19 июля 1945.

   ¹«В том месте, куда мы пойдем, держать слово буду Я», – говорит Господь, в то время как компания все больше углубляется в ущелья, которые узкими, каменистыми и трудными тропами штурмуют гору, идя то вверх, то вниз, отчего горизонт то пропадает из виду, то вновь появляется, пока наконец, достигнув глубокой долины по очень крутому уклону, где только козел, как говорит Петр, чувствует себя в своей тарелке, отряд может отдохнуть и перекусить возле довольно полноводного родника.

   Еще сколько-то человек, разбредясь по лугам и перелескам, подобно Иисусу с учениками, совершают свою трапезу. Должно быть, это излюбленное место привала в силу его защищенности от ветров и наличию мягких лугов и воды. Тут и паломники, идущие в Иерусалим, и путешественники, направляющиеся, видимо, к Иордану, и торговцы предназначенными для Храма ягнятами, и пастухи со своими стадами. Некоторые совершают путешествие верхом, большинство же – пешком.

   ²Прибывает и свадебный караван, весь разряженный к празднику. Золотые украшения поблескивают сквозь покрывало, в которое завернута невеста, чуть ли не девочка, сопровождаемая двумя тетушками, сверкающими браслетами и ожерельями, мужчиной, наверное, паранимфом, и вдобавок двумя слугами. Они приехали на ослах, увешанных бантами и бубенчиками, и теперь удаляются в уголок, чтобы поесть, словно боясь, как бы взоры присутствующих не оскорбили их юную невесту. Паранимф, или родственник, кто бы он ни был, грозно стоит на посту, пока женщины едят. И правда, имеет место весьма оживленное любопытство – и под предлогом одолжить соли или ножик, или капельку уксуса, то с одного бока, то с другого все время кто-то подходит и расспрашивает, знакома ли им невеста, и куда она направляется, и массу вещей подобного рода…

   Действительно, есть некто, который знает, откуда и куда она едет, и он очень рад рассказать все, что знает, тогда как другой подначивает его и, щедро наливая вино, развязывает его язык. Вмиг выкладываются даже самые секретные подробности, касающиеся обоих семейств: насчет приданого, что невеста везет в тех ящиках, богатств, что ожидают ее в доме жениха, и так далее. Так выясняется, что невеста – дочь богатого торговца из Яффы и собирается выйти замуж за сына богатого торговца из Иерусалима, и что жених поехал вперед, чтобы украсить дом новобрачных перед ее прибытием, и что ее провожатый, друг жениха, тоже сын торговца: Авраама, того самого, который обрабатывает бриллианты и драгоценные камни, тогда как сам жених – золотобой, а отец невесты – торговец шерстью, холстом, коврами и шатрами…

   ³Учитывая, что этот болтун находится по соседству с компанией апостолов, Фома слышит и спрашивает: «Да это, наверное, Нафанаил сын Леви, жених-то?»

   «Точно он. Ты знаешь его?»

   «Хорошо знаю его отца по деловому обмену, чуть меньше – Нафанаила. Богатая женитьба!»

   «И невеста счастлива! Она вся в золоте. Это отличился Авраам, родственник матери невесты и отец друга жениха, да и жених со своим отцом тоже. Говорят, что в тех ящиках ценностей на много талантов золотом».

  «Ничего себе! – восклицает Петр, присвистывая. И добавляет: – Пойду-ка посмотрю поближе, соотносится ли главный товар со всем остальным». Он встает, и они с Фомой совершают небольшой променад вокруг свадебной компании, хорошенько разглядывая троих женщин: ворох тканей, из которых выглядывают ладони и запястья, украшенные драгоценными камнями, и покровов, сквозь которые от ушей и от шеи проступает свечение. Разглядывают также хвастливого паранимфа, что держится таким забиякой, словно вынужден отбивать нападение пиратов на свою девицу.

   Тот в ответ неприветливо глядит на двоих апостолов. Однако Фома просит его передать привет Нафанаилу сыну Леви от Фомы по прозвищу Дидим. И мир заключен, да настолько, что пока этот болтает, невеста находит способ заставить собой восхититься. Она встает так, чтобы ее накидка и покрывало упали, и она явилась во всем своем изяществе тела и одеяний, и своем богатстве, достойном кумира. Ей, самое большее, пятнадцать лет, а взгляд несомненно кокетливый! Она жеманно потягивается, несмотря на неодобрение двух своих тетушек, распускает свои косы и вновь закалывает их драгоценными шпильками, затягивает свой пояс в дорогих камнях, развязывает, снимает и снова надевает сандалии в виде башмачков, плотно сжимающих ее ножку с помощью золоченых застежек, и в то же время находит возможность продемонстрировать свои темно-коричневые волосы, красивые ладони и нежные руки, тонкую талию, довольно развитые грудь и бедра, безупречную ножку и все свои драгоценности, что позвякивают и переливаются в последних лучах дневного света и в первых сполохах пламени костра.

   ⁴Петр и Фома возвращаются назад. Фома говорит: «Красивая девочка».

  «Законченная кокетка. Все может быть… но твой друг Нафанаил скоро узнает, что кто-то согревает его постель, пока он нагревает золото для обработки. А его друг – совершенная бестолочь. Нашел, кому доверить свою невесту!» – подводит итог Петр, усаживаясь рядом с товарищами.

  «А мне не понравился тот мужчина, что побуждал здесь на разговор еще одного бестолкового. Когда он узнал все, что хотел знать, то ушел вверх по горе. Места тут нехорошие. И погода очень подходящая для разбойничьих нападений. Ночи лунные. Изнуряющая жара. Деревья все покрыты листвой. Хм! Не нравится мне это место, – бурчит Варфоломей. – Лучше было бы пойти дальше».

   «И этот дурак, что рассказал про несметные богатства! И тот другой, что изображает героя и стража теней, а настоящих тел не видит!.. Ладно, я подежурю у огня. Кто пойдет со мной?» – говорит Петр.

   «Я, Симон, – отвечает Зелот. – Я спокойно могу не спать».

   Многие из лагеря, в особенности одинокие путники, поднялись и ушли порознь. Остаются пастухи со своими стадами, свадебная компания, группа апостолов, да трое торговцев ягнятами, что уже спят. Невеста тоже спит вместе с тетушками под навесом, что установили слуги. Апостолы подыскивают себе место, Иисус уединяется в молитве, пастухи разжигают большой костер в центре своей поляны. Петр и Симон зажигают еще один возле крутой тропинки, по которой скрылся мужчина, вызвавший подозрения у Варфоломея.

   ⁵Проходят часы, и те, кто не спит, начинают клевать носом. Иисус молится. Полнейшая тишина. Кажется, утих даже родник, блестящий в свете луны, которая уже высоко в небе и прекрасно освещает поляну, тогда как опушки остаются в тени густых ветвей.

   Большой пастуший пес издает рычание. Погонщик поднимает голову. Пес выпрямляется и ощетинивается, встав в защитную стойку и прислушиваясь. Он даже подрагивает, а глухой рык, бурлящий в его утробе, становится все громче. Симон тоже вскидывает голову и трясет дремлющего Петра. Из зарослей доносится осторожный шорох.

   «Сходим за Учителем. Приведем Его с собой», – договариваются оба.

  А тем временем погонщик будит товарищей. Они прислушиваются, не издавая звуков. Иисус тоже встал, еще прежде, чем Его позвали, и идет к двум апостолам. Они сходятся вблизи от своих товарищей, и потому вблизи от пастухов, чей пес проявляет все более явные признаки беспокойства.

   «Позовите тех, кто спит. Всех. Скажите, чтобы шли сюда без шума, и особенно – женщины и слуги с ящиками. Скажите, что это, наверное, разбойники. Но не женщинам. Только всем мужчинам».

   Апостолы рассредоточиваются, повинуясь Учителю, который говорит пастухам: «Подбросьте дров в костер, да побольше, чтобы было яркое пламя».

   Пастухи повинуются, и поскольку вид у них обеспокоенный, Иисус говорит: «Не бойтесь. У вас не пропадет ни один клок шерсти».

   Появляются торговцы и шепчут: «О! Наши заработки!», и прибавляют череду ругательств в адрес римских и иудейских правителей, которые не могут очистить мир от разбойников.

   «Не бойтесь. Вы не потеряете ни одной мелкой монеты», – утешает Иисус.

  Подходят женщины: плачущие, испуганные, так как храбрый паранимф, дрожа от безмерного испуга, ужасает их своими причитаниями: «Это смерть! Смерть от руки грабителей!»

  «Не бойтесь. Вас не коснутся даже взглядом», – успокаивает Иисус, вводя женщин в середину собравшихся в кружок мужчин и напуганных животных.

   Ослы ревут, собака воет, овцы блеют, женщины всхлипывают, мужчины бранятся или еще похлеще женщин теряют самообладание в вызванной испугом какофонии. Иисус спокоен как ни в чем не бывало. В этом гаме уже не слышно шороха в зарослях. Но о том, что оттуда приближаются злоумышленники, говорит треск ломаемых веток и скатывающиеся камни.

   «Тихо!» – приказывает Иисус. И произносит это так, что воцаряется тишина.

   ⁶Иисус покидает Свое место и идет в сторону зарослей, к краю поляны. Поворачивается к перелеску спиной и начинает говорить.

   «Тлетворная жажда золота ввергает человека в низменные чувства. По отношению к золоту человек раскрывается сильнее, нежели по отношению к другим вещам. Посмотрите, сколько зла сеет этот металл своим обворожительным и бесполезным блеском. Он настолько инфернален по своей природе с той поры, как человек стал грешником, что, думаю, сам воздух в Аду такого же цвета. 

  Творец оставил его в недрах того огромного лазурита, каким является наша Земля, создавшаяся по Его повелению, чтобы он был полезен человеку своими солями и был украшением его храмов. Однако Сатана, поцеловав глаза Евы и уязвив эго мужчины, придал этому безвредному металлу пагубный оттенок. И с тех пор ради золота грешат и убивают. Женщина ради него становится кокетливой и склонной к плотскому греху. Мужчина ради него становится вором, захватчиком, убийцей, жестоким к своему ближнему и к собственной душе, каковую он лишает ее подлинного наследства ради обладания мимолетной вещью, к душе, у которой он похищает вечное сокровище ради обладания несколькими блестящими чешуйками, от которых, умирая, придется избавиться.

    ⁷О вы, что ради золота совершаете относительно легкие или относительно тяжелые грехи, и чем больше грешите, тем больше смеетесь над всем тем, чему вас учили ваши матери и учителя, то есть над тем, что за поступки, совершенные в течение жизни, бывает награда и наказание, неужели вы не задумываетесь, что из-за этого греха вы утратите Божье заступничество, вечную жизнь, радость, и обретете угрызения совести, проклятия в своих сердцах, а за компанию и страх – страх человеческих наказаний, который ничто в сравнении с тем страхом, что вы должны были бы иметь и не имеете, святым страхом небесных кар? Неужели не задумываетесь, что вас может ожидать ужасная кончина из-за ваших проступков, если они привели к преступлению; и еще более ужасный, ибо вневременный, конец, если ваши злоупотребления из-за пристрастия к золоту не привели к пролитию крови, но попрали закон любви и уважения к ближнему тем, что вы по своей скупости отказывали в помощи голодному, по своей ненасытности воровали должности, или деньги, или обманывали на весах?

   Нет. Вы об этом не думаете. Вы говорите: „Все это сказки! Я похоронил их под тяжестью моего золота. И они больше не существуют“. Это не сказки. Это истина. Не говорите: „Ну раз я мертв, то все кончено“. Нет. Все только начинается. Иная жизнь – это не какая-то бездна, где нет мыслей и воспоминаний о прожитом, воздыханий о Боге, как вы себе представляете эту передышку в ожидании спасительного избавления. Иная жизнь – это блаженное ожидание для праведных, терпеливое ожидание для страждущих и ужасное ожидание для осужденных. Для первых – в Преддверии, для вторых – в Чистилище, для последних – в Преисподней. И если для первых это ожидание прекратится вместе с их восхождением на Небо вслед за Искупителем, у вторых вслед за этим сделается более отрадным благодаря надежде, то у третьих – лишь усилится их страшная уверенность в вечном проклятии.

   Задумайтесь об этом вы, грешащие. Никогда не поздно образумиться. Измените приговор, что пишется о вас на Небесах, своим истинным раскаянием. Пусть шеол по вашей воле станет для вас не адом, а покаянным ожиданием, хотя бы так^[1]. Не тьмой, а сумерками света. Не терзанием, а ностальгией. Не отчаянием, а надеждой.

[1] Словом шеол евреи обозначали царство мертвых вообще, где и праведные, и грешные ожидали будущего суда.