которой Я столько раз заготавливал вязанки дров и хвороста. И он тоже необходим тем, кто на земле. Но „Нашим“ насущным хлебом было то, что Мы день за днем выполняли часть Своего призвания. Лишь бы Бог подавал Нам ее каждый день, потому что исполнять поручение, которое дает Бог, – вот „наша“ ежедневная радость: не правда ли, маленький Иоанн?
Разве ты тоже не говоришь, что день кажется тебе пустым, будто его и не было, если Господне милосердие на день оставляет тебя без твоего призвания страдать?
14Мария молится вместе с Иисусом. Это Иисус оправдывает вас, чада. Именно Я обеспечиваю действенность и богоугодность ваших молитв, направленных к Отцу. Я говорил: „Все, что ни попросите у Отца во имя Мое, Он подаст вам“[4], и Церковь подкрепляет свои моления, говоря: „Ради Господа нашего Иисуса Христа“.
[4] Ин. 16:23 (600.25, 36).
Когда молитесь, соединяйтесь со Мной: всегда-всегда. Я помолюсь за вас громко, покрывая Своим голосом Богочеловека ваши человеческие голоса. Я положу вашу молитву на Свои пронзенные ладони и вознесу ее к Отцу. И она превратится в бесценное приношение. Мой голос, слившись с вашим, взойдет к Отцу, подобно сыновнему поцелую, а пурпур Моих ран сделает вашу молитву драгоценной. Пребывайте во Мне, если хотите, чтобы Отец был в вас, с вами и за вас.
Ты закончила повествование словами: „И для нас…“, имея в виду: „для нас, что так неблагодарны по отношению к этим Двоим, поднявшимся ради нас на Голгофу“. Ты правильно сделала, что вставила эти слова. Вставляй их всякий раз, когда Я буду показывать тебе Нашу скорбь. Пусть они будут колоколом, звонящим и призывающим к размышлению и раскаянию.
На сегодня хватит. Отдыхай. Мир да пребудет с тобой».