ЕВАНГЕЛИЕ КАК ОНО БЫЛО МНЕ ЯВЛЕНО
218. Разные встречи в филистимском городе Аскалоне
14 июля 1945.
1Рассвет своим свежим дыханием будит спящих. Они поднимаются со своей песчаной постели под дюной, по которой разбросаны редкие сухие травы, и карабкаются на ее вершину. Перед ними – глубоко вдающееся в сушу песчаное побережье, тогда как чуть подальше и чуть поближе – прекрасные возделанные почвы. Пересохший поток своими белыми камнями выделяется на фоне светлого песка, и эта белизна высохших костей простирается до самого моря, что сверкает вдалеке поднявшимися в виду утреннего отлива волнами, раздуваемыми легким северо-западным ветром, что поглаживает морскую пучину. Они идут по краю дюны до высохшего потока, переходят его и идут дальше наискосок по дюнам, что обваливаются у них под ногами, и таким волнистым, что они кажутся продолжением моря, только вместо воды тут – твердое и сухое вещество.
Дойдя до влажного прибрежного песка, они ускоряют шаг, и если Иоанн, как загипнотизированный, смотрит на это полыхающее в первых солнечных лучах беспредельное море и словно упивается этой красотой, отчего его глаза делаются еще синее, то более практичный Петр разувается, подбирает одежду и шлепает по мелководью в надежде поживиться каким-нибудь крабиком или какой-нибудь раковиной.
На расстоянии добрых двух километров – красивый приморский город, вытянувшийся вдоль скалистого берега в форме полумесяца, через который ветры и шторма перебросили пески. И теперь, когда вода после прилива отступает, эта скала обнажается даже здесь, вынуждая вернуться на сухой песок, чтобы не поранить босые ноги о камни.
«Где мы войдем в город, Господь? Отсюда видно только сплошную стену. Со стороны моря не войдешь. Город в самой глубокой точке этой дуги», – говорит Филипп.
«Идите. Я знаю, где вход».
«Ты здесь уже бывал?»
«Однажды ребенком, и Я бы его не вспомнил. Но знаю, где можно пройти».
«Странно! Я не раз это замечал… Ты никогда не сбиваешься с дороги. Иногда мы заставляем Тебя ошибиться. Но Ты! Как будто Ты побывал везде, куда направляешься», – замечает Иаков Зеведеев.
Иисус улыбается, но не отвечает. 2А спокойно идет к небольшому сельскому предместью, где зеленщики выращивают для города овощи. Участки полей и огороды аккуратны и довольно ухожены, женщины и мужчины обрабатывают их и поливают грядки, доставая воду из колодцев вручную или при помощи старой скрипучей конструкции из ведер, поднимаемых несчастным осликом, что ходит вокруг колодца с повязкой на глазах. Но никто ничего не говорит. Иисус здоровается: «Мир вам». Однако люди остаются если не враждебными, то безучастными.
«Господь, тут мы рискуем умереть от голода. Они не понимают Твоего приветствия. Сейчас попробую я, – говорит Фома и приступает к первому попавшемуся зеленщику: – Дорого ли стоят твои овощи?»
«Не больше, чем у других огородников. Дорого или не дорого – зависит от того, насколько пухлый кошелек».
«Верно сказано. Но я, как видишь, не умираю от недоедания. Я толстый и румяный даже без твоих овощей. Признак того, что мой кошелек набух, как вымя. Короче: нас тринадцать, и мы в состоянии купить. Что ты нам можешь продать?»
«Яйца, овощи, ранний миндаль и лежалые яблоки, маслины… То, что пожелаешь».
«Дай мне на всех яиц, яблок и хлеба».
«Хлеба у меня нет. Найдешь его в городе».
«Я голоден сейчас, а не через час. Не верю, что у тебя нет хлеба».
«Нет. Жена еще только печет. Но видишь вон того старика? У него всегда много хлеба, ведь он у самой дороги, и путники часто у него его просят. Сходи к Анании и спроси у него. Яиц сейчас тебе принесу. Только имей в виду, они стоят динарий за пару».
«Вор! Что, твои куры несутся золотыми яйцами?»
«Нет. Но неприятно находиться среди вони этой домашней птицы, и за просто так этого никто не сделает. И потом, разве вы не иудеи? Заплáтите».
«Оставь их себе. Хорошая награда», – и Фома от него отворачивается.
«Эй, мужчина! Иди сюда. Я тебе отдам их дешевле. По три за динарий».
«Не возьму даже по четыре. Пей их сам, и пусть они застрянут у тебя в горле».
«Подожди. Слушай. Сколько ты хочешь мне дать?» – зеленщик догоняет Фому.
«Ничего. Я их уже не хочу. Думал перекусить перед тем, как идти в город. Но лучше так. Не потеряю ни голоса, ни аппетита, и буду рассказывать царские байки и хорошенько пообедаю в гостинице».
«Отдам тебе их по дидрахме за пару».
«Уф! Ты навязчивей слепня. Давай мне твои яйца. И чтобы свежие. А если нет, я вернусь назад и сделаю твою рожу еще желтее, чем она есть, – и Фома идет и возвращается как минимум с двумя дюжинами яиц в подоле плаща. – Видели? В этом краю воров отныне я буду делать покупки. Я знаю, как с ними обращаться. Они приходят к нам с кучей денег и закупаются для своих женщин, и наши браслеты всегда им недостаточно крупны, – и они целыми днями торгуются о ценах. Я мщу за себя. 3Теперь идем к тому другому скорпиону. Иди сюда, Петр. А ты, Иоанн, держи яйца».
Они идут к старику, чей огород расположен вдоль главной дороги, которая ведет в город с севера, проходя мимо домов предместья. Ровная, хорошо вымощенная дорога, несомненно, дело рук римлян. Восточные ворота города уже недалеко, и за ними видно, что дорога продолжает идти по прямой и становится по-настоящему живописной, переходя в две тенистые арочные галереи, стоящие на мраморных колоннах, в прохладной тени которых ходит народ, оставив середину улицы ослам, верблюдам, повозкам и лошадям.
«Привет! Продашь нам хлеба?» – спрашивает Фома.
Старик или не слышит или не хочет слышать. На самом деле скрип водяного колеса такой, что голос можно и не расслышать.
Петр теряет терпение и кричит: «Останови своего Самсона! Он хотя бы переведет дух, чтобы не помереть у меня на глазах. И выслушай нас!»
Мужчина останавливает осла и подозрительно смотрит на собеседника, однако Петр обезоруживает его, говоря: «Э! Разве Самсон – не подходящее имя для осла? Если ты филистимлянин, тебе должно быть приятно потому, что это оскорбляет Самсона. Если ты из Израиля, тебе должно быть приятно потому, что это напоминает о поражении филистимлян. Так что видишь…»
«Я филистимлянин и этим горжусь».
«Правильно делаешь. Я тоже буду тобой гордиться, если ты дашь нам хлеба».
«А ты разве не иудей?»
«Я христианин».
«Что это за место?»
«Это не место, а Особа. И я этой Особе принадлежу».
«Ты Его раб?»
«Я свободнее любого другого, поскольку кто принадлежит той Особе, тот уже ни от кого, кроме Бога, не зависит».
«Ты говоришь правду? Даже от Цезаря?»
«Тьфу! Что такое Цезарь в сравнении с Тем, кому я следую и принадлежу, и чьим именем прошу у тебя хлеба?»
«Но где же этот могущественный Человек?»
«Вон Тот, который смотрит сюда и улыбается. Это Христос, Мессия. Неужели ты о Нем никогда не слышал?»
«Слышал. Царь Израиля. Он победит Рим?»
«Рим? Да весь этот мир и даже Преисподнюю!»
«А вы Его генералы? И так одеты? Наверное потому, что сбежали от преследований вероломных иудеев».
«И да, и нет. Дай же мне хлеба, а пока мы будем есть, я тебе объясню».
«Хлеба? Тогда уж и воду, и вино, и скамьи в тени – для вас с товарищем и для твоего Мессии. Позови Его».
И Петр стремглав мчится к Иисусу: «Идем, идем. Тот старый филистимлянин даст то, что нам нужно. Однако думаю, что он забросает Тебя вопросами… Я сказал ему, кто Ты… в общих чертах сказал. Но настроен он хорошо».
4Все идут на приусадебный участок, где хозяин уже расставил скамьи вокруг грубого стола, поставленного под перголой, увитой густой виноградной зеленью.
«Мир тебе, Анания. Да процветет земля за твое милосердие и даст тебе обильный плод».
«Спасибо. И Тебе мир. Садись, садитесь. Анибé! Нуби! Хлеба, вина, воды. Живо!» – отдает старик распоряжения двум женщинам, явно африканкам, поскольку одна – абсолютно черная с толстыми губами и вьющимися волосами, а другая – очень темная, хотя и более европейской внешности. Старик же поясняет: «Дочери рабынь моей жены. Она умерла, и умерли те, что с ней пришли. Но их дочери остались. С верхнего и нижнего Нила. Моя жена была оттуда. Запрещено, да? Но я по этому поводу не переживаю. Я не израильтянин, а женщины, принадлежащие низшей расе, послушны».
«Ты не израильтянин?»
«Я вынужден им быть, ведь Израиль – как ярмо на нашей шее. Но… Ты-то израильтянин и, наверно, обижаешься на мои слова?»
«Нет, не обижаюсь. Я лишь хотел бы, чтобы ты услышал голос Бога».
«Он не разговаривает с нами».
«Это ты так считаешь. Я говорю с тобой, и это Его голос».
«Но Ты ведь Царь Израиля».
Подошедшие с хлебом, водой и вином женщины, услышав слово «царь», озадаченно останавливаются, глядя на светловолосого, улыбающегося благородного молодого Человека, которого хозяин называет «царем», а затем отступают, почтительно согнувшись чуть не до земли.
«Спасибо, женщины. Мир и вам тоже. – Потом, обращаясь к старику: – Молодые… Ты можешь продолжить свою работу».
«Нет. Земля влажная и может подождать. Скажи что-нибудь. Анибé, отвяжи и загони осла. А ты, Нуби, вылей последние ведра, а потом… Ты останешься, Господин?»
«Не утруждайся больше. Мне достаточно немного поесть, а потом Я пойду в Аскалон».
«Я не утруждаюсь. Ступай, пожалуйста, в город. А вечером приходи. Мы преломим хлеб и разделим соль. Скорее, вы! За тобой хлеб, а ты позови Гетео, пусть зарежет козленка и приготовит его к вечеру. Идите». И обе женщины без разговоров уходят.
5«Так значит Ты – царь? А как же войско? Ирод жесток, во всех отношениях. Он перестроил наш Аскалон. Но лишь ради собственной славы. А теперь!.. Однако Ты лучше меня знаешь об этом позоре Израиля. Что Ты предпримешь?»
«У Меня есть лишь то оружие, что дано Богом».
«Меч Давида?»
«Меч Моего слова».
«О, бедный мечтатель! Он обломится, и его лезвие затупится о бронзовые сердца».
«Думаешь? Я не нацелен на какое-то мирское царство. Моя цель – Небесное Царство для всех вас».
«Всех нас? Даже для меня, филистимлянина? И для моих рабынь?»
«Для всех. Для тебя и для них. Вплоть до последнего дикаря, что живет посреди африканских лесов».
«Ты хочешь установить такое великое царство? Почему Ты называешь его Небесным? Ты мог бы назвать его: царство всей Земли».
«Нет. Не пойми Меня неправильно. Мое Царство – это Царство истинного Бога. Бог на Небе. Поэтому Царство – Небесное. Всякий человек – это душа, облеченная телом, а душа может жить только на Небесах. Я хочу исцелить ваши души, очистить их от грехов и ненависти и посредством добра и любви привести их к Богу».
«Вот это мне нравится. Я-то в Иерусалим не хожу, но знаю, что никто другой в Израиле в течение веков так не говорил. Так значит Ты не испытываешь к нам ненависти?»
«Я ни к кому не испытываю ненависти».
Старик задумывается… затем говорит: «А у этих двух рабынь тоже есть души, как у вас, израильтян?»
«Конечно. Они же не отловленные звери. Это несчастные создания. Их следует любить. Ты их любишь?»
«Я не обращаюсь с ними плохо. Требую послушания, но не применяю кнут и хорошо их кормлю. Говорят: некормленая скотина не работает. Но и с недоедающим человеком дела будут плохи. И потом они родились в моем доме. Я видел их детьми. Теперь они останутся одни, ведь я очень стар, понимаешь? Мне почти восемьдесят. Они и Гетео – остатки моей прежней семьи. Я привязан к ним, как к своей мебели. Они закроют мне глаза…»
«А потом?»
«А потом… Ну, не знаю. Пойдут в прислуги, а дом снесут. Мне жаль. Своим трудом я сделал его богатым. Эта почва снова станет песчаной, бесплодной… Эта лоза… Мы посадили ее вместе с женой. И этот розовый куст… Он египетский, Господин. В нем чувствуется аромат моей супруги… Мне кажется, это сын… мой единственный сын, теперь уже прах, что похоронен под ним… Скорби… Лучше умереть молодыми и не видеть ни этого, ни подступающей смерти…»
«Твой сын не умер, как и твоя жена. Их дух продолжает жить. Мертва плоть. Смерть не должна нас пугать. Для того, кто уповает на Бога и живет праведно, смерть – это жизнь. Подумай об этом… Я пойду в город. Вернусь вечером и попрошусь у тебя под тот навес, чтобы переночевать с Моими спутниками».
«Нет, Господин. У меня много пустых комнат. Они будут в Твоем распоряжении».
Иуда кладет на стол несколько монет.
«Нет. Этого не нужно. Я сын этой ненавистной вам земли. Но, возможно, я лучше тех, кто над нами господствует. До свидания, Господин».
«Мир тебе, Анания».
Обе рабыни вместе с Гетео, мускулистым пожилым крестьянином, прибежали Его проводить. «Мир и вам тоже. Будьте хорошими. До свидания», – и Иисус слегка касается курчавых волос Нуби, блестящих прямых волос Анибé, улыбается мужчине и уходит.
6Вскоре они входят в Аскалон по улице с двойной галереей, что идет прямо к центру города, который есть слепое подражание Риму: бассейны и фонтаны, площади на манер Форума, башни вдоль городских стен, и повсюду – имя Ирода, выставленное им самим ради самовосхваления, ибо жители Аскалона его не восхваляют. Движение интенсивное, и оно усиливается как с течением времени, так и по мере приближения к центральной части города, открытой, просторной, со сверкающим на заднем плане морем, что кажется зажатым в клещи, словно бирюза в розовый коралл, домами, рассыпанными по сильно вогнутой дуге, какую образует здесь берег: не просто залив, а настоящая дуга, часть окружности, которую солнце полностью окрашивает в бледно-розовый цвет.
«Разделимся на четыре группы. Я отойду, точнее, отпущу вас. И после сделаю Свой выбор. Ступайте. На исходе девятого часа встречаемся у тех же ворот, которыми мы вошли. Будьте осторожны и терпеливы».
Иисус глядит им вслед, оставшись с одним Иудой Искариотом, который заявил, что со здешними он говорить не станет, потому что они хуже язычников. Но почувствовав, что Иисус хочет просто походить без разговоров, передумывает и говорит: «Ты не против побыть один? Я бы пошел с Матфеем, Иаковом и Андреем, они менее опытные…»
«Можешь идти. С Богом».
И вот Иисус в одиночку бродит по городу, обходя его вдоль и поперек, неузнаваемый среди снующей толпы, которая Его даже не замечает. Лишь двое или трое детей с любопытством поднимают головы, да какая-то вызывающе одетая женщина решительно идет Ему навстречу с улыбкой, полной намеков. Но Иисус бросает на нее такой суровый взгляд, что она делается пунцовой и уходит, опустив глаза. На углу она опять оборачивается, но поскольку какой-то простолюдин, наблюдавший за этой сценой, осыпает ее колкими остротами и шутками насчет ее неудачи, заворачивается в плащ и убегает.
Дети, напротив, крутятся возле Иисуса, смотрят на Него, улыбаются в ответ на Его улыбку. Один, посмелее, спрашивает: «Ты кто?»
«Иисус», – отвечает Он, лаская его.
«Чем занимаешься?»
«Жду Своих друзей».
«Из Аскалона?»
«Нет, из Моих краев и из Иудеи».
«Ты богатый? Я – да. У моего отца красивый дом, и в нем он делает ковры. Пойдем посмотрим. Тут недалеко».
И Иисус идет с мальчиком, они заходят под длинную арку, играющую роль крытой улицы. В конце, делаясь еще ярче на фоне сумрака арки, горя на солнце сияет кусочек моря.
7Им встречается худая плачущая девочка. «Это Дина. Она бедная, понимаешь? Моя мать дает ей еду. Ее мать больше не может зарабатывать. Отец ее уже умер, в море. Во время бури, когда он из Газы шел к порту Великой Реки, чтобы отвезти одни товары и взять другие. А так как эти товары принадлежали моему отцу, и отец Дины был нашим моряком, моя мама теперь заботится о них. Но многие остались вот так, без отца… Что Ты думаешь? Наверное плохо быть сиротами и бедняками. Вот мой дом. Не говори, что я был на улице. Я должен был находиться в школе. Но меня выгнали, потому что я смешил товарищей вот этим…» – и он вынимает из-под одежды куклу, вырезанную из дерева, из тонкой деревянной дощечки, в самом деле очень смешную, наделенную весьма карикатурным выдающимся подбородком и таким же носом.
На губах Иисуса играет улыбка, но Он сдерживает ее и говорит: «Надеюсь, это не твой учитель, да? И не родственник. Нехорошо ведь».
«Нет. Это глава иудейской синагоги. Он старый и некрасивый, и мы всегда над ним подшучиваем».
«Это тоже нехорошо. Он наверняка намного старше тебя и…»
«О! это старикан: полугорбатый, почти слепой, но такой безобразный!.. Я же не виноват, что он безобразен!»
«Нет. Но ты виноват в том, что насмехаешься над стариком. Ты тоже в старости будешь некрасивым, согнешься, облысеешь, почти не будешь видеть, будешь ходить с палками, и лицо у тебя будет такое же. И что же? Приятно ли тебе будет тогда, если над тобой станет неуважительно подтрунивать какой-нибудь мальчик? И потом, зачем же беспокоить учителя, мешать товарищам? Это нехорошо. Если б об этом узнал твой отец, он бы тебя наказал, и твоя мать огорчилась бы. Я им ничего не скажу. Но ты прямо сейчас сделаешь для Меня две вещи: дашь обещание, что больше не будешь допускать такие проступки, и отдашь Мне эту игрушку. Кто ее сделал?»
«Я, Господин, – подавленно говорит мальчик, теперь уже осознавая всю тяжесть своих… проступков. И добавляет: – Мне так нравится обрабатывать дерево! Иногда я изображаю цветы или зверей, что на коврах. Знаешь?.. Драконы, сфинксы и всякие другие звери…»
«Их ты можешь делать. На Земле так много прекрасного! Ну, так ты обещаешь и отдашь Мне эту куклу? Иначе мы больше не будем друзьями. Я возьму ее на память о тебе и буду за тебя молиться. Как тебя звать?»
«Александр. А Ты мне что дашь?»
Иисус в замешательстве. У Него всегда при себе так немного! Но затем Он вспоминает, что на вороте одной из Его одежд очень красивая застежка, ищет ее в мешке, находит, отцепляет и дает мальчику. «А теперь идем. Но имей в виду, даже если Я уйду, Я все равно все узнаю. И если узнаю, что ты ведешь себя плохо, то вернусь сюда и все расскажу твоей маме». Договор заключен.
8Они входят в дом. За прихожей располагается внутренний двор, который с трех сторон окружен большими помещениями, где находятся ткацкие станки.
Открывшая им служанка удивлена, увидев мальчика с каким-то Незнакомцем, и ставит в известность хозяйку, а та, высокая женщина с приятной внешностью, прибегает и спрашивает: «Наверное, мой сын почувствовал себя плохо?»
«Нет, женщина. Он просто привел Меня поглядеть на твои станки. Я приезжий».
«Хочешь что-нибудь приобрести?»
«Нет. У Меня нет денег. Но у Меня есть друзья, которые любят красивые вещи и обладают деньгами».
Женщина с любопытством оглядывает этого Человека, который так, без обиняков, признается, что беден, и говорит: «Я подумала, Ты из господ. У Тебя манеры и внешность благородного господина».
«Тем не менее, Я просто галилейский рабби, Иисус Назарянин».
«Мы ведем торговлю и не судим предвзято. Проходи, смотри». И она ведет Его смотреть на свои ткацкие станки, где под руководством самой хозяйки работают девушки.
Ковры действительно замечательные и по рисунку, и по раскраске; широкие, мягкие, они похожи на цветущие клумбы или на калейдоскоп из драгоценных камней. На других с цветами соседствуют аллегорические фигуры, такие как гиппогрифы, сирены, драконы или подобные нашим геральдические грифоны.
Иисус восхищается: «Ты очень искусна. Я рад, что увидел все это. И рад, что ты добрая».
«Откуда Тебе знать?»
«По лицу видно, и твой ребенок рассказал Мне про Дину. Да воздаст тебе Бог за нее. Пусть ты о том и не думаешь, но ты очень близка к Истине, поскольку в тебе есть милосердие».
«К какой истине?»
«К всевышнему Господу. Кто любит ближнего и проявляет милосердие к членам семьи и к подчиненным, распространяя его и на неимущих, тот уже имеет в себе Его Религию. 9Дина – это вон та, не так ли?»
«Да. У нее умирает мать. После я возьму ее к себе, но не к станкам. Она слишком маленькая и хрупкая. Дина, подойди к этому Господину».
Девочка с грустным личиком несчастного ребенка застенчиво приближается.
Иисус гладит ее и говорит: «Отведешь Меня к своей матери? Ты бы хотела, чтобы она исцелилась, так ведь? Тогда отведи Меня к ней. Прощай, женщина. Прощай и ты, Александр. И будь хорошим».
Он выходит, держа девочку за руку. «Ты одна?» – спрашивает Он.
«У меня три братика. Младший никогда не видел отца».
«Не плачь. Способна ли ты поверить, что Бог может исцелить твою мать? Ты ведь знаешь, не так ли, что есть только один Бог, и что Он любит людей, которых сотворил, а особенно хороших детей? И что Он все может?»
«Знаю, Господин. Раньше мой брат Толмей ходил в школу, а в школе общался с иудеями. Поэтому мы многое знаем. Я знаю, что Он есть, и что Его зовут Йеовé, и что Он наказал нас за то, что филистимляне были к Нему враждебны. Нас в этом все время упрекают еврейские дети. Но меня же тогда не было, и мамы, и папы тоже. Почему же тогда…» – слезы не дают ей говорить.
«Не плачь. Бог любит в том числе и тебя, и Он привел Меня сюда ради тебя и ради твоей мамы. Знаешь, что израильтяне ждут Мессию, который должен прийти, чтобы основать Небесное Царство? Царство Иисуса, Искупителя и Спасителя мира?»
«Знаю, Господин. И нам грозят, говоря: „Горе тогда будет вам“».
«А знаешь, что сделает этот Мессия?»
«Сделает Израиль великим, а с нами обойдется очень плохо».
«Нет. Он искупит мир, искоренит грех, научит не грешить, полюбит бедных, больных, опечаленных, пойдет к ним, а богатых, здоровых и счастливых научит их любить, даст совет быть добрыми, чтобы иметь вечную и блаженную Жизнь на Небе. Вот что Он сделает. И никого не будет притеснять».
«А как мы поймем, что это Он?»
«По тому, что Он будет всех любить, исцелять верующих в Него больных, искупит грешников и научит любви».
«О, если бы это случилось прежде, чем умрет моя мама! Как бы я верила! Как бы молилась Ему! Ходила бы, искала Его, пока не нашла, и сказала бы Ему: „Я бедная девочка без отца, моя мать умирает, и я надеюсь на Тебя“, – и я уверена, что хотя я и филистимлянка, Он бы меня услышал».
Голос девочки весь пронизан верой: простой и крепкой. Иисус улыбается, глядя на эту бедняжку, шагающую бок о бок с Ним. Она не видит этой сияющей улыбки, поскольку смотрит вперед, в сторону своего дома, что уже близко…
10Они добираются до бедной лачуги в самом конце глухого переулка. «Это здесь, Господин. Заходи…» Убогая комнатка, тюфяк, на котором лежит обессиленное тело, трое малышей от трех до десяти лет, сидящих возле тюфяка. Всё отдает нищетой и голодом.
«Мир тебе, женщина. Не суетись. Не беспокойся. Я повстречал твою дочь и знаю, что ты больна. Я пришел. Ты бы хотела исцелиться?»
Женщина слабеньким голосом отвечает: «Ох, Господин!.. Мне ведь уже конец!..» – и плачет.
«Твоя дочь сумела поверить, что Мессия может тебя исцелить. А ты?»
«О! я бы тоже поверила. А где этот Мессия?»
«Это Я, говорящий с тобой, – и Иисус, который, согнувшись над тюфяком, вполголоса говорил над самым лицом расслабленной, выпрямляется и возглашает: – Повелеваю: исцелись».
Дети почти напуганы Его величием и стоят – три изумленных лица – полукругом у материнской постели. Дина прижала ладони к своей детской груди. Луч блаженной надежды мелькает на ее личике. Она почти не дышит – таково ее волнение. С ее губ готово сорваться слово, что уже звучит в ее сердце, и когда она видит, как прежде бледная и лишенная сил мать садится, как будто какая-то сила ее притягивает и в нее переливается, а потом, продолжая неотрывно глядеть в глаза Спасителя, встает на ноги, Дина испускает радостный крик: «Мама!» Переполнявшее сердце слово высказано!.. А следом второе: «Иисус!» И обнимая мать, она понуждает ее стать на колени, говоря: «Поклонись, поклонись! Это Тот, о котором учитель Толмея говорил как о предсказанном пророками Спасителе».
«Поклоняйтесь истинному Богу, будьте добрыми, помните обо Мне. Прощайте». И Он быстро выходит, а две счастливые все еще простерты на полу…