Эти проявления любви настолько бурные, что не дают Ему пройти, и все же они подобны поднимающей вверх волне. Я думаю, что Иисус продвигается вперед больше благодаря этой волне, чем собственным ногам, и Его Сердце, конечно же, возносится высоко в ясное небо от радости, которую Ему доставляет эта любовь. Лицо Богочеловека сияет, как в минуты Его наивысшей радости. Это не то могущественное выражение лица с магнетическим взором, какое бывает во время чудес, и не то, величественное, с которым Он являет Свое непрекращающееся единство с Отцом, и не то, строгое, с которым Он пресекает какой-либо грех. Все они сияют разным светом, но нынешний свет – это свет тех часов, когда перестает напрягаться все Его я, подвергающееся нападкам со всех сторон, вынужденное все время бдительно относиться к малейшему Своему или чужому жесту или слову, опутанное всеми кознями мира сего, которые, словно колдовскую паутину, разбрасывают свои сатанинские нити вокруг божественного Мотылька Богочеловека, надеясь парализовать Его полет и пленить Его дух, дабы Ему не удалось спасти этот мир; заглушить Его слово, чтобы оно не было наставником для этого крайнего и греховного земного невежества; связать Ему руки, эти руки вечного Священника, чтобы они не освящали людей, которых развратили дьявол и плоть; затуманить Его глаза, чтобы совершенство Его взгляда – который подобен магниту, который есть прощение, который есть любовь и очарование, побеждающее всякое упорство, если это не упорство законченного сатаны, – не притягивало к Нему сердца.

   ²О! разве не таково опять отношение к Христу благодаря врагам Христовым? Разве опять Ученость и Ересь, Ненависть и Зависть, враги рода человеческого, вышедшие из этого самого Человечества, словно отравленные ветви из хорошего дерева, не проделывают все это ради умирания Человечества, которое они ненавидят еще сильнее, чем ненавидят Христа, ибо ненавидят его деятельно, лишая его радости путем его дехристианизации, тогда как у Иисуса отнять ничего не могут, поскольку Он Бог, а они – прах? Да, так они и делают.

   Но Христос находит прибежище в сердцах верующих и оттуда смотрит, оттуда говорит, оттуда благословляет Человечество и еще… и еще отдает Себя этим сердцам, и они… касаются Неба c его блаженством, хотя и остаются здесь, но остаются сжигая себя, пока восхитительная мука не охватывает все то, что составляет их существо: ощущения и органы чувств, чувства и мысли, и наконец дух… Слезы и улыбки, стоны и пение, изнеможение и при этом жажда жизни – наши спутники и больше чем спутники: это сама наша сущность, ибо как кости в плоти, а также жилы и нервы под кожей вместе образуют единого человека, точно так же все то, что воспламенилось, когда Иисус нам Себя подарил, присутствует в нас, в нашей убогой человеческой природе. И кто такие мы в эти минуты, не могущие длиться вечно, потому что, если бы они длились больше, нежели мгновения, мы бы умирали, будучи обожженными и сокрушенными? Мы уже не люди. Уже не животные, наделенные разумом и живущие на Земле. Мы, мы – о, Господь! Позволь, я скажу это один раз, не из гордости, но чтобы воспеть Твою славу, ибо Твой взгляд сжигает меня и заставляет безумствовать… Тогда мы становимся серафимами. И мне странно, что из нас не вырываются сполохи жаркого пламени, ощутимые для людей и предметов, как это бывает в явлениях осужденных грешников. Ведь если верно, что огонь Преисподней таков, что одно его отражение, исходящее от грешника, может воспламенить дерево и заставить плавиться металлы, что же такое Твой огонь, о Боже, у которого все беспредельно и совершенно?

   Мы умираем не от лихорадки, нет, не от нее мы пылаем, не телесная лихорадка снедает нас. Наша лихорадка – это Ты, Любовь! И от э́того мы пылаем, умираем, э́то нас снедает, от э́того и поэтому раздираются ткани наших сердец, которые не могут столько вынести. Но я неверно выразилась. Потому что любовь – это исступление, любовь – это водопад, прорывающий плотины и низвергающийся, снося все, что не есть она, любовь – это нагромождение впечатлений в нашем уме, и все они подлинные, все настоящие, но никакая рука не в состоянии их описать, настолько стремительно ум преобразует в мысль то чувство, которое испытывает сердце. Неверно, что мы умираем. Мы живем. Удесятеренной жизнью. Жизнью двоякой, живя как люди и как блаженные: жизнью Земли и жизнью Неба. Достигая и превосходя – о, я уверена в этом! – ту жизнь без изъянов, без каких-либо недостатков или ограничений, которую Ты, Отец, Сын и Святой Дух, Ты, триединый Бог-Творец, даровал Адаму как прелюдию к Жизни, что настанет после восшествия к Тебе, к тому блаженству на Небе после безмятежного перехода из Рая земного в Рай небесный, после переправы на любящих ангельских руках, подобной сладостному сну и плавному восхождению Марии на Небо, чтобы прийти к Тебе, к Тебе, к Тебе! Мы живем истинной Жизнью.

   А потом оказываемся здесь и удивляемся, как я сейчас, и смущаемся, что так далеко зашли, и говорим: «Господи, я недостоин всего этого. Прости, Господи», – и бьем себя в грудь, ибо ужасаемся, что возгордились, и опускаем завесу поплотней на то сияние, каковое хотя и не продолжает пламенеть непомерным жаром из снисхождения к нашей ограниченности, но все же сосредотачивается в глубине нашего сердца, готовое ярко вспыхнуть в минуту нового блаженства, попущенного Богом. Завеса опускается над этим святилищем, где Бог пылает Своими огнями, Своими лучами, Своей любовью… и обессиленные, но при этом возрожденные, мы снова принимаемся идти, словно… опьяненные каким-то крепким и сладким вином, которое не затуманивает рассудок, но позволяет нам не обращать ни взора, ни внимания на то, что не есть наш Господь, Ты, мой Иисус, связующее звено между нашим ничтожеством и Божеством, средство искупления нашего греха, творец блаженства нашей души, Ты, Сын, Своими раненными ладонями вкладывающий наши ладони в духовные ладони Отца и Духа, дабы мы пребывали в Вас ныне и вовеки. Аминь.

   ³Куда же я успела унестись, пока Иисус воспламеняет меня, опаляя Своим любящим взглядом жителей Ютты? Вы, наверное, заметили, что я уже не говорю о себе или говорю крайне редко. Много чего могла бы я рассказать. Но усталость и физическая слабость, которые на меня наваливаются сразу после этих наставлений, и духовная стыдливость, что по мере моего продвижения становится все сильнее, убеждают, вынуждают меня молчать. Однако сегодня… я унеслась слишком высоко, а воздух стратосферы, как известно, заставляет терять контроль… Я же унеслась гораздо выше, чем в стратосферу… и уже не могу себя контролировать… И потом, я думаю, что если бы мы все время молчали, мы, охваченные этими вихрями любви, то мы бы в конце концов взорвались как снаряды или, точнее, как перегретые закупоренные котлы. Простите меня, отче. Итак, двинемся дальше.

   ⁴Иисус входит в Ютту, и Его ведут на рыночную площадь, а оттуда – к той бедной хибарке, где Исаак томился в течение тридцати лет. И поясняют: «Сюда мы приходим поговорить о Тебе и помолиться, как в самую настоящую синагогу. Потому что именно здесь мы впервые с Тобой познакомились, и отсюда молитвы святого вызвали Тебя к нам. Заходи. Погляди, как мы устроились».

  Домишко, всего лишь год назад состоявший из трех комнатушек – в первой парализованный Исаак просил милостыню, во второй был чуланчик, в третьей кухонька, выходившая во двор, – стал одним помещением, в котором стоят лавки для тех, кто там собирается. На дворе, в маленькой лачужке, как великая реликвия, разместилась немногочисленная утварь Исаака; двор этот стал менее пустынным благодаря уважению жителей Ютты, посадивших там несколько вьющихся растений, которые теперь покрывают его безыскусный забор своими цветами и образуют основу навеса, цепляясь за веревки, сетью натянутые над двором на уровне низкой кровли.

  Иисус хвалит их и говорит: «Мы можем тут остановиться. Только прошу вас приютить женщин и мальчика».

  «О! Наш Учитель! Ни за что! Мы придем сюда вместе с Тобой, и Ты будешь для нас говорить, но Ты и Твои спутники – наши гости. Даруй нам Свое благословение приютить и Тебя, и служителей Божьих. Нам жаль только, что их меньше, чем у нас домов…»

  Иисус соглашается и выходит из домика, направляясь в дом Сары, которая никому не уступает свое право позвать на обед Иисуса и его спутников…

    ⁵… Иисус держит речь в доме Исаака. Люди набились в комнату и во двор и толпятся даже на площади, и Иисус, стараясь быть услышанным всеми, стоит посередине комнаты, так чтобы Его голос разносился как во дворе, так и на площади. Ему приходится коснуться темы, вызванной каким-то вопросом или событием. Он говорит:

   «… Не сомневайтесь же в этом. Как говорит Иеремия^[2], они на опыте познают, как это горько и больно – оставить Господа. Следы некоторых преступлений, друзья, не смыть никаким поташом или щёлоком. Даже пламя Преисподней не разрушит этот след. Он неизгладим.

[2] В Иер. 2, где речь идет об отступничестве Израиля.