ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
192. Предсказание Иакову Алфееву. Прибытие в Энганним после остановки у Мегиддо
17 июня 1945.
1«Господь, та вершина – это Кармель?» – спрашивает Иаков, двоюродный брат.
«Да, брат. Это хребет Кармель, а самая высокая вершина дала этому хребту свое имя».
«Наверное, оттуда мир тоже красив. Ты там когда-нибудь бывал?»
«Однажды, сам по себе, в начале Моей проповеди. И у его подножия исцелил Моего первого прокаженного. Но мы сходим туда вместе, чтобы воскресить в памяти Илию…»
«Спасибо, Иисус. Ты, как всегда, меня понял».
«И, как всегда, продолжаю тебя совершенствовать, Иаков».
«Для чего?»
«Для чего – записано на Небе».
«Ты бы мне не поведал об этом, Брат, раз Ты читаешь то, что записано на Небе?»
Иисус с Иаковом шествуют бок о бок, и только маленький Явé, которого Иисус все так же держит за руку, может слышать этот доверительный разговор двоюродных братьев, что улыбаются, глядя друг другу в глаза.
Иисус, обнимая Иакова за плечи, чтобы привлечь его еще ближе к Себе, спрашивает: «Ты правда хочешь это знать? Ладно, расскажу тебе это в виде загадки, и когда ты найдешь разгадку к ней, тогда станешь мудрым. Слушай: „Когда лжепророки собрались на горе Кармель, пришел Илия и сказал народу: ‚До каких пор вы будете шататься из стороны в сторону? Если ваш Бог – Господь, так следуйте Ему; если же Ваал, то следуйте за ним‘. Народ не отвечал. Тогда Илия продолжил говорить к народу: ‚Из пророков Господа остался я один‘; и единственной силой этого одиночки был возглас: ‚Услышь меня, Господи, услышь меня, дабы народ этот признал, что Ты есть Господь Бог, и Ты заново обратишь их сердца‘. Тогда ниспало от Господа пламя и поглотило всесожжение“[1]. Отгадывай, брат».
[1] Иисус цитирует 3 Цар. 18: 20–22; 37–38.
Иаков, опустив голову, размышляет, а Иисус, улыбаясь, смотрит на него.
Так они проходят несколько метров, и затем Иаков произносит: «Это связано с Илией или с моим будущим?»
«Разумеется, с твоим будущим…»
Иаков опять размышляет, а потом вполголоса говорит: «Неужели же это мне будет предназначено побуждать Израиль шествовать одним путем с истиной? Неужели это я буду призван оказаться тем единственным, оставшимся в Израиле? Если так, то это значит, что остальные будут гонимы и рассеяны, и что… я буду молить Тебя об обращении этого народа… будто я священник… будто я… жертва… Но если это так, воспламени меня прямо сейчас, Иисус…»
«Ты уже воспламенен. Но ты будешь охвачен[2] Огнем, как Илия. Ради этого мы одни, Я и ты, отправимся поговорить на Кармель».
«Когда? После этой Пасхи?»
[2] Или восхи́щен Огнем (4 Цар. 2:11).
«Да, после одной из Них. И тогда Я расскажу тебе много всего…»
2Их продвижение останавливает красивая речушка, бегущая к морю и ставшая полноводной благодаря весенним дождям и талым снегам.
Подоспевший Петр говорит: «Мост есть выше по течению, там, где проходит дорога из Птолемаиды в Энганмин (или Энганним)».
Иисус покорно поворачивает назад, чтобы перейти через речку по крепкому каменному мосту. Тут же опять появляются новые возвышенности и холмы, но меньшей величины.
«До конца вечера будем в Энганниме?» – интересуется Филипп.
«Определенно. Хотя… теперь у нас мальчик. Ты устал, Явé? – любовно спрашивает Иисус. – Будь откровенен, как ангел».
«Немного, Господин. Но я постараюсь идти».
«Этот ребенок ослаблен», – своим гортанным голосом говорит человек из Эндора.
«Еще бы! – восклицает Петр. – При той жизни, которую он вел уже несколько месяцев! Иди сюда, я возьму тебя на руки».
«О, не надо, господин! Не утруждай себя. Я еще могу идти».
«Иди, иди сюда. Наверняка ты не тяжелый. Ты похож на голодного птенца», – и Петр сажает его верхом на свои квадратные плечи, поддерживая за ноги.
Идут быстро, поскольку их подгоняет теперь уже жаркое солнце, побуждая скорее добраться до тенистых холмов.
3В селении, которое, как я слышу, называют Мегиддо, они делают привал, чтобы поесть и отдохнуть около родника, очень прохладного и шумного от обилия воды, что льется из него в бассейн из темного камня. Но никто в селении не интересуется безымянными путниками на фоне множества других более или менее богатых паломников, что пешком или на осликах и мулах шествуют в Иерусалим на Пасху. Чувствуется атмосфера праздника, и вместе с путешествующими много ребят, ликующих при мысли о церемонии совершеннолетия.
Двое мальчишек из зажиточного сословия, что пришли поиграть у родника, когда там были Явé и Петр, который таскает его за собой, привлекая тысячью мелочей, спрашивают у мальчика: «Ты тоже идешь затем, чтобы стать сыном Закона?»
Явé застенчиво отвечает: «Да», но чуть ли не прячется позади Петра.
«Это твой отец? Ты беден, так ведь?»
«Да, я беден».
Оба мальчика, похоже, сыновья фарисеев, с насмешливым любопытством наблюдают за ним и говорят: «Это видно».
Действительно, это видно… Его одежонка весьма убогая! Наверное, мальчик подрос, и несмотря на то, что подол его коричневой, выцветшей от непогоды одежды был распорот, она едва доходит до середины его худых смуглых голеней, оставляя совсем открытыми его маленькие ступни, кое-как обутые в бесформенные сандалии, подвязанные шнурками, которые должны причинять мучение ногам.
Мальчики, беспощадные от свойственного многим детям эгоизма и присущей дурным мальчишкам жестокости, говорят: «О! Значит, у тебя на твой праздник не будет нового одеяния! У нас наоборот!.. Правда, Иоаким? Я весь в красном, и такой же плащ. А он – цвета неба, и сандалии у нас с серебряными пряжками, и дорогой пояс, а талит держится на золотой пластине, и…»
«… И сердце из камня, добавлю я! – вставляет Петр, который закончил остужать ступни и набирать воду во все свои фляжки. – Вы плохие, парни. И церемония, и одежды ничего не стоят[3], если не имеешь доброго сердца. Я отдаю предпочтение своему мальчику. Давайте отсюда, гордецы! Ступайте к богатым и уважайте тех, кто беден и честен. 4Иди сюда, Явé! Эта вода хороша для твоих утомленных ножек. Иди, я тебе их вымою. Потом будет легче шагать. О! сколько боли тебе причинили эти шнурки! Тебе нельзя больше идти. Я понесу тебя на руках, пока мы не окажемся в Энганниме. Там отыщу какого-нибудь продавца и куплю тебе пару новых сандалий». И Петр моет и вытирает детские ступни, что уже давно не получали так много ласки.
[3] Букв.: не стоят и лягушки: естественный образ речи для рыбака.
Мальчик нерешительно глядит на него, но потом наклоняется над мужчиной, завязывающим ему сандалии, обхватывает его своими тощими ручонками и говорит: «Какой ты добрый!» – целуя его в седые волосы.
Петр растроган. Он садится там, где стоял, прямо на сырую землю, берет мальчика к себе на колени и говорит ему: «Тогда зови меня: „отец“».
Чувствительная сцена. Подходит Иисус с остальными.
Но еще перед этим два маленьких гордеца, остававшихся там из любопытства, спрашивают: «Так это не твой отец?»
«Для меня он и отец, и мать», – уверенно говорит Явé.
«Да, дорогой! Ты правильно сказал: отец и мать. И, мои любезные молодцы, уверяю вас, что он не придет на церемонию в неподобающей одежде. У него тоже будет алое как пламя царское одеяние, и зеленый как трава пояс, и белый как снег талит».
И несмотря на негармоничность этого сочетания, оно все же поражает двоих тщеславных и обращает их в бегство.
«Чем ты занимаешься, Симон, в этой сырости?» – спрашивает с улыбкой Иисус.
«Сырость? Ах, да! Теперь вижу. Чем занимаюсь? Снова обращаюсь в ягненка с непорочным сердцем. Ах! Учитель, Учитель! Порядок, идем. Но Ты должен предоставить мне этого мальца. Потом я его уступлю. Но покуда он еще не стал настоящим израильтянином, он мой».
«Ну ладно! И ты всегда будешь его опекуном, как старый отец. Хорошо? Отправимся, чтобы вечером быть в Энганниме, не слишком заставляя ребенка бежать».
«Я его понесу. Моя сеть весит больше. Он не может идти с такими сбитыми подошвами. Иди сюда».
И, неся на себе своего нареченного сына, Петр радостно возобновляет шествие по дороге, теперь уже все более тенистой, проходящей среди рощ разнообразных фруктовых деревьев и плавно поднимающейся на холмы, с которых открывается вид на тучную равнину Ездрелона.
5Они уже в окрестностях Энганнима – должно быть, это красивый городок, хорошо снабжаемый водой, что подводится с холмов с помощью надземного акведука, построенного, вероятно, римлянами, – когда грохот неожиданно появившегося военного отряда заставляет их искать убежища на обочине дороги. Копыта лошадей бьют по проезжей части, которая здесь, в окрестностях города, обнаруживает признаки мостовой, выступая из пыли, скопившейся вместе с обломками на этом нетронутом ничьей метлой пути.
«Будь здрав, Учитель! Как Ты тут?» – кричит Публий Квинтилиан, соскакивая с лошади и приближаясь к Иисусу с откровенной улыбкой, держа при этом лошадь на поводу. Его воины переходят на шаг, следуя за своим начальником.
«Иду в Иерусалим на Пасху».
«Я тоже. На праздники охрана усиливается, еще и потому, что ради них в город едет Понтий Пилат, а тут еще Клавдия. Мы ее вестовые. Дороги такие небезопасные! Орлы прогоняют шакалов, – смеется воин и смотрит на Иисуса. И не так громко: – В этом году двойная охрана, чтобы прикрыть спину мерзкого Антипы. Много недовольных арестом Пророка. Недовольных в Израиле и… как следствие, недовольных среди нас. Но… мы уже позаботились, чтобы до Первосвященника и его сообщников донеслось… благодушное пение… флейт». И совсем тихим голосом заканчивает: «Иди спокойно. Все когти втянуты в лапы. Ай-ай! Они нас боятся. Достаточно подать голос, чтобы они приняли его за рев. Будешь держать речь в Иерусалиме? Приходи к Претории. Клавдия говорит о Тебе как о великом философе. Это для Тебя благо, потому что… наш проконсул – это Клавдия».
6Он оглядывается и замечает нагруженного, красного, вспотевшего Петра. «Что за ребенок?»
«Сирота, Я взял его с Собой».
«Да тот Твой товарищ чересчур напрягается! Мальчик, не побоишься проехать несколько метров верхом? Я размещу тебя под своей накидкой и поеду медленно. И верну тебя… этому мужчине, когда мы будем у ворот».
Податливый, прямо как ягненок, мальчик не противится, и Публий сажает его рядом с собой в седло.
И, давая солдатам распоряжение ехать медленно, замечает человека из Эндора. Пристально смотрит на него и говорит: «Ты – здесь?»
«Я. Я перестал продавать яйца римлянам. Но куры еще там. Я теперь с Учителем…»
«Это благо для тебя! Ты обретешь в этом большее утешение. До свидания. Приветствую, Учитель! Буду ждать Тебя у той рощицы». И пришпоривает лошадь.
«Ты с ним знаком? И он тебя знает?» – спрашивают многие Иоанна из Эндора.
«Да, как поставщика кур. Раньше он со мной не был знаком. Но однажды меня вызвали в их командование в Наине, чтобы утвердить мои расценки, и он там был. С тех пор, когда я ходил в Кесарию покупать книги или утварь, он всегда меня приветствовал. Называл меня Циклопом или Диогеном. Он не плохой, и хотя я ненавижу римлян, я его все-таки не оскорблял, потому что он мог быть мне полезен».
«Ты слышал, Учитель? Мой разговор с центурионом из Капернаума пошел на пользу. Теперь я пойду более спокойным», – говорит Петр.
Они достигают тех зарослей, в тени которых спешился патруль.
«Вот, возвращаю тебе мальчика. Есть у Тебя распоряжения, Учитель?»
«Нет, Публий. Да явится тебе Бог».
«Будь здрав», – и вскочив на лошадь, он пришпоривает ее, и за ним с сильным грохотом копыт и доспехов следуют его спутники.
7Они вступают в город, и Петр со своим маленьким другом отправляется покупать сандалии.
«Этот человек умирает от желания иметь сына, – говорит Зелот, и заключает: – Он прав».
«Я подарю вам тысячи сыновей. Сейчас пойдем поищем пристанища, чтобы продолжить путь завтра на рассвете».