ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
193. Прибытие в Сихем после двухдневного перехода
18 июня 1945.
1Иисус продвигается к Иерусалиму по дорогам, что все больше и больше заполняются паломниками. Ночной ливень добавил этим дорогам немного грязи, но зато прибил пыль и очистил воздух. Поля похожи на какой-нибудь сад, за которым бережно ухаживает садовник.
Все идут проворно, поскольку отдохнули во время привала, и мальчик в своих новых сандалетах не страдает от ходьбы, а напротив, все более доверчиво щебечет то с одним, то с другим, выложив Иоанну, что его отца звали Иоанном, а мать – Марией, и что поэтому ему очень нравится Иоанн. «Но я, – заключает он, – также люблю всех и в Храме буду много-много молиться за вас и за Господа Иисуса».
Трогательно наблюдать, как эта группа мужчин, по большей части бездетных, по-отцовски предупредительна к самому меньшему из учеников Иисуса. Даже человек из Эндора внешне смягчается, когда заставляет мальца выпить яйцо, или же карабкается среди зарослей, озеленяющих холмы и все более высокие горы, рассеченные глубокими долинами, по дну которых проходит главная дорога, с целью набрать кисловатых веточек ежевики или душистых стеблей дикого фенхеля, и приносит их мальцу, чтобы унять его жажду, не отягощая его водой. А как он отвлекает его от долготы пути, переключая внимание на разные красоты и виды!
Старый педагог из Цинтиума, погибший было от людской злобы, воскресает ради этого ребенка, такого же несчастного, как он сам, и его добрая улыбка разглаживает морщины неудач и горестей. Если Явé уже не так жалок в своих новых сандалетах, и уже не так печально его личико, с которого неведомо чья апостольская рука позаботилась стереть всякие следы той дикой жизни, какую он вел в течение многих месяцев, приведя в порядок его волосы, до тех пор нечесаные и запачканные пылью, а теперь при помощи энергичного мытья ставшие мягкими и приглаженными, то мужчина из Эндора – просто совсем другой человек, хотя он все еще немного теряется, когда слышит, как его называют Иоанном, но потом качает головой с улыбкой снисхождения к своей плохой памяти. День ото дня его лицо утрачивает былую жесткость и приобретает ту серьезность, которая не заставляет пугаться.
Естественно, двое этих несчастных, воскресших благодаря доброте Иисуса, своей любовью тянутся к Учителю. Товарищи им тоже дороги, но Иисус… Когда Он глядит на них или обращается именно к ним, их вид становится совершенно счастливым.
2Преодолев глубокое ущелье, а затем красивейший зеленый перевал, с высоты которого все еще можно смутно различить Ездрелонскую равнину (это заставляет мальчика вздохнуть: «Что там поделывает старик отец?» – и с довольно печальным вздохом и увлажнившимися карими глазами подытожить: «Ох! Он куда менее счастлив, чем я… а так добр!» – и это мальчишеское стенание окутывает всех пеленой грусти), они спускаются плодородной долиной, полностью возделанной под поля и оливковые рощи, и легкий ветерок вызывает снегопад из цветков виноградной лозы и ранних цветов оливы. Ездрелонская равнина совсем пропадает из виду.
Остановка на обед и опять шествие по пути в Иерусалим. Но, видимо, был большой дождь, либо это место богато грунтовыми водами, поскольку луга здесь напоминают заболоченные низменности: столько на них воды, блестящей среди густых трав и едва не заливающей дорогу, которая несколько приподнята, что, однако, не уберегает ее от обильной грязи. Взрослые подбирают свои одежды, чтобы они не покрылись грязной коркой, а Иуда Фаддей сажает себе на плечи мальчика, давая тому передохнуть, да и с целью побыстрее оставить позади эту затопляемую и, возможно, нездоровую местность.
День уже на исходе, когда, пройдя вдоль очередных холмов и миновав еще одну небольшую сухую и каменистую долину, они входят в селение, расположенное на скалистой возвышенности, и, проталкиваясь через толпу паломников, ищут приюта в чем-то вроде крайне безыскусного постоялого двора в виде громадного навеса, под которым в изобилии разложена солома, и больше ничего. Зажженные тут и там крошечные светильнички освещают трапезу отправившихся в паломничество семей, семей бедных, подобно общине апостолов, потому что богатые поставили свои шатры преимущественно за пределами селения, брезгуя контактировать как с местными простолюдинами, так и с бедными странниками.
Опускаются ночь и тишина… Первым засыпает мальчик, устало прикорнувший на коленях у Петра, который его затем и укладывает на соломе и заботливо укрывает.
Иисус созывает взрослых на молитву, и потом каждый растягивается на своей подстилке, чтобы отдохнуть от длительного перехода.
3День следующий. Апостольская компания, отправившись поутру, к вечеру собирается войти в Сихем, оставив позади Самарию, живописный город с оградой из стен, увенчанный красивыми и величественными зданиями, вокруг которых теснятся аккуратные красивые дома. У меня ощущение, что этот город, подобно Тивериаде, недавно был перестроен, и по плану, заимствованному у Рима. Кругом, за пределами стен – кольцо плодороднейших и хорошо возделанных земель.
Дорога, ведущая из Самарии в Сихем, петляет, идя под уклон ярусами подпорных стен, что напоминает мне холмы Фьезоле[1], и отличается потрясающим видом на зеленые горы на юге и на прекрасную равнину, простирающуюся к западу.
[1] Фьезоле – город в холмистой местности в области Тоскана.
Дорога постепенно спускается в долину, но то и дело вновь идет вверх, чтобы перевалить через другие холмы, с чьих высот можно обозреть землю Самарии с ее прекрасными плантациями олив, зерновых и виноградников, за которыми с холмистых возвышенностей наблюдают рощи дубов и других деревьев с высокими стволами, что должны быть защитой от ветров, которые наверняка дуют из ущелий, и образующиеся от этого вихри могли бы попортить плантации. Этот край мне сильно напоминает наши Апеннины, тут, около Амиаты, когда одновременно охватываешь взором и равнинные зерновые угодья Мареммы, и веселые холмы и суровые горы, что вздымаются выше на внутренних территориях[2]. Не знаю, какова Самария теперь. Тогда она была очень красивой.
[2] Монте Амиата – гора, Маремма – прибрежная низменность в Тоскане.
И вот между двумя высокими горами, самыми высокими в этом районе, насквозь просматривается долина, а посередине этой плодороднейшей орошаемой долины виден Сихем. Именно тут Иисуса и Его спутников нагнал роскошный караван, представляющий собой двор Консула, переезжающий на праздники в Иерусалим. Рабы, идущие пешком, и рабы на колесницах, охраняющие перевозку мебели… Боже мой, сколько добра могли возить с собой в те времена!! Самые настоящие колесницы с рабами, груженные всем понемногу и даже целыми паланкинами, и кареты для путешествий: это просторные четырехколесные повозки, хорошо амортизирующие, крытые, в них размещаются дамы. И опять – повозки, рабы…
Вот женская рука, вся в драгоценностях, приподнимает один из пологов – и появляется строгий профиль Плаутины, которая, не говоря ни слова, но улыбаясь, кланяется. И то же самое делает Валерия, у которой на коленях ее малышка, заливающаяся веселыми трелями. Проезжает очередная пассажирская карета, еще более роскошная, у нее никакие пологи не сдвигаются. Но когда она уже проехала мимо, сзади, между подвязанными занавесками, высовывается розоватое лицо Лидии, и она делает поклон. Караван удаляется…
4«Неплохо они путешествуют, – говорит усталый и потный Петр. – Но если Бог нам поможет, то послезавтра вечером мы будем в Иерусалиме».
«Нет, Симон. Я не могу не отклониться в сторону, чтобы подойти к Иордану».
«Но зачем, Господь?»
«Ради нашего ребенка. Он очень печален, и снова увидеть эту злосчастную гору для него было бы слишком».
«Да мы ее не увидим! Точнее, увидим с другой стороны… и… и я позабочусь о том, чтобы отвлечь его внимание. Мы с Иоанном… Он сразу отвлечется, бедный голубок, лишенный гнезда. Пойти к Иордану! Боже упаси! Лучше этой дорогой. Она прямая, она короче, безопаснее. Нет. Нет. Этой. Этой. Видишь? Эти римлянки тоже ее выбрали. Вдоль моря и вдоль реки – всякие лихорадочные испарения в пору этих первых летних дождей. Здесь здоровее. И потом… Когда же мы прибудем, если еще удлиним путь? Подумай, в каком волнении будет Твоя Мать после того безобразия, что сотворили с Крестителем!..»
Петр одолевает, и Иисус соглашается.
«В таком случае мы пораньше и как следует отдохнем, а завтра на рассвете выступим, чтобы послезавтра вечером оказаться в Гефсимании. На следующий день, в пятницу, сходим к Матери в Вифанию, где выгрузим книги Иоанна, что вас немало утомили, и отыщем Исаака, которому передадим этого бедного брата…»
«А мальчик? Ты сразу его отдашь?»
Иисус улыбается: «Нет. Отдам его Моей Матери, чтобы Она его приготовила к „его“ празднику. А потом возьмем его с собой на Пасху. Но после мы все-таки должны будем его оставить… Не привязывайся к нему слишком! Или, вернее, люби его, словно он твой собственный, но духовным чувством. Видишь, он слабенький и устает. Мне тоже было бы приятнее, если бы он поучался и возрастал в Мудрости, воспитываясь у Меня. Но Я неутомим, а Явé слишком юн и слишком слаб, чтобы выносить наши труды. Мы пойдем по Иудее, затем вернемся в Иерусалим на Пятидесятницу, а потом отправимся… отправимся благовествовать… И снова встретимся с ним летом в нашем отечестве. 5Вот мы и у ворот Сихема. Ступай вперед вместе со своим братом и с Иудой Симоновым поискать жилище. Я пойду на рыночную площадь и буду тебя ждать».
И они расходятся: Петр носится в поисках пристанища, тогда как остальные с трудом продвигаются по улицам, запруженным кричащими и жестикулирующими людьми, ослами, повозками, которые все держат путь в Иерусалим на предстоящую Пасху. Голоса, оклики, ругательства смешиваются с ослиным ревом, сливаясь в шум, который громко отражается под арками, перекинутыми от дома к дому, шум этот напоминает гул в раковинах, когда их подносят к уху. Эхо летит от свода к своду, где уже собираются тени, а народ, словно вода под давлением, мечется по улицам, просачивается в них, ища какого-нибудь крова, какой-нибудь площади или луга, чтобы провести там ночь…
Прислонившийся к дереву Иисус, держа мальчика за руку, ждет Петра на площади, которая по такому случаю все еще заполнена торговцами.
«Хорошо бы нас никто не увидел и не узнал!» – говорит Искариот.
«Как узнаешь зернышко среди песка? – отвечает Фома. – Не видишь, сколько народу?»
Возвращается Петр: «За городом есть один навес с сеном. А ничего другого я не нашел».
«Не будем искать другого. И это слишком хорошо для Сына Человеческого».