Но если поля оголены, то фруктовые сады празднично одеты спешащими созреть плодами, которые из зеленых и жестких становятся мягкими, желтенькими, розовыми, налитыми восковой спелостью. А у плодов инжира лопается их эластичная кожура, и они открывают свой ларец, этот сладчайший ларец плода-соцветия, демонстрируя через светло-зеленую или беловато-лиловую расщелину свое прозрачное желе, испещренное более темными, нежели мякоть, семечками. Оливы на легком ветерке качают своими овальными нефритовыми сережками, висящими на тонких ножках среди зелено-серебристых ветвей. И величественные ореховые деревья держат на жестких ножках свои плоды, набухающие под плюшевой оболочкой, тогда как на миндальных деревьях уже поспели орехи в кожуре, чей бархат начинает морщиться, а цвет меняться. И на виноградных лозах наливаются ягоды, и уже какая-нибудь удачно расположенная гроздь отваживается напомнить о наступающей зрелости прозрачным топазом или рубином своих ягод. Между тем кактусовые на равнине или на пологих склонах рады своим все более ярким день ото дня украшениям в виде коралловых свечек, каким-то веселым декоратором причудливо поставленных на края их мясистых лопаток, которые кажутся множеством всунутых в колючие перчатки ладоней, что протягивают небу выращенные ими до зрелости плоды.

   Одинокие пальмы и густолиственные рожковые деревья уже сильно напоминают близкую Африку, и если первые играют на кастаньетах своих жестких, похожих на круглый гребень, листьев, вторые, одетые в темно-зеленую эмаль, степенно и важно стоят в этом своем нарядном облачении. Белые козы и черные козы, высокие, стройные, с длинными изогнутыми рогами, нежными живыми глазами пасутся среди кактусовых и нападают на мясистые агавы, на эти огромные кисти твердых плотных листьев, что, раскрывшись, как артишоки, из самой сердцевины выстреливают соборным паникадилом своего гигантского семиярусного стебля, на котором пламенеет красно-желтый цветок с тонким ароматом.

   Африка и Европа объединяют усилия, покрывая эту землю прекрасной растительностью, ²и едва только компания апостолов покидает равнину и вступает на тропинку, что взбирается на холм, буквально покрытый виноградниками с этой своей стороны, выходящей на море – стороны каменистой, меловой, где виноград должен превратиться в нечто драгоценное, а его сок становится как сироп, – вдруг показывается море, мое море, море Иоанна, Божье море в его волнующейся драпировке из лазурного шелка и говорит о далеком, бесконечном, могущественном, при этом вместе с небом и солнцем воспевая трио величию творения. Также полностью разворачивается равнина во всей ее волнистой красоте от намеков на холмы высотою в несколько метров, перемежающихся с ровными участками, до золотых дюн, простирающихся до приморских городов и селений, белеющих на фоне лазури.

   «Как красиво! Как красиво!» – восторженно произносит Иоанн.

   «Ну, мой Господь. Это парень прямо живет морской синью. Ты должен связать с ней его судьбу. Кажется, что он видит жену, когда видит море!» – говорит Петр, не делающий больших различий между водой морской и водой озерной. И добродушно смеется.

   «Он уже предназначен, Симон. У всех у вас есть свое предназначение».

   «О, прекрасно! А меня куда Ты пошлешь?»

   «О, тебя!..»

   «Скажи мне, будь добр!»

   «В место, превосходящее и твой, и Мой город, а также Магда­лу и Тивериаду вместе взятые».

   «Я там потеряюсь».

  «Не бойся. Ты будешь казаться муравьем на здоровенном скелете. Но своим неустанным движением ты воскресишь этот скелет к жизни».

   «Ничего не понимаю… Выразись ясней».

   «Поймешь, поймешь!..» – и Иисус улыбается.

   «А я?»

   «А я?»

   Все хотят знать.

   «Я сделаю так». Иисус наклоняется – они идут вдоль галечного берега потока, еще довольно полноводного в середине русла – и набирает горсть мелкого гравия. Бросает его в воздух, и тот падает, разлетаясь во всех направлениях. «Вот. Этот единственный камешек застрял у Меня в волосах. И так же будете разбросаны вы».

   «А Ты, Брат, сейчас представляешь собой Палестину, верно?» – серьезно спрашивает Иаков Алфеев.

   «Да».

   «Хотел бы я знать, кто будет тот, что останется в Палестине», – опять спрашивает Иаков.

   «Возьми этот камешек. На память», – и Иисус, улыбаясь, отдает ту гальку, что запуталась в Его волосах, Своему двоюродному брату Иакову.

   «Не мог бы Ты оставить в Палестине меня? Я наиболее подходящий, поскольку я самый грубый, и в нашем доме я еще как-то управляюсь. Но за его пределами!..» – говорит Петр.

   «Наоборот, ты наименее подходящий, чтобы здесь остаться.

   ³У вас есть предубеждение против остального мира, и вы думаете, что легче благовествовать в селениях верных, чем в краях идолопоклонников и язычников. Тогда как все ровно наоборот. Если бы вы рассудили, что нам преподносит настоящая Палестина в лице своих высших слоев и даже, хоть и в меньшей степени, своего народа, и поразмыслили, что здесь, в краю, где имя Палестины ненавистно, а имя Божье в его подлинном значении незнакомо, нас приняли ничуть не хуже, чем в Иудее, Галилее и Десятиградии, ваши предубеждения бы отпали, и вы увидели бы, что Я прав, когда говорю, что легче убедить ничего не ведающих об истинном Боге, чем представителей народа Божьего, утонченных идолопоклонников, грешных, но горделиво считающих себя безупречными и желающих оставаться такими, как есть.

   Сколько драгоценных камней, сколько жемчужин видит Мой взор там, где вы видите лишь землю и море! Земля множества людей, каковые не относятся к Палестине. Море Человечества, которое не есть Палестина и которое, как море, лишь хочет принять искателей, чтобы подарить им эти жемчужины, и, как земля, быть обследовано, чтобы позволить добыть свои драгоценные камни. Сокровища – повсюду. Но их надо искать.

   Любой ком земли может скрывать какое-нибудь сокровище и питать какое-нибудь семя, любая глубина – таить какую-то жемчужину. Что же? Неужели вы воображаете, что море перевернется вверх дном жестокими штормами, чтобы сорвать жемчужниц со своих отмелей, открыть их створки ударами волн, а потом на берегу преподнести их в дар нерадивым людям, не желающим утомляться, малодушным, что не хотят подвергаться опасности? Воображаете, что земля произведет растение из песчинки, чтобы дать вам плоды без всякого семени? Нет, Мои дорогие. Требуются усилия, труд, отвага. И прежде всего – отсутствие предубеждений.

  ⁴Вы, Я знаю, не одобряете – кто-то больше, кто-то меньше – этого путешествия к филистимлянам. Даже той славы, что помнят эти края, той славы Израиля, о которой повествуют эти поля, удобренные еврейской кровью, пролитой ради величия Израиля, и эти города, что один за другим были вырваны из рук тех, кто их удерживал, ради увенчания колена Иуды и превращения его в могучий народ, не достает, чтобы заставить вас полюбить это паломничество. Я уж не говорю, что мысль о приготовлении почвы для принятия Благой Вести и надежда на спасение душ тоже для вас недостаточна. Я не называю ее вам среди тех причин, что предъявляю вашему разуму, чтобы заставить вас оценить правильность этого путешествия. Это соображение пока еще слишком высоко для вас. Однажды вы до него дойдете. И тогда скажете: „Мы думали, что это какая-то прихоть, думали, что это какой-то повод, думали, это недостаточная любовь к нам Учителя заставили идти нас в такую даль долгой и трудной дорогой, с риском пережить неприятные моменты. А это, напротив, была любовь, это было предвидение, это было выравнивание нашего пути для теперешнего времени, когда Он уже не с нами, и мы чувствуем себя еще более потерянными. Потому что тогда мы были словно виноградные побеги, растущие во всех направлениях, но знающие, что их питает лоза, и что там рядом всегда надежная опора, которая может их поддержать, теперь же мы ветви, что должны сами собой образовать перголу, пусть и извлекая питание из корневища лозы, но уже не имея ствола, чтобы опереться“. Вот что вы скажете – и тогда вы Меня возблагодарите.

   И потом!.. Разве не замечательно вот так идти, рассыпая искры света, роняя звуки и небесные венчики, расточая ароматы истины в служении и во славу Богу на территории, окутанные мраком, в бессловесные сердца, в бесплодные, словно пустыни, души, чтобы одолевать зловоние Лжи и делать это вместе, вот так: Я и вы, вы и Я, Учитель и апостолы, будучи одним сердцем, одним желанием, одной волей? Чтобы Бога узнали и полюбили. Чтобы Бог собрал всех людей под Свой шатер. Чтобы все были там, где Он. Вот на что надеется, чего хочет, чего жаждет Бог! И таковы же надежда, желание и стремление душ, которые принадлежат не каким-то разным расам, но единому роду: тому, что сотворен Богом. И, будучи чадами Единого, имеют одни и те же желания, одни и те же надежды, одни и те же стремления к Небу, к Истине, к настоящей Любви…

  ⁵Кажется, что столетия заблуждений изменили этот духовный инстинкт. Но нет. Заблуждение охватывает умы, поскольку умы сращены с плотью и воспринимают ту отраву, что была впрыснута Сатаной в животное начало человека. Заблуждение может охватывать и сердце, поскольку оно тоже привито к плоти и ощущает его яды. Тройное вожделение уязвляет чувство, восприятие и мышление. Но дух не сцеплен с плотью. Он может быть ошеломлен ударами, наносимыми Сатаной и вожделением. Может быть почти затемнен цитаделью плоти и брызгами бурлящей крови животного человеческого начала, в которое он вдунут. Но он не изменил своей жажде Неба и Бога. Не в состоянии изменить.

  Видите чистую воду в этом потоке? Она выпала с неба и в небо же возвратится, превратившись в пар под действием ветра и солнца. Выпадает и поднимается обратно. Ее стихия не исчезает, но возвращается к своим истокам. Дух возвращается к своим истокам. Эта вода, что течет тут среди камней, если б имела дар речи, сказала бы вам, что жаждет вернуться ввысь и быть носимой ветрами по прекрасным полям небесной тверди: мягким, белым или розовым на утренних зорях, или пылающих медью на закате, или лиловых, как цветок, в сумерках, уже усеянных звездами; сказала бы вам, что хотела бы быть решетом для звезд, что проглядывают из разрывов перистых облаков, чтобы напоминать людям о Небе, или же пеленой для луны, чтобы та не видела ночных безобразий, – вместо того, чтобы быть тут зажатой между берегами, под угрозой превратиться в грязь, и вынужденной наблюдать за соитием ужей и лягушек, тогда как сама она так любит одинокую свободу атмосферы. Так и духи, если бы осмелились заговорить, все бы сказали одно и то же: „Дайте нам Бога! Дайте нам Истину!“ Но они не говорят этого, так как знают, что человек не почувствует, не поймет или же засмеет такую мольбу этих „великих нищих“, этих духов, что ищут Бога ради утоления своего ужасного голода. Голода Истины.

  ⁶Эти идолопоклонники, эти римляне, эти безбожники, эти несчастные, которых мы встречали по пути и которых вы будете встречать все время, эти люди, чьи устремления к Богу презираемы или из-за политики, или из-за кланового эгоизма, или из-за возникшей в гнилом сердце и распространяющейся в народах ереси, испытывают голод. Они голодают! И Я чувствую к ним жалость. И разве мог бы Я ее не чувствовать, будучи Тем, кто Я есть? Если Я забочусь о пропитании и человека, и воробья, жалея их, почему бы Мне не сжалиться над духами, которым препятствуют принадлежать истинному Богу, и которые тянут свои духовные руки, вопия: „Мы голодны!“? Вы считаете их злодеями? Дикарями? Неспособными полюбить Божью религию и Бога? Вы ошибаетесь. Это духи, которые ждут любви и света.

  Утром мы были разбужены угрожающим блеянием козла, хотевшего прогнать ту здоровенную собаку, что подошла Меня обнюхать. И вы хохотали, видя как угрожающе он наставлял рога после того как порвал веревку, которой был привязан к дереву, под каким мы спали, одним прыжком оказавшись между Мной и собакой, и не думая, что этот сторожевой пес может напасть на него и загрызть в неравном бою из-за Меня. Вот так же народы, которые кажутся вам дикими козлищами, сумеют отважно встать на защиту веры Христовой, когда узнают, что Христос – это Любовь, и что Он приглашает их последовать за Ним. Приглашает, да. А вы должны помочь им прийти.

   ⁷Выслушайте притчу.

  Один человек женился, и жена родила ему много детей. Но один из них родился с уродливым телом, и на вид он был другой расы. Мужчина счел его позором и не любил его, несмотря на его безвинность. Мальчик рос в пренебрежении, среди самых низших слуг, и потому даже умом уступал своим братьям. Мать, умершая при родах, уже не могла ни обуздывать жесткость отца, ни препятствовать насмешкам братьев, ни поправлять ошибочные представления, появляющиеся в невоспитанном уме ребенка, маленького звереныша, которого с трудом терпели рядом с домом любимых детей.

   Так мальчик стал мужчиной. И его поздно развившийся, но в конце концов достигший зрелости разум осознал, что это была не сыновняя жизнь – жить в хлеву, получать ломоть хлеба, тряпье в качестве одежды, и никогда ни поцелуя, ни слова, ни приглашения войти в отчий дом. И он страдал, страдал, стеная в своем логове: „Отец! Отец!“ Грыз свой хлеб, но в сердце оставался сильный голод. Укрывался одеждой, но на сердце было ужасно холодно. Друзьями его были животные и некоторые сострадательные люди из селения. Но в сердце его было одиночество. „Отец! Отец!“ – слуги, братья, крестьяне все время слышали, как он, словно безумный, повторяет эти слова. И его прозвали „безумным“.

   Наконец один слуга осмелился пойти к нему, превратившемуся почти в зверя, и сказал:

   „Почему ты не бросишься в ноги своему отцу?“

   „Я бы бросился, но не решаюсь…“

   „Почему не войдешь в дом?“

   „Боюсь“.

   „Но ты бы хотел этого?“

  „О, конечно! Ведь этого я и жажду, поэтому я замерзаю и чувствую себя одиноким, как в пустыне. Но я не знаю, как живут в доме моего отца“.

  Тогда добрый слуга принялся его наставлять, придавать ему более приличный вид, избавлять от страха, что он нелюбим своим отцом, говоря: „Твой отец принял бы тебя, но он не знает, любишь ли ты его. Ты всегда убегаешь от него… Избавь отца от угрызения совести, что он поступил слишком сурово, и от боли видеть тебя неприкаянным. Идем. И твои братья теперь уже не захотят над тобой смеяться, потому что я рассказал им о твоей скорби“.

   И этот бедный сын, ведомый добрым слугой, как-то вечером, подошел к отцовским дверям и крикнул: „Отец, я тебя люблю! Разреши мне войти!..“

   Старый отец, грустно размышлявший о своем прошлом и своем вечном будущем, вздрогнул от этого голоса и сказал: „Наконец-то моя боль ослабевает, потому что в голосе уродливого сына я расслышал свой, а его любовь доказывает, что он – кровь от моей крови и плоть от моей плоти. Так что пусть он придет и займет свое место рядом с братьями, и да будет благословен тот добрый слуга, что сделал мою семью полной, вернув сына-изгоя в число детей своего отца“.

   ⁸Вот такая притча. Но в применении ее на практике вы должны иметь в виду, что Отец духовно изуродованных, Бог, учитывая, что духовно изуродованные – это раскольники, еретики, отделенные, был вынужден проявить строгость из-за их добровольных уродств, которых они сами пожелали. Однако Его любовь никогда не отступала. Он ждет их. Приведите их к Нему. Это ваш долг.

   Я учил вас говорить: „Дай нам сегодня наш хлеб“, а также: „Отец наш“. Но знаете ли вы, что значит это „наш“? Оно не значит ваш в смысле: относящийся к вам Двенадцати. Оно относится к вам не как ученикам Христа. А к вам как к людям. За всех людей. За нынешних и будущих. За тех, что знают Бога, и за тех, что Его не знают. За тех, что любят Бога и Его Христа, и за тех, что Его не любят или любят плохо. Я вложил в ваши уста молитву за всех. И это ваша обязанность. Вы, знающие Бога и Его Христа и любящие Их, должны молиться за всех.

   Я говорил вам, что Моя молитва всеохватна и будет длиться до тех пор, пока существует Земля. Но и вы должны молиться всеохватно, соединяя ваши голоса и ваши сердца апостолов и учеников Церкви Христа с теми голосами и сердцами, что принадлежат другим Церквям, что могут быть христианскими, но не апостольскими. И упорствовать в этом, поскольку вы братья – вы в доме Отца, они вне общего Отчего дома со своей жаждой и тоской по родине, – покуда им, как и вам, не будет дарован этот истинный „хлеб“, который есть Христос Господень, подаваемый на апостольских трапезах, а не каких-то иных, где к нему примешивается нечистая пища. Упорствовать, пока Отец не скажет этим „уродливым“ братьям: „Моя боль ослабевает, потому что в вас, в вашем голосе, Я почувствовал голос и слова Моего Единородного и Перворожденного. Да будут благословенны те служители, что привели вас в Дом вашего Отца, дабы Моя Семья была полной“. Вы, служители бесконечного Бога, должны в каждое свое намерение вкладывать бесконечность.

   ⁹Вы поняли? Вот и Явния. Однажды здесь проходил Ковчег по пути в Акрон, который не сумел его сберечь и переправил в Бет-Шемеш^[1]. Ковчег снова направляется в Акрон. Иоанн, идем со Мной. Вы остаетесь в Явнии, сумейте же и думать, и говорить. Мир да пребудет с вами».

   Иисус уходит с Иоанном и с козлом, который с блеянием бежит за Ним, как собака.

[1] Это описано в 1 Цар. 5:10 – 6:12.