ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ МЕСТА
Ирод обезглавливает Иоанна Крестителя
В канонических Евангелиях
1 В то время Ирод четвертовластник услышал молву об Иисусе
2 и сказал служащим при нем: это Иоанн Креститель; он воскрес из мертвых, и потому чудеса делаются им.
3 Ибо Ирод, взяв Иоанна, связал его и посадил в темницу за Иродиаду, жену Филиппа, брата своего,
4 потому что Иоанн говорил ему: не должно тебе иметь ее.
5 И хотел убить его, но боялся народа, потому что его почитали за пророка.
6 Во время же [празднования] дня рождения Ирода дочь Иродиады плясала перед собранием и угодила Ироду,
7 посему он с клятвою обещал ей дать, чего она ни попросит.
8 Она же, по наущению матери своей, сказала: дай мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя.
9 И опечалился царь, но, ради клятвы и возлежащих с ним, повелел дать ей,
10 и послал отсечь Иоанну голову в темнице.
11 И принесли голову его на блюде и дали девице, а она отнесла матери своей.
12 Ученики же его, придя, взяли тело его и погребли его; и пошли, возвестили Иисусу.
(Матф.14:1-12)
17 Ибо сей Ирод, послав, взял Иоанна и заключил его в темницу за Иродиаду, жену Филиппа, брата своего, потому что женился на ней.
18 Ибо Иоанн говорил Ироду: не должно тебе иметь жену брата твоего.
19 Иродиада же, злобясь на него, желала убить его; но не могла.
20 Ибо Ирод боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святой, и берег его; многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его.
21 Настал удобный день, когда Ирод, по случаю [дня] рождения своего, делал пир вельможам своим, тысяченачальникам и старейшинам Галилейским, —
22 дочь Иродиады вошла, плясала и угодила Ироду и возлежавшим с ним; царь сказал девице: проси у меня, чего хочешь, и дам тебе;
23 и клялся ей: чего ни попросишь у меня, дам тебе, даже до половины моего царства.
24 Она вышла и спросила у матери своей: чего просить? Та отвечала: головы Иоанна Крестителя.
25 И она тотчас пошла с поспешностью к царю и просила, говоря: хочу, чтобы ты дал мне теперь же на блюде голову Иоанна Крестителя.
26 Царь опечалился, но ради клятвы и возлежавших с ним не захотел отказать ей.
27 И тотчас, послав оруженосца, царь повелел принести голову его.
28 Он пошел, отсек ему голову в темнице, и принес голову его на блюде, и отдал ее девице, а девица отдала ее матери своей.
29 Ученики его, услышав, пришли и взяли тело его, и положили его во гробе.
(Мар.6:17-29)
Евангелие как оно было мне явлено
270 глава
4 сентября 1945.
1Иисус исцеляет больных при содействии одного только Манаила. Они у дома в Капернауме, в саду, тенистом в этот утренний час. На Манаиле уже нет ни дорогого пояса, ни золотой пластины на лбу. Его одежда подпоясана льняной бечевой, а головной убор перехвачен полоской ткани. Иисус с непокрытой головой, как всегда, когда Он в доме.
Закончив исцелять и утешать больных, Иисус с Манаилом поднимается в верхнюю комнату, и они оба садятся на подоконник у окна, выходящего на гору, поскольку со стороны озера все залито солнцем, которое еще весьма жаркое, несмотря на то, что пик летнего зноя должен быть уже позади.
«Еще немного – и начнется сбор винограда», – говорит Манаил.
«Да. А после наступит праздник Кущей… а там скоро и зима. Ты когда собираешься уезжать?»
«Хм!.. Я бы вообще не уезжал… Но думаю о Крестителе. Ирод – слабый человек. Когда его побуждают к добру, он становится если не добрым, то, по крайней мере… не кровожадным. Но мало тех, кто советовал бы ему доброе. А та женщина!.. Та женщина!.. Однако я хотел бы оставаться здесь, пока не вернутся Твои апостолы. Не то, чтобы я о себе много возомнил… однако чего-то я еще стою… хотя мой престиж сильно понизился с тех пор, как они поняли, что я следую путями Блага. Но для меня это не имеет значения. 2Мне бы хотелось быть по-настоящему смелым и суметь оставить всё ради того, чтобы всецело последовать за Тобой, как те ученики, которых Ты ждешь. Но удастся ли мне это когда-нибудь? Мы, люди не из народа, с бóльшим трудом следуем за Тобой. Почему?»
«Потому что у вас есть щупальца в виде жалких богатств, которые вас удерживают».
«На самом деле я знаю некоторых, которых не назовешь богатыми, однако они образованы или на пути к этому, и они тоже не приходят».
«У них тоже есть щупальца в виде жалких богатств, которые их удерживают. Можно быть богатым не только деньгами. Есть еще богатство знаний. Немногие приходят к признанию Соломона: „Суета сует, все это суета“, повторяя его не столько в общем материальном смысле, сколько погружаясь в глубину мысли Кохелета[1]. Помнишь его? Человеческая ученость – суета, поскольку умножать одно лишь человеческое знание – „это печаль и угнетение духа, и кто умножает ученость, тот умножает свои печали“. Истинно говорю тебе, что это так. И еще скажу, что этого бы не происходило, если бы человеческую ученость поддерживали и обуздывали сверхъестественная мудрость и святая Божья любовь. Удовольствие – это суета, поскольку удовольствие длится недолго, но, воспламенившись, скоро исчезает, оставляя пепел и пустоту. Добро, накопленное при помощи разнообразных ухищрений, для человека, который умирает – это тщета, ведь он оставляет его другим, а смерть этим добром не прогонишь. Женщина, которую рассматривают только как женщину и желают именно как таковую, – это суета. Следовательно, делаем вывод, что единственная вещь, которая не является суетой, это святой страх Божий и послушание Его заповедям, то есть мудрость человека, который есть не только плоть, но обладает еще одной природой: духовной. Кто умеет и желает так рассуждать, тот сумеет оторваться от любых щупалец жалкого обладания и свободно пойти навстречу Солнцу».
[1] У МВ: Cioelet, так она на слух передает слово Кохéлет (проповедующий в собрании), синонимичное более известному нам: Экклезиаст.
«Хочу запомнить эти слова. Сколько Ты мне дал за эти дни! Теперь я могу возвратиться к этому гнусному Двору, что представляется блестящим только глупцам, что кажется могущественным и свободным, а на самом деле одно ничтожество, тюрьма и мрак, и пойти туда с сокровищем, которое позволит мне спокойнее существовать там в ожидании лучшего. Но достигну ли я когда-нибудь этого лучшего, чтобы быть всецело Твоим?»
«Достигнешь».
«Когда? В следующем году? Или еще позже? Или когда меня умудрит старость?»
«Достигнешь, обретя зрелость духа и совершенство желаний в течение нескольких часов».
Манаил смотрит на Него задумчиво и испытующе… Но больше не спрашивает.
Молчание. Потом Иисус говорит: «Ты когда-нибудь сближался с Лазарем из Вифании?»
«Нет, Учитель. Можно сказать, нет. То, что мы несколько раз пересекались, вряд ли можно назвать дружбой. Понимаешь… Я с Иродом, а Ирод против него… Поэтому…»
«Теперь Лазарь увидел бы тебя вне всего этого, в Боге. Тебе надо попробовать сблизиться с ним как ученик с учеником».
«Попробую, если Ты этого хочешь…»
3В саду слышатся возбужденные голоса. Они беспокойно вопрошают: «Учитель! Учитель! Он здесь?»
Певучий голос домохозяйки отвечает: «Он в верхней комнате. А вы кто? Больные?»
«Нет. Ученики Иоанна и хотим видеть Иисуса из Назарета».
Иисус выглядывает из окна со словами: «Мир вам… О! Это вы? Заходите! Заходите!»
Это трое пастухов: Иоанн, Матфий и Симеон. «О, Учитель!» – говорят они, подняв головы и демонстрируя опечаленные лица. Их не успокаивает даже вид Иисуса.
Иисус покидает комнату, выходя им навстречу на террасу. Манаил за Ним. Они встречаются как раз там, где лесенка достигает солнечной террасы.
Трое преклоняют колени, целуя пол. И затем Иоанн за всех говорит: «А теперь принимай нас Ты, Господь, потому что мы – доставшееся Тебе наследство», – и по лицу ученика и его товарищей текут слезы.
Иисус и Манаил в один голос кричат: «Иоанн?!»
«Его убили…»
Это слово срывается, будто какой-то оглушительный грохот, перекрывающий все звуки на свете. Оно, хотя было сказано очень тихо, заставляет окаменеть и говорящего, и слушающих. И кажется, что Земля, расслышав его и ужаснувшись, прерывает все свои шумы, настолько глубокая тишина и совершенная неподвижность наступают среди животных, в листве и в самом воздухе. Прекращается воркование голубей, прерывается флейта дрозда, замирает воробьиный хор, и, словно от внезапной поломки механизма, неожиданно умолкает цикада; одновременно стихает ветер, ласкавший листья винограда и листву деревьев с шелковистым шелестом и поскрипыванием кольев.
4Иисус делается бледным, как слоновая кость, а Его глаза расширяются, наливаясь слезами. Он разводит руки и произносит (и голос Его звучит глухо от усилия заставить его не дрожать): «Мир Мученику правды и Моему Предтече». Затем, соединив руки, собирается с духом и, очевидно, вступает в молитвенное общение с Духом Божьим и духом Крестителя.
Манаил не смеет пошевелиться. В отличие от Иисуса, он сильно покраснел в порыве гнева. Затем подавил его, и теперь всё его смятение проявляется в механическом движении правой руки, комкающей бечеву на одежде, и левой, непроизвольно ищущей кинжал… И сам же он качает головой, сетуя на такой провал своей памяти, забывшей, что он разоружился, чтобы быть «учеником Кроткого рядом с Кротким».
Иисус вновь отверзает уста и открывает глаза. Его лицо, Его взгляд, Его голос снова обретают обычное для них божественное величие. Сохранилась лишь глубокая грусть, смягченная покоем.
«Заходите. Расскажете Мне. С сегодняшнего дня вы Мои ученики». И ведет их в комнату, закрывая дверь, прикрывая занавески, чтобы, уменьшив яркость света, сосредоточить внимание на скорбной красоте смерти Крестителя и провести черту между этим жизненным совершенством и развращенностью мира.
«Говорите», – велит Он.
Манаил все еще кажется окаменевшим. Он возле них, но не произносит ни слова.
5«Был званый вечер… Ничто не предвещало… Всего за два часа до этого Ирод советовался с Иоанном и расстался с ним благосклонно… И совсем, совсем незадолго до того, как произошло… это убийство, это мученичество, это преступление и прославление, посылал к узнику слугу с охлажденными фруктами и редкими винами. Иоанн всё это раздал нам… Он никогда не изменял своей суровости… Мы были там одни, так как благодаря Манаилу находились во дворце в качестве слуг при кухне и на конюшнях. И это была благодать, что позволяла нам все время видеть нашего Иоанна… Мы находились при кухне, я и Иоанн, а Симеон присматривал за слугами на конюшне, чтобы те заботливо обращались с ездовыми животными гостей… Дворец был полон вельможами, военачальниками и галилейскими правителями. Иродиада закрылась в своих комнатах после бурной сцены, случившейся утром между нею и Иродом…»
Манаил перебивает: «Но когда же эта гиена успела приехать?»
«Двумя днями ранее. Неожиданно… Сказав монарху, что не могла жить вдали от него и не может отсутствовать в день его празднества. Гадюка и ведьма, какой она всегда и была, вертела им как хотела… Однако в то утро Ирод, хотя уже был пьян от вина и похоти, отказался дать ей то, чего она требовала громкими криками… Никто и не думал, что это была жизнь Иоанна!.. Она была в своих комнатах, разгневанная. Отказывалась от царских кушаний, посланных Иродом на драгоценных блюдах. Оставила у себя только одно блюдо, наполненное фруктами, отплатив за этот подарок амфорой дурманящего вина для Ирода… Дурманящего… Ах, чтобы подбить его на преступление, достаточно было его порочного естества и того, что он пьян! От прислуживающих за столом мы узнали, что после танца придворных актеров, точнее, прямо во время него, в пиршественный зал, танцуя, ворвалась Саломея. И актеры перед лицом принцессы прижались к стенам. Нам сказали, ее танец был превосходным. Непристойным и превосходным. Достойным гостей… Ирод… О, возможно, в нем снова проснулась тяга к кровосмешению!.. Ирод по окончании этого танца в восторге сказал Саломее: „Здорово ты плясала! Клянусь, ты заслуживаешь награды. И клянусь, что я тебе ее дам. Клянусь, дам тебе что угодно, чего ты у меня ни попросишь. В присутствии всех клянусь. А царское слово верно даже без всяких клятв. Итак, проси, чего хочешь“. И Саломея, изображая смущение, невинность и скромность, стыдливо закутавшись в покрывала после такого бесстыдства, сказала: „Позволь мне, о великий, немного подумать. Я уединюсь, а потом приду, ибо твоя милость меня смущает“… И, выйдя, пошла к матери. Сельма мне сказала, что она вошла смеясь и говоря: „Мать, ты победила! Дай мне это блюдо“. И Иродиада с торжествующим криком приказала рабыне дать дочери оставленное прежде блюдо, прибавив: „Ступай и возвращайся с его ненавистной головой, и я одену тебя в жемчуга и золото“. И Сельма с ужасом повиновалась… Саломея, танцуя, опять вошла в зал и, танцуя же, направилась к царю, чтобы поклониться тому в ноги и сказать: „Вот. На этом подносе, что ты послал моей матери, в знак твоей любви к ней и ко мне я желаю видеть голову Иоанна. А потом станцую еще, раз это так тебе нравится. Станцую победный танец. Ведь я одержала победу! Победу над тобой, царь! Я выиграла его жизнь и счастлива!“ Вот что она сказала, а нам это передал один друг, виночерпий. И Ирод растерялся, желая одновременно и сдержать слово, и остаться справедливым. Но остаться справедливым оказался не в состоянии, потому что он негодный человек. Дал знак палачу, который находился позади царского места, и тот, взяв блюдо из протянутых рук Саломеи, спустился из пиршественного зала в нижние помещения. Мы видели, как он пересекает двор, я и Иоанн… а вскоре услышали крик Симеона: „Убийцы!“, и затем уже увидели, как тот возвращается с головой на блюде… Иоанн, Твой Предтеча, был мертв…»
6«Симеон, можешь сказать Мне, как он умер?» – после паузы говорит Иисус.
«Да. Он был в молитве… Перед тем он мне сказал: „Скоро вернутся двое посланных, и те, кто не верит, уверуют. Но все же, если я уже не доживу до их возвращения, запомни то, что я, находясь на пороге смерти, еще раз тебе скажу, чтобы передать это им: Иисус из Назарета – истинный Мессия“. Он все время о Тебе думал… Вошел палач, я громко закричал. Иоанн поднял голову и увидел его. Встал на ноги. Сказал: „Ты можешь только пресечь мою жизнь. Но истина, которая не закончится, состоит в том, что непозволительно творить зло“. И собирался что-то еще сказать мне, когда палач взмахнул своим тяжелым мечом, а Иоанн еще стоял, и его голова слетела с туловища, а хлынувшая кровь обагрила козью шкуру и его худое восковое лицо, на котором остались открытыми, как живые обвинители, его глаза. Она скатилась мне под ноги… Я упал одновременно с его телом, обессилев от боли… После… после… После того, как Иродиада изувечила его голову, ее бросили псам. Но мы быстро ее подобрали и завязали ее вместе с туловищем в дорогое полотно, а ночью воссоединили тело и перенесли его за пределы Махерона. На рассвете мы с помощью других учеников забальзамировали его в зарослях акации, там неподалеку… Но у нас его снова отняли, чтобы опять над ним поглумиться. Потому что она не в состоянии уничтожить его и не может простить ему… А ее рабы под страхом смерти были свирепее шакалов, когда отбирали у нас его голову. 7Если бы там был ты, Манаил!..»
«Если бы там был я… Но эта глава будет ей проклятьем… Ничто не убудет от славы Предтечи, даже если его останки будут разрозненны. Правда же, Учитель?»
«Правда. Даже если его обезобразят псы, это не изменит его славы».
«И не отменит его слов, Учитель. Его глаза, хотя и изувеченные такой раной, все еще говорят: „Тебе это непозволительно“. Но мы-то его потеряли!» – говорит Матфий.
«И теперь мы Твои, поскольку так он сказал, говоря, что Ты это уже знаешь».
«Да, на несколько месяцев будете Моими. Как вы добрались?»
«Пешком, постепенно. Долгое, тяжелое путешествие по жгучим пескам под раскаленным солнцем и с еще более жгучей скорбью. Мы шли почти двадцать дней…»
«Теперь отдохнете».
Манаил спрашивает: «Скажите, Ирод не удивился моему отсутствию?»
«Удивился. И сначала был обеспокоен, а потом пришел в ярость. Но когда бешенство прошло, сказал: „Одним судьей меньше“. Так нам передал наш друг-виночерпий».
Иисус говорит: «Одним судьей меньше! Бог будет его судьей, и этого достаточно. Идемте в нашу спальню. Вы уставшие и в пыли. Найдите одежду и сандалии ваших товарищей. Возьмите, переоденьтесь. То, что принадлежит одному, принадлежит всем. Ты, Матфий, как высокий, можешь взять что-то из Моих одежд. Позже снабдим вас. К вечеру, так как канун субботы, придут Мои апостолы. На ближайшей неделе прибудет Исаак с учениками, а потом придут Вениамин и Даниил; после Кущей придут также Илия, Иосиф и Левий. Настало время и другим присоединиться к Двенадцати. Сейчас идите отдохните».
Манаил провожает их, затем возвращается. 8Иисус остается с Манаилом. Сидит задумчивый, явно грустный, подперев ладонью подбородок и поставив локоть на колено. Манаил сидит у стола и не шевелится. Но он угрюм, и его лицо мрачнее тучи.
После долгой паузы Иисус поднимает голову, глядит на него и спрашивает: «А ты? Что теперь будешь делать?»
«Пока не знаю… Повод оставаться в Махероне исчез. Но при Дворе я бы еще остался, чтобы знать… чтобы прикрывать Тебя, обладая знанием».
«Тебе было бы лучше следовать за Мной без промедления. Но я тебя не принуждаю. Придешь, когда ветхий Манаил, крупица за крупицей, будет разрушен».
«Мне бы также хотелось отобрать его голову у той женщины. Она недостойна ею обладать…»
Иисус изображает бледное подобие улыбки и откровенно говорит: «И к тому же ты еще не вполне мертв для человеческих богатств. Но все равно Мне очень дорог. Знаю, что не потеряю тебя, даже если придется подождать. Я умею ждать…»
«Учитель, мне хотелось бы щедро Тебя одарить, чтобы утешить… Потому что Ты страдаешь, я это вижу».
«Это правда. Я страдаю. Очень! Очень!..»
«Только ли из-за Иоанна? Не верю. Ты знаешь, что он в покое».
«Я знаю, что он в покое, и чувствую, что он недалеко».
«И что же?»
«Что же!.. Манаил, чему предшествует рассвет?»
«Наступлению дня, Учитель. Почему Ты об этом спрашиваешь?»
«Потому что смерть Иоанна предваряет тот день, в который Я стану Искупителем. И Моя человеческая сторона содрогается при мысли об этом… Манаил, Я пойду на гору. Ты останься встречать тех, кто придет, и помогать тем, кто уже пришел. Оставайся до Моего возвращения. Потом… поступай так, как пожелаешь. До свидания».
Иисус выходит из комнаты. Тихо спускается по лесенке, проходит через участок с задней стороны и ныряет в узкий проход между заросшими огородами и посадками олив, яблонь, винограда и смоковниц, выбираясь на склон невысокого холма, где я теряю Его из виду.